Конец вечной мерзлоты

Наискось от председательского стола сидел бледный радист Асаевич. Голова у него шла кругом от противоречивых телеграмм и слухов. Порой ему казалось, что он видит какой-то странный затянувшийся сон — проснется он в своей каморке, и все станет на прежние места. Снова Царегородцев будет занимать место за главным столом в уездной канцелярии, в сенях будут толпиться торговцы и промышленники, богатые оленеводы, мелкие анадырские мещане, промышляющие ростовщичеством, тайной скупкой пушнины за водку, золотоискатели в ожидании разрешения на старательство и разведку драгоценного металла.

Совсем еще недавно все сидели в строгом порядке, соблюдая свое место в небольшом анадырском обществе, и Асаевич отлично знал, как с кем разговаривать.

Вот пришел Иван Тренев. «Лис Тренев», как за глаза называли его многие в Ново-Мариинске. Сходство с лисой-огневкой подчеркивала рыжеватость волос, бородки и даже бровей Ивана Архиповича. Глухая ненависть шевельнулась в душе Асаевича. Как он мог тогда поддаться уговорам этого хитреца, скрыть телеграмму от законных представителей власти да еще согласиться возглавить Комитет общественного спасения? Какой из него председатель? В этом, правда, быстро убедились все члены комитета. Он легко уступил место Ивану Мишину, бывшему делопроизводителю полицейского управления. Низкорослый, лысоватый мужчина, которого все за глаза звали Ванькой, теперь принял важный вид и надулся, как пузырь. Даже голос у него заметно изменился. Когда смещали Асаевича, много толковали о демократии и о том, что надо прислушиваться к голосу народа. Но больше прислушивались к телеграммам из Петропавловска, где настойчиво советовалось Комитету общественного спасения Ново-Мариинска оставить у власти Царегородцева… Эти телеграммы насторожили всех анадырских политиков, и Тренев, теребя жиденькую рыжеватую бородку, задумчиво повторял:

— Так-так-так… Так-так-так…

Вошел Петр Каширин, и все притихли, как бы сжались. Асаевич не совсем понимал силу этого человека, у которого, знал, за душой ничего не было, кроме кайла, остро отточенной лопаты да старательского лотка.

Последним явился Мишин и положил на стол потертый тощий кожаный портфель. Обведя собравшихся строгим взглядом, он сказал:

— Господа!

Каширин громко крякнул, насмешливо посмотрел на Мишина. Бывший царский делопроизводитель отвел взгляд и поправился:

— Граждане! Приближается лето. Продовольственные запасы в уезде истощены, а источники их восполнения остаются до сих пор неизвестными. У нас нет связей с торговым домом Чурина из Владивостока. Братья Караевы, находящиеся на мысе Восточном, не отозвались на наши запросы.

— Однако вся надежа на рыбу, — сказал рыбак Ермачков, хитро взглянув на анадырских рыбопромышленников — молчаливого, флегматичного японца Сооне и благообразного, дородного Грушецкого.

Без Ермачкова не обходилось ни одно примечательное событие в Ново-Мариинске. Он умел проникать всюду и в нужное время, хотя его никогда никуда не звали.

— Моя имей опизатерьства, — с удивительной для него быстротой отозвался Сооне, — моя давай рыба компания, моя своя рыба нет!..

— Сооне-сан прав, — заговорил сытым басом Грушецкий. — У каждого из нас есть свои обязательства перед компанией, и выловленная нами рыба, если бог ее нам пошлет, будет полностью отправлена заказчику.

Иван Тренев, теребя бородку, медленно поднялся с места.

— Граждане, — заговорил он негромко, но проникновенно. — Новая Россия ждет помощи от деловых людей, от людей, готовых поступиться личным благополучием во имя спасения общественного порядка. Мы все ждем от промышленников и коммерсантов деловых предложений.

Все молчали, и каждый посматривал на другого.

Тренев понимал, что ни один из них не отважится на то, чтобы сказать действительно дельное. Все они — даже те, кто корчил из себя настоящих хозяев, — на самом деле таковыми не являлись, представляя в Ново-Мариинске и во всей анадырской округе крупные торговые фирмы.

