Одиночество
Одиночество читать книгу онлайн
Роман «Одиночество» рассказывает о событиях, развернувшихся на Тамбовщине в годы гражданской войны. В нем удивительным образом сочетаются драматизм и лиричность повествования, психологическая глубина характеров и жизненных ситуаций.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Грубый окрик Андриана отрезвил Петра Ивановича. Он огляделся кругом. Прасковья возилась около кровати, успокаивая всхлипывающего во сне Кольку. Ребят в избе не было, в переднем углу курил Андриан. В темноте около печки чудилось лицо Лешки. На улице заиграла гармошка, и мимо окна прошла с песнями ватага парней и девок.
— Так-то оно, хозяин. Говорено тебе было, не лезь! — Андриан пыхнул цигаркой.
Сторожев досадливо поморщился и сел около окна. На стекле билась запутавшаяся муха, он поймал ее и, оторвав ноги, бросил. Муха мучительно, надоедливо жужжала. Петр Иванович придавил ее ногой. В избе стало совсем тихо, лишь слышалось ровное дыхание Кольки.
— Уснул, — прошептала Прасковья и подошла к мужу. — Петенька, что же теперь будет-то? Убьют тебя, поди? — и подолом фартука вытерла слезы.
Сторожев ничего не ответил, только сильно сжал пальцы, так что хрустнули суставы.
— Ну что же, — тихо сказал Андриан, — чему быть, того не миновать.
Сторожеву вспомнились крики Кольки:
«Чужой, чужой!..»
«Не жалко им меня. Ничуть не жалко», — подумал он.
Вошел Иван и зашептался с Андрианом, чего-то выпрашивая, потом, не глядя на отца, скрылся. Прасковья тихо плакала.
— Ну что ж, — Сторожев поднялся. — Пойду, прощайте.
— Прощай, — Андриан подал зятю корявую, жесткую руку. — Может, обойдется. Не всех стреляют. Может, и тебя не тронут. Все-таки сдался…
В углу буркнул что-то гневное Лешка. Снова мимо окон промчалась буйная молодая толпа.
— Ребят береги, — нахмурив брови, наказал Сторожев Андриану. — Хозяйство, Кольку…
— Промахнулся ты, Петр Иванович, ой, промахнулся, — вздохнул Андриан. — Расчет неверный держал…
— Ладно. — В голосе Сторожева звякнуло что-то. — Знал, куда шел.
— То-то знал, а вот теперь знаешь ли? — Андриан в последний раз затянулся дымом, выбросил цигарку в окно и сплюнул. — Теперь ответ придется держать, обо всем спросят… Ну, пойду, погляжу овец, зайду завтра.
«Завтра… завтра», — мелькнуло в мыслях Сторожева.
Петр Иванович вышел из избы, громко хлопнул дверью. Прасковья сунула Лешке кулек и сквозь слезы шепнула:
— Отдай ему, яблочки это…
Глава девятнадцатая
Петр Иванович устало сел, пригладил волосы и зевнул. Стало как-то тихо и спокойно на душе, думы о страшном завтрашнем дне растаяли и не царапали сердце.
Вся жизнь до этой вот самой минуты раздумья показалась ему отрезанной от него, будто бы он видел перед собой жизнь другого человека.
Такое раздвоение бывает с людьми, когда они заглядывают в самые сокровенные уголки своих чувств и желаний. При таком глубочайшем созерцании светлых и отвратительнейших тайников собственного бытия человек раскалывается надвое; разум, освобожденный от накипи страстей, беспристрастно, как некий строгий судья, наблюдает за тем, как извивается перед ним клубок сомнений, любви, ненависти и страха — вся эта начинка человеческой жизни.
В часы скитанья по кустам, в безмолвии ночей, когда горькое разочарование уступало место призрачным видениям прошлого, когда бушевала и подавляла все чувства ненависть, у Сторожева оставалась еще светлая точка, и к ней он устремлял остатки тающих надежд.
Люди отняли у него право распоряжаться судьбами бедных и слабых. Вместе с землей отняли у него силу, а ведь он познал сладость власти!
Нет, он не мог отказаться от нее!
Товарищи изменили и сдали оружие, спрятались, нарушили клятву верности до конца, обманули призраком будущих восстаний.
И он обманул самого себя, скитаясь голодным зверем, бродя в пламенных отблесках пожаров, зажженных им, убивая и калеча ни в чем не повинных.
Его обманул бог: напрасны были горячие молитвы, молебны и свечи.
В этом мире страданья, опустошения и черной злобы заветным островком лежал родной дом, где, как казалось Сторожеву, его ждут, где он нужен, где без него стучится в окно нищета.
