Амгунь - река светлая

Среди ночи Бато поднялся с постели, вытянув в темноту худые ноги, коснулся пола, отыскивая мягкие шлепанцы из медвежьей шкуры. Шлепанцы были на месте, и Бато, успокоенный, сунул ноги в их мягкое тепло. На столе он нащупал металлическую коробку из-под монпансье, приспособленную им под папиросы, накинул на плечи стеганую телогрейку и вышел на крыльцо.

Темнота скрывала расстояние, и казалось, что тускло поблескивающий внизу Амур начинается сразу от нижней ступеньки крыльца, но противоположного берега не было видно — где-то там вдали вода плотно сходилась с темнотой. Бато посмотрел на небо. Тревожные разрозненные тучи бежали по нему, но кое-где слабо пробивался мигающий свет звезд. Старик снова посмотрел на Амур и увидел на кромке, где сходились вода и мрак, стремительное движение зеленого огонька. Катерок рыбоинспекции обходил дозором промысловые тони. Бато подумал, что несладко сейчас быть на реке, и снова глянул на небо, по которому неслись, обгоняя друг друга, обрывки туч. Он представил, как встречная волна, ударяясь о борта катера, разбивается на множество мелких брызг и веером обдает сидящих в катере. Зябкая дрожь прошла по его телу, и он плотнее запахнул полы стеганки. Зеленый огонек исчез. Старик вернулся в свою постель, закрыл глаза, и все началось сначала.

Сперва он увидел стремительный зеленый огонек рыбоинспекторского катера и подумал, что лосось сейчас густо идет рекой мимо его дома вверх по реке. Потом прямо перед глазами — можно было протянуть руку и пощупать — появилась сеть, которую он связал специально на лосося из капроновой нити с ячеей определенных размеров, с ряжаком по обе стороны. Он протянул к сетке руку и пальцами коснулся узловатой дели, почувствовал тяжесть свинцовых грузил на оплетке. Капроновый шнур береговой стороны сам обвил его сухую руку, и старик почувствовал его крепость.

Он улыбнулся в темноте. Да, хорошая сеть у него. Такой сети у него никогда еще не было. Только ловить ею, кажется, ему не придется. Четыре сентября кета свободно должна идти в места нерестилищ, минуя Мунгуму, путем, проложенным предками, заведенным ими порядком, который, сколько помнит себя Бато, никогда не менялся. Старик знал от умных людей, что рыбу гонит этим путем инстинкт, а сам путь называется — путь миграции.

«Инстинкт», — мысленно произнес старик и подумал, что и сейчас, пока он валяется на кровати, этот самый инстинкт гонит рыбу вверх по реке. Он даже увидел эту рыбу. Огромная, она, легко преодолевая силу течения, упругими движениями хвоста стремительно посылает свое тело вперед и вперед. Сколько таких красавиц выловил он своей сетью, если ловил каждый сентябрь из года в год, сколько помнит себя! Много. Большая рыба так путала сеть, что нужен был опыт и терпение, чтобы вызволить ее оттуда. Бато процесс высвобождения рыбы от пут доставлял истинное наслаждение. Всегда. И никогда он не злился, распутывая сеть, даже когда руки деревенели от холода. Почему? Этим вопросом Бато никогда не задавался. И может быть, потому, что все объяснялось очень просто: приходило время обеда — и он садился за стол, наступал вечер — он ложился спать, в сентябре идущая на нерест кета шла мимо Элги — и Бато выходил на ее промысел. Не он завел этот порядок.

В Элге он, пожалуй, был одним, кто с самого начала всерьез принял известие о запрете лова кеты. Он снял с шеста сеть, которой рыбачил последние три года, хорошую капроновую сеть с ячеей определенных размеров, с белыми точенными из пенопласта балберками, с ряжаками по обе стороны и загруженную по всем правилам аккуратными свинцовыми катышами по всей длине, уложил ее в мешок и повесил повыше, в дальний угол кладовой, чтобы не мозолила глаза и вместе с тем не досталась крысам. Там ей предстояло провисеть четыре года. Веревки с обоих концов сети, длинные новые веревки, он смотал в бухту и положил поближе. Веревка может пригодиться в хозяйстве каждый день. Гребок разобрал и пустил на дрова. Его он сможет сделать в любое время.

За все лето он ни разу не сталкивал на воду лодку-весловушку. Плыть было некуда. Лодка рассохлась, в бортах и в днище появились трещины.