Иван Мишин оторвался от замусоленных бумажек и громко спросил:

— Кто первый?

— В чем первый? — переспросил Каширин.

— В том, чтобы, значит, поступиться личным, — растерянно пробормотал Мишин.

— Да речь не об этом, — перебил его Грушецкий. — Гражданин Тренев, видимо, хотел сказать о том, что надо изыскать другие источники для продовольственного снабжения. Могу вам указать на такие источники.

Все присутствующие с оживлением повернулись в его сторону.

— Рыбопромышленным оборудованием, сетями, лодками, кунгасами и катерами нас может в обилии снабдить Япония, — продолжал Грушецкий, — а все остальное даст Америка.

— А за какие шиши? — насмешливо спросил Ермачков.

— За ту же рыбу и пушнину, — спокойным деловым тоном ответил Грушецкий. — И если хотите знать мое мнение, гражданин Тренев, то именно нынешнее наше положение открывает огромные возможности.

Тренев слушал Грушецкого с тайной завистью: тот сумел сказать прямо и с достоинством о том, что Тренев побаивался сказать все эти месяцы.

— Граждане!

Это был Каширин.

— Граждане! — повторил он. — Да вы думаете о том, что говорите? В России — свобода! Свобода для всего народа, как это заявлено. А это значит, что весь народ должон решать, как жить дальше. Почему же у нас, в Ново-Мариинске, этого нет? Отчего это у нас у власти все те же люди — Мишин, Асаевич и этот еще? — Каширин небрежно кивнул в сторону Царегородцева.

— Петропавловск предписывает, — нервно заговорил Мишин, — чтобы в уезде была крепкая власть. Вот здесь у меня телеграмма, подписанная Добровольским и Емельяновым…

— Эти господа хорошо мне известны, — оборвал Мишина Каширин. — Они как были царскими слугами, так ими и остались. Того, что вы предлагаете, господин Грушецкий, не будет. Народ не позволит распродавать по кускам Россию иностранцам…

— Ну и с голоду подохнет ваш народ! — со злостью заметил Грушецкий.

— А вот не подохнет! — с вызовом ответил Каширин. — Сколько лет голодали, терпели — еще год потерпим, но Россию продавать по кускам не дадим! Да вы спросили, господа хорошие, хоть одного чукчу или эскимоса, что им надобно? Это же они тут живут, и здесь ихняя земля!

Сооне-сан в испуге завертел коротко остриженной головой.

— Граждане! — Иван Мишин поднялся с председательского места. — Что касается привлечения дикарей к управлению, то просвещенные государства, как известно, этого не делают для блага самих же дикарей.

— А не лучше ли запросить по этому важному вопросу Петропавловск? — предложил Тренев. — У них есть связь с Хабаровском и Владивостоком. Они-то уж знают, как поступать.

— Вы что же, ничего не слыхали? — обернулся к нему Каширин. — Хоть Петропавловский комитет и называет себя новой властью, но он не спешит расстаться со старыми порядками. Я официально ставлю на голосование комитета предложение об аресте господина Царегородцева и всех старых чиновников как уездного, так и полицейского управлений!

Каширин стоял бледный, но всем своим видом выражал решимость.

Японец зашевелился и простонал:

— Моя борьной, моя ходи домой… Моя очень борьной…

Сооне поднялся и стал пробираться к выходу.

Проводив взглядом уходящего, Тренев примирительно сказал:

— К чему такие крайности, гражданин Каширин? Ежели мы всех начнем сейчас арестовывать да сажать в тюрьму, кто останется? Надо искать пути сотрудничества и объединяться на основе общей идеи…

— Объединишь волка с оленем, — проворчал Каширин и сказал: — Я настаиваю на голосовании.

Проголосовали. Большинство высказалось против ареста, остальные воздержались, в том числе и Иван Тренев.

— Следующий вопрос, который нам надо обсудить, — продолжал деловитым тоном Мишин, — это выборы делегатов на съезд представителей в Петропавловск.

— Послать Каширина! — выкрикнул учитель Сосновский, давно забросивший педагогическую деятельность и понемногу спивавшийся. — Пусть он там и митингует.

— Хотите избавиться от меня? — усмехнулся Каширин. — Но ведь я вернусь…