Среди лесов

Юрка шел вдоль дощатого коридора и завистливо думал: «Не наша дыра навозная. Эх-ма!»

Сергей остановился, взглянул лукаво.

— А что я тебе покажу, — ахнешь!

Он открыл дверцу одного из стойл, скрылся в нем, послышался голос:

— А ну, милая, давай! Но, дура!.. Опять за свое!.. Б-балуй!

Юрка, стоя в проходе, ждал, что Сергей сейчас похвалится перед ним знаменитой кобылой — Муравушкой. Но из стойла показалась до мелочей знакомая губастая морда.

— Теща!

Из богатого стойла выходила кобылица Теща, жившая когда-то в Юркиной конюшне. У Тещи был ум и характер старой лисы. Если ее выпускали из конюшни, она непременно прорывалась на овес, на Кулиги, и найти ее там было очень трудно. Теща не паслась, как все лошади, она ложилась на бок и, спрятавшись в овсе, вытянув шею, перебирая губами по стеблям, подтягивала метелки и объедала их. Так и паслась, лежа на боку. Попробуй разгляди, где она, да к тому же слух у Тещи на удивление — шаги чует за полкилометра. Подойдешь — вскочит и галопом на другой конец, там за кусты, на поле ржи, — ищи снова, где, в каком месте затаилась… Председатель Игнат Коршунов, что был до Спевкина, купил, говорят, по дешевке это «золото». Да Юрка свои бы деньги отдал, лишь бы избавиться от Тещи.

И вот случилось чудо: Спевкин променял Тещу на другого коня, и какого: Цезаря, — на выставках такую лошадь показывать! Хоть теперь Теща гладкая, сытая, шерсть лоснится, но все равно — далеко ей до Цезаря!

Мягкими губами Теща стала подбираться к карману пиджака Гаврилова.

— Ишь лакомка… — Сергей вынул кусок сахару и сунул ей в губы. — Вы вот не знаете, какое сокровище держали!

«Сокровище… И слава богу, держите, нам обратно не надо», — подумал Юрка.

— Ноги короткие, сухие. Копыта что кремешки! Обрати внимание на гриву. А масть — саврасая, ремень по спине, — расхваливал Тещу Сергей. — Это ведь чистейшая вятская порода. Они по резвости скакунам не уступают, а по выносливости — куда там… Вроде и смотреть не на что, мелочь, а спина, погляди, — стрункой… — Сергей усмехнулся. — Слыхал, Спевкин у вас нашептывает, что-де чапаевцев надул, Цезаря выменял на клячу. Цезарь — конь умный, сильный, слов нет, красив, копытами, правда, слаб. Но от него породы не выведешь, любая паршивенькая кобыленка всю наследственность задавит. А мы через Тещу новую породу выведем — чапаевскую, рабочую, — не красивых плясунов.

Юрка, словно в первый раз увидев Тещу, обошел вокруг, осторожно провел по ее спине ладонью, а Теща следила за ним карим умным глазом: «Что, брат, выкусил? А я здесь хорошо устроилась, не жалуюсь».

— Разбираешься ты в лошадях, — вздохнул Юрка.

— Я-то что, а вот знал бы ты ветврача Щелканова! Тот, ничего не скажешь, — разбирался. Во время войны раз лошадей в армию передавали. Председатель из «Власти труда», Кривцов Егор, ведет жеребца; тот лебедем плывет, залюбуешься. А Щелканов рукой махнул: «Веди обратно, не пойдет, на левом глазу бельмо». На двадцать-то шагов! Подумай!.. Кривцов — молчит, а другие спрашивают: какое, мол, бельмо? Откуда ты знаешь? Оказывается, он по уху узнал…

— По уху?

— Слепа лошадь на один глаз, не видит в сторону, так она слухом взять хочет, ухом по-особому водит, прислушивается. С умом-то, как говорят, на сажень под землю видно. Я теперь сам мало-помалу разбираюсь… Не горюй, и ты научишься.

Возвращался домой Юрка через Лобовище. Проходя мимо конюшни Неспанова, он увидел понуро стоявшую на раскоряченных ногах горбоносую, брюхастую лошадь. Припомнилось, Сергей говорил, что горбоносостью отличаются лошади африканских кровей: андалузская порода, арабские скакуны — горбоносы.

«Черт знает что! Теща, оказывается, чистокровная порода, может и эта горбоноска из благородных?»

Лошаденка с раздутым животом и благородной «африканской горбоносостью» скучно смотрела на прислоненный к дышлу хомут и, вздрагивая губой, сгоняла липнувших мух.