Решив сдаться, чтобы умереть, Сторожев не сомневался в том, что дома за эти двадцать четыре часа перед расстрелом он, всеми обманутый, покинутый и уничтоженный, встретит любимых родных, в глазах прочтет глубокое горе… И отдохнет, забудет обо всем, что пережил и передумал, а потом, очищенный бескрайным горем сыновей и жены, уйдет из жизни.
И все это пошло прахом.
Маленький неразумный Колька, крепче всех прочих любимый, одним словом поставил на место Петра Ивановича, одним словом выразил тайную мысль семьи.
Он чужой.
Чужой всем, чужой в своем доме. Только теперь Сторожев осознал ясно и точно — он ведь действительно не нужен семье: давно отошел он от хозяйства, давно без него вершил Андриан с сыновьями все дела по хозяйству, без него и не хуже, чем с ним.
Вот, например, с этой телкой. Сторожев вспомнил, как весной старший сын Иван вместе с Андрианом нашли в соседнем селе дешевую телку и вздумали ее купить. Петр Иванович нашумел и уехал, обругав всех молокососами, а телку покупать не велел. Но ее все-таки купили и сделали умно, что и говорить, умно сделали! Дали за нее ерунду: десять пудов соломы, летом телка гуляла в стаде, а сейчас, перед осенью, с большой прибылью уйдет на мясо.
Сторожев понял, что за годы мятежа, боев и скитаний он потерял хозяйское чутье. Тот самый стержень, вокруг которого вращалась вся его жизнь, как колесо на оси, оказался сломанным.
Пусти колесо свободно, оно сначала по инерции пойдет прямо, потом, потеряв постоянную опору, начнет вилять вправо, влево, нелепо подпрыгивая на кочках, и, наконец, упадет где-то на обочине.
И жизнь Петра Ивановича оторвалась от своей оси, от привычного уклада, где все крутилось вокруг новых сотенных в банке, новых десятин земли, новых лошадей, коров, овец, батраков, сыновей; пошла вихлять, подпрыгивать, пока не кончилась вот в этом чужом амбаре, где пахнет гнилым хлебом и мышиным пометом.
На улице смеркалось. В селе шуршали разговоры, в тихих огородах мелькали пары…
А он лежал на скамье вниз лицом и все думал, и думы шли вразброд.
Поднимались злобные чувства к сыновьям, забывшим отца, к Андриану, завладевшему хозяйством, но рассудок подсказывал: не он ли забыл детей, уйдя к Антонову, не он ли посадил на хозяйство Андриана?
То горечь затопляла сердце, потому что умрет он, не передав никому злобы и ненависти к людям с красными звездами на фуражках; то опять ненависть овладевала им, сладострастные мечты о мести за отнятую землю, за отнятую власть. И тогда он сожалел, что сдался, придумывал способы, чтобы уйти куда-то, снова стрелять и поджигать… То приходило безразличие ко всему, что будет.
Его думы прервали. Рука легла на плечо, и кто-то сказал:
— Вставай!
Он очнулся. По стенам амбара прыгали длинные тени; Пётр Иванович увидел брата. Рядом с ним стоял высокий, белокурый, незнакомый Сторожеву человек в кожаной тужурке.
«Допрос», — мелькнуло в голове, и стало сразу легко. Близился конец — роковой и неизбежный.
Сергей Иванович и белокурый сели.
— Так вот, — сказал Сергей Иванович, — будем говорить откровенно. Не надо скрывать и путать. Ты умный человек, а у нас много дел.
— Скрывать мне нечего, — Сторожев зевнул. — Что смогу, то скажу, чего не знаю, не требуй. О товарищах говорить не буду.
— Так… Ну, поговорим о вас, — согласился белокурый. — Любопытно: почему вы сдались на сутки позже срока?
— Я не сдавался, — отрезал Сторожев.
— Не сдавался? — переспросил Сергей Иванович.
— Нет, Сергей. Сдаются в бою, если ждут милости. А ты вот хотя и брат мне, а мне и в голову не пришло просить тебя пощадить, помиловать.
— Это было бы напрасно, — холодно заметил Сергей Иванович.
— Я знал.
— Зачем же ты шел сюда?
— Умереть пришел я, — выдавил Сторожев угрюмо. — Умереть в родных краях. Не хотел подыхать собачьей смертью.
Сергей Иванович пробежал глазами бумагу, которая лежала перед ним.
— Скажи, не ты ли участвовал в деле под Сампуром, когда пустили под насыпь поезд? Точно скажу — полтора месяца назад.