Специальность – хирург

Сердечная сорочка увеличена в размерах. Она напряжена и едва передает сокращение сердечной мышцы. Ее плотная, крепкая серебристо-серая ткань, очень прочная и надежная, предельно растянута и приобрела фиолетово-синюшный оттенок. Это просвечивает скопившаяся в ней кровь. Из полуторасантиметровой раны с ровными и гладкими краями, как будто бы она не случайно нанесена ножом, а сделана аккуратным и опытным хирургом, подтекает струйка крови. Продолжая рану сердечной сорочки кверху, быстро рассекаю ее. Из полости сердечной сорочки вываливается большой вишневый сгусток крови, по форме напоминающий чайное блюдце. Этот сгусток сдерживал истечение крови из раненого сердца. До поры до времени он был полезен.

А вот и рана в сердце. Она расположена в области левого желудочка – самого мощного отдела сердца, который нагнетает кровь в аорту – основную магистраль артериальной системы человеческого тела. С каждым сокращением сердечной мышцы из раны мощной струей выбрасывается струя крови. Она бьет мне в лицо. Осторожно и бережно тонкой круглой хирургической иглой прошиваю края раны в сердечной мышце. Каждое сокращение сердца будто бы хочет вырвать из моих рук нить, которая должна сблизить края сердечной раны и восстановить герметичность поврежденного сердца. Вот завязана одна нить – наложен первый шов. Вновь прошиваю края раны, сближаю их наложенным швом и завязываю концы нити прочным хирургическим узлом. Рана в сердечной мышце уменьшилась наполовину. Еще один последний, пятый, шов, и рана в сердце ушита. Кровь больше не поступает из полости левого желудочка. Сердце работает ритмично. К счастью, его ритмичная работа не нарушилась ни разу! Смотрю на него с восхищением и признательностью за то, что оно не остановилось.

Тщательно удаляю сгустки кропи из сердечной сорочки. Накладываю швы на края рассеченной сердечной сорочки и прочно завязываю их. Последнее усилие – и ушита рапа грудной стенки. А я вое еще прислушиваюсь к работе сердца: сокращается ли оно? Нормален ли ритм этих сокращений? Достаточна ли величина их? Боюсь остановки сердца!

К счастью, все благополучно. Сердце работает ритмично, спокойно, непрерывно. Как же я благодарен ему!

Митя поправлялся ровно, без осложнений. Через три недели его забрали домой. Я часто навещал его. Потребность видеть его долго была необходима мне…

Мальчик Митя стал взрослым и здоровым человеком…

Почти целый год я напряженно работал в районной больнице. Этот год дал мне многое. Я приобрел самостоятельность как врач-хирург, умеющий принимать решения и отвечать за свои поступки, поверил в свои силы.

Этот год был для меня хорошей жизненной школой, и я всегда с удовольствием и признательностью вспоминаю его.

* * *

Ранней весной тысяча девятьсот сорок шестого года я был отозван в областную клиническую больницу на должность ординатора ортопедо-травматологического отделения, на базе которого работала кафедра ортопедии и травматологии Новосибирского государственного института усовершенствования врачей, возглавлявшаяся в то время профессором Симоном Леонтьевичем Шнейдером.

Попав в клинику, я претерпел тяжелую психологическую ломку; вместо действенной и, как мне казалось, нужной людям неотложной хирургии я был вынужден заниматься лечением пациентов, раненных на фронтах Отечественной войны, с огнестрельными повреждениями рук, ног, таза. Оперативные вмешательства по поводу гнойных процессов в костях и суставах, осложнивших открытые переломы, казались мне скучными, шаблонными, «столярными» вмешательствами, не требующими знаний, ловкости, хирургического мастерства…

Пройдет время, и я пойму, сколь трудны и ответственны операции на органах опорно-двигательного аппарата. Пойму, что они сложнее и труднее вмешательств на других органах, в том числе и на органах брюшной полости. Но это будет потом…