Юрка смутно почувствовал, что теперь для него каждая лошадь — загадка, которую не терпится разгадать.

«Сережка-то Гаврилов… Разве можно подумать, парень парнем. На пляски, как все, ходит, на гармошке играет, а гляди, как разбирается… А ведь и он, поди, не с потолка узнал, от этого Щелканова научился…»

8

В сильную жару, когда даже роса перестает ложиться ночами, тускнеет на лугах зелень. Как лицо больного человека, она приобретает сероватый, нездоровый оттенок. Но едва лишь дождь обмоет землю, зелень неярко вспыхнет. Ничего не изменилось, все растет, как и росло, но от каждой травинки тянет свежестью…

Жизнь в Лобовище была однообразна, скучновата, но, словно дождь в засуху, день, проведенный в колхозе Чапаева, освежил ее. Все оставалось по-старому: сквозь щели крыши на скотном просвечивало солнце, на свинарнике носились те же поджарые поросята, резво вскидывая заросшие серой щетиной зады; та же рожь с васильками стояла на полях, — и все же что-то изменилось, какое-то едва приметное оживление появилось в деревне.

Спевкин видал и раньше свинарники чапаевцев, и племенных быков, тучных, ленивых, и птицеферму, и пасеку в Чапаевке. Знал, как разнообразно хозяйство соседей… Как и все, он свыкся с тем, что в «Степане Разине» — плохо, а у чапаевцев — хорошо. Но слова Трубецкого заставили его призадуматься.

— Чудаки! Нам-то не святой дух помог, своим хребтом добыли.

Но с чего же начать? Каждый над этим думал по-своему. Свинарка Сомова настаивала, чтобы купили породистых маток; Юрка Левашов приставал с каким-то тесом, чтобы сделать закрытые стойла для жеребых кобыл, — все нужно! И Спевкин решил собрать всех, кто был в чапаевском колхозе, на хозяйственное совещание, сразу со всеми и посоветоваться.

Груздев и Роднев на этом совещании сидели в сторонке и молчали.

Разгорался горячий спор о свиноферме. Сомова уверяла:

— Через свиноферму можно все поставить на ноги. Купим три-четыре породистые матки, хряка хорошего, помещение оборудуем. Сами знаете, какое плодущее племя свиньи. Глядишь, через три года — тысяч пятьдесят чистых деньгами; ремонтируй и скотный, улучшай поголовье… Да ведь это же веревочка, за которую вытянешь колхоз, — скороговоркой сыпала она.

Спевкин время от времени поглядывал в угол, где сидели Роднев с Груздевым. Наконец, он не вытерпел и спросил:

— Степан, как, по-твоему?

Покосившись на Роднева, Груздев встал.

— Я в вопросах свиноводства не особо разбираюсь. Не компетентен, — начал он медленно. — Мне вот что кажется: помните, соревнование намечали? Затихло все, забыли! Давайте-ка об этом поговорим.

Разговор о соревновании не вызвал у Юрки Левашова тревоги. Он соревновался с Федотом Неспановым и знал, что теперь обгонит старика. По совету Сергея, Юрка разбил лошадей своей конюшни на три группы: молодые, сильные, пригодные на любую работу, более слабые, которых не везде можно использовать, и совсем слабые, старые — так, при случае куда съездить. По группам распределил и выпасы. У Федота же, как было, так и осталось. Подручный Федота, Петька Чижик, паренек лет четырнадцати, каждую ночь гонял всех лошадей гуртом на выпасы, сидел у костра, пек картошку. Юрке ли беспокоиться, что его обгонит Федот?..

Но Юрку через несколько дней вызвали в правление, отчитали за то, что он не передает свой опыт в другие бригады.

— Да как я буду учить Федота? — разводил руками Юрка. — Он, знаю, одно скажет: «Пошел ты, молод учить». И связываться не хочу.

Груздев сердито взглянул, Спевкин с укором покачал головой, а Роднев, казалось даже равнодушно, уронил:

— Что ж, видно, ошиблись. Придется другого человека послать в Чапаевку.

— Да я что ж… не отказываюсь! Что вы, в самом деле. Попробую, только толку-то, наперед знаю, не выйдет.

Как Юрка думал, так и получилось: Неспанов долго слушал рассказы о конюшне Сереги Гаврилова, щурил хитро глаза и во всем поддакивал:

— Так, так, гляди-ко… Ай-яй-яй!

А Юрка видел: ничего его не удивляет, просто насмешничает старик.