Его лодка лежала и медленно погибала, а лодка соседа росла. У Петра два года вылеживался в сарае кедровый лес — отличная, без сучка и задоринки, десяточка. И вот весной Петр пустил этот лес на весловую плоскодонку. Завидная выходила у него плоскодонка. Он постарался острогать борта и днище, ясеневые шпангоуты связал — комар носа не подточит.

Петр мастерил лодку, а Андрей Шаталаев с паучьей ловкостью вязал новую сеть, взамен старой, латаной и перелатаной, которой он цедил Амур последние десять или пятнадцать лет, связанной еще из кордовой нити, толстой и грубой.

«Он не ожидал моего появления, — подумал Бато, — и растерялся, когда увидел меня. И я растерялся, потому что меньше всего ожидал застать его за этим занятием». Бато вспомнил, как Андрей клекочуще рассмеялся, а он с полной серьезностью осмотрел кусок, который успел связать старый рыбак, и показал большой палец: отличная, мол, работа. Андрей снова рассмеялся и согласно закивал головой. Уж он-то знает, что ни в Элге, ни в Мунгуму никто не сможет лучше связать сеть.

Бато так и не сказал Андрею, зачем пришел к нему, не стал отрывать его от дела.

Андрей зашел к нему сам и после долгих кружных разговоров кивнул на плиту пенопласта, из которого Бато до его прихода как раз вырезал поплавок для удочки.

— Много у тебя такой штуки? — опросил он.

— Есть… есть.

— Ты бы дал мне кусок.

У него, наверное, балберок не хватало на сети и запас вышел. Бато отдал всю свою плиту, и Андрей, довольный, удалился. Потом Бато на подоконнике у него видел несколько свеженьких балберок. А однажды видел, как Андрей резал на узкие полоски лист тонкого свинца и полосы скатывал в рулон. Нетрудно было догадаться, зачем ему нужны были эти полоски свинца.

Элга готовилась к путине со всей тщательностью и деловитостью, как готовилась к ней испокон веков.

Несколько раз за лето Бато тайком от жены пробирался в кладовую, в ее дальний угол, и ощупывал мешок. И лодку он свою просмолил.

Бато поднялся с постели перед рассветом. Он сходил в кладовую, принес свое рыбацкое одеяние — старенькие прорезиненные штаны и куртку, сапоги с высокими голенищами, не спеша, тщательно оделся, приготовил все необходимое, что он всегда брал с собой на тоню. Сидя на табуретке спиной к посеревшему окну, выкурил папиросу, взвалил на плечи мешок с сетью и спустился к лодке. Сеть он тотчас же аккуратно, чтобы не занимать время на воде, переложил из мешка на корму. На один ее конец привязал наплав-гребок, другой закрепил за перекладину в лодке. Вставил в уключины весла. Оставалось столкнуть лодку на воду. Бато решил выкурить папиросу, прежде чем пуститься в путь. Присел на кромку борта и закурил. Огонек папиросы ярко вспыхнул в темноте, так ярко, что Бато испугался и инстинктивным движением зажал папиросу в кулаке, обжигая пальцы и ладонь. Огляделся по сторонам — ничего подозрительного, остановил взгляд на взгорке, на домиках, сбегающих ступенями к воде. Там тоже все тихо и неподвижно. Он даже не потревожил чуткого сна собак. Старик успокоился, подошел к воде и остановился так близко, что набежавшая волна ударила в его сапоги. Его взгляд лег на Амур, беспредельно широкий в ночи.

На Амуре было тихо и пустынно. Река словно отдыхала от дневной суеты. Мелкие поднятые легким верховиком волны чередой набегали на берег, шевелили гальку у ног Бато, доверчиво льнули к его грубым и тяжелым рыбацким сапогам. Бато постоял в раздумье с минуту и быстро прошел к норме, схватил мешок и начал споро укладывать в него сеть. Все.

Мешок он взвалил на плечи и решительно пошел к дому. Положил мешок на прежнее место в кладовую, стянул с себя рыбацкий костюм, и, когда снова вышел на крыльцо покурить, на губах его дрожала усмешка.

Чамбедка помогла Бато освободиться от одежды, поставила на стол кружку кипятку, настоянного на чаге. Они не обмолвились ни словом, прожили вместе долгую жизнь и научились понимать друг друга по взгляду, по выражению лица, по одному жесту, ничего не говорящему постороннему.