…А тогда я был под влиянием романтики самостоятельной хирургической деятельности на ниве неотложной хирургии с ночными вызовами и ответственными решениями. И вот, чтобы утолить свой «голод» по полостной хирургии, которую я полюбил и по которой очень скучал, я стал ходить на дежурства в больницу скорой помощи. В дежурных бригадах я вначале не занимал никакого официального положения. Приходил и дежурил. Дежурил и ходил за ответственным хирургом. Слушал и смотрел. И если вдруг мне удавалось даже переливать кровь, а тем более участвовать в операции в качестве второго или даже третьего ассистента, я был счастлив. Материально эти дежурства никак не компенсировались…

И сейчас считаю, что каждый молодой врач-хирург, независимо от того, в какой области он специализируется, обязан пройти школу неотложной хирургии, так много дающую, столь широко раздвигающую перед ним хирургические горизонты, играющую такую большую роль в становлении хирурга. По этой причине всех своих молодых помощников обязываю дежурить в больницах неотложной хирургии и порой с удивлением и грустью вижу, как неохотно некоторые из них выполняют это требование.

Несколько раз я попадал в дежурные бригады, старшим хирургом в которых был Вениамин Захарович Котляр. Он подкупал своим добрым отношением, вниманием. Я стал искать встреч с ним и приходил на дежурства только в те дни, когда дежурил он. Он приметил меня. Вскоре как-то само собой получилось, что я вошел в состав его бригады и стал официальным дежурным. Я следил за каждым жестом Котляра, не упускал ни одного его слова. Он терпеливо и бережно учил меня искусству хирургии. Именно искусству. Его владение хирургией нельзя было назвать иначе.

Наконец, мне была доверена в больнице неотложной помощи первая самостоятельная операция по поводу ущемленной паховой грыжи. Потом – по поводу острого аппендицита. Потом – внематочной беременности. Потом – прободной язвы желудка. А потом холецистэктомия – удаление желчного пузыря, резекция желудка – удаление его части, многоплановые, порой весьма трудные и сложные операции по поводу непроходимости кишечника, ушивание разорванной печени, удаление селезенки. А несколько позже мне были доверены еще более сложные операции первичной хирургической обработки огнестрельных переломов, случавшихся порой, сложные и ответственные вмешательства по поводу огнестрельных ранений брюшной полости и грудной клетки.

Терпеливо и любовно Вениамин Захарович пестовал меня. С каждого дежурства я уходил обогащенным сокровищами великой хирургической науки. Я приобрел знания, опыт. Блестящие по форме и глубокие по содержанию обсуждения состояния больных, судьба которых решалась минутами, проводимые Котляром, являлись для меня уроками врачебного искусства. В силу своих возможностей я стремился перенять все это. Я многому научился у него. Вскоре мне была оказана большая для врача и хирурга честь – роль ответственного дежурного.

Мы очень сблизились с Вениамином Захаровичем, несмотря на разницу в возрасте в двадцать лет. Не раз в трудные минуты он поддерживал меня своей дружбой, преданностью и мужской любовью, верностью и бескомпромиссностью, мудростью, опытом врача и человека высочайших моральных правил. И я платил ему тем же.

Котляр учил меня не только неотложной хирургии и травматологии. От него я познал тонкости диагностики. Он помог мне понять и полюбить ортопедию и травматологию. От него я узнал, что казавшаяся мне неинтересной и почти неживой костная ткань живет сложнейшей жизнью. Он научил меня понимать тончайшие изменения в поведении этой самой реактивной, самой чуткой, самой изменчивой и, наверное, самой уязвимой в организме человека ткани. Он помог увидеть, как реагирует костная ткань на различные болезнетворные воздействия, как изменяется ее структура, плотность и прочность при различных болезнях, которые, казалось бы, не имеют никакого отношения к костной системе и опорно-двигательному аппарату вообще.

Он помог мне разобраться в сложнейших вопросах биомеханики суставов, научил улавливать тончайшие изменения в состоянии и поведении этих удивительнейших «шарниров» человеческого тела на основании малейших изменений их контуров, цвета кожи, походки человека, ощущений, получаемых при прикосновении к ним. Он научил меня правильному толкованию рентгеновских снимков, по изменению в которых я стал читать течение болезней костей и суставов, сухожилий и мышц.