Из моей копилки

Обе крышки, створки или обложки – как угодно называйте – обнажились перед публикой в полном сиянии эмали, позолоты и художественного мастерства неизвестных умельцев.

Выйдя из алтаря, поп распевно начал:

– От Матфея, святого Евангелия, чтение…

Дьякон ответствовал:

– Воньмем…

Публика молча внимала, а некоторые, особенно набожные, незаметно елозя коленями по полу, подбирались ближе, дабы рассмотреть такую сверкающую невидаль. Одна старушка, поднявшись на ноги, хотела поцеловать по очереди всех евангелистов, ей казалось, что это ничуть не помешает попу продолжать чтение. Дочитавши до того места, где сказано: «И взыграша младенец во чреве Марии…» – поп, увидев старушку, пожелавшую облобызать Евангелие, слегка подвинул треногу вперед. Передний упор соскочил с края амвона, тренога грохнулась на пол. Евангелие, весом пуд с гаком, накрыло старушку, упавшую со стоном и мольбой.

По церкви прошел шумок. Растерянный поп, позабыв, где он находится, возопил на весь храм:

– Какая сволочь придумала эту проклятую треногу?!!

Роскошное Евангелие дьякон еле поднял и понес в алтарь.

Треногу и ушибленную старуху вынесли на паперть.

Остаток службы церковной прошел как подобает, и закончился многолетием царствующему дому, коему оставалось царствовать не так уж долго…

20. ТУРКИНЫ ДИСПУТЫ

АЛЕКСЕЙ Турка не помнит, с какого времени перестал быть верующим. Но «для порядка» какие-то нераженькие иконы в избе держал и даже в молебные дни приходил на улицу к водосвятию, чтобы по душам побеседовать с попом.

С дьяконом ему было трудней беседовать, так как дьякон, Никаха Авениров, иногда выпивал с Туркой и в вопросах религии придерживался его «материалистических» взглядов. Поэтому Турка, подготовившись заранее, выбирал своим оппонентом самого протоиерея, довольно пожилого, пропитанного законом божьим старца. Наши попихинские граждане составляли заинтересованную аудиторию. Турка вел разговор аккуратный, не затрагивая чувств верующих:

– Батюшка, отец Василий, – спрашивал он, – скажи, кто самый первый в ад попал?

– Спроси об этом любого школьника, – отвечал поп, – скажут: Каин, убивший брата Авеля, раньше всех прочих угодил в ад.

– А почему же вездесущий бог-Саваоф не отвел руку убийцы и не выхватил у него финку. И жили бы братья припеваючи, как мы с Николахой Бёрдом, поскольку нам делить нечего. Ведь не много добра нажили Каин с Авелем, да и зачем им наживать было, если весь земной шар им принадлежал? Странно и глупо вели себя первые братья, да и господь в ротозеях оказался. Как же он за теперешним бесчисленным миром уследит? Вот люди с тех пор и волтузят друг друга. Каину сошло, а почему бы Вильгельму не накинуться на Николашку? Эти тоже вроде сродни, говорят, – братаны…

Поп мычит, не ведая, что сказать на Туркино словоизвержение. А тот, не задумываясь, снова вопрошает:

– Скажи, отец Василий, в аду, кроме главного сатаны, водятся и черти? Иначе, кто же будет там котлы со смолой подогревать? Вот, значит, попадают в ад грешные бабы, скажем, блудницы, воровки, ведьмы. А с лица смазливенькие. Разрешается ли чертям на них жениться?

– Чего не знаю, того не знаю. Нам в сатанинские дела вмешиваться не дано. Будет второе пришествие Христа, и он снизойдет в ад, и адову разрушит силу, и будет судити живых и мертвых…

– Не завидую Христу, – замечает Турка, – ох, большая работенка ему предстоит. Сатана тоже не дремлет. Адвокатов готовит для того судилища… Я безгрешен: никого не убивал, никого не обокрал, к бабам чужим не хаживал, отца и мать всю жизнь почитал, кумиров не сотворял, к уряднику с доносами не бегал. Значит, по заповедям я чист и непорочен. Быть мне, Турке, в раю, хотя бы на самом краю. В сапожную мастерскую пристроюсь. Онамедни Ваньку Конина во сне видел, он меня заранее приглашает. Фирменную обутку на ангелов шить…

– Перестань, Турка, кощунствовать, среди святых угодников не водится сапожников греховодников, – перебивает его поп. – Да и сапожной мастерской нигде в писании не упоминается, зачем она там, в раю?

– Как зачем? А у вас же в церкви на царских вратах стоит Михайло Архангел с огненным мечом, а на нем сафьянные сапожки до колен, узконосые, с пуговками и кисточками. Я фасон снял и точно такие обуточки сафьяновые торговке Паничавой сшил.

– Странные тебя вопросы затрагивают, – отвечает поп на Туркины рассуждения. – Что кажется непонятным, надо здраво домышлять.

– Вот я домышляя и думаю: если черти не будут на грешницах жениться, то не будет ни чертовок, ни чертенят и весь их род кончится. И никакого порядка не будет в аду, хоть ворота запирай и гони всех в рай. А в раю скучища, особенно святым бездельникам, стоят навытяжку, как идивоты, и богу славу воздают. Нет, меня и в рай если примут, так только в сапожную мастерскую. Скажи, батюшка, попадает душа на тот свет, черту ли в лапы, или ангелу в рученьки, в каком она виде? Вся с кулачок, или в полный рост человеческий, или, как пар из самовара, невидимкой становится?

– И это нам не дано знать, – отвечает поп, – дело это одному богу ведомо.

Турка не удовлетворен ответом и перед тем, как уйти с места, где происходила беседа с попом, ворчит:

– Богу, богу… А зачем же с темного народа за всякое затемнение и деньжонками, и зерном, и маслом не брезгуете поборы устраивать? С меня-то вашему брату и на том свете не причтется. Берите с грешников… Гляньте, они вам лукошками жито воздают. Ох, и придется вам за обманы потерпеть гораздо раньше, чем вы в ад сами попадете. Ссыльные политиканы хорошую песню в наши деревни занесли. Начинается так:

Там, в этой песне, вся правда сказана – и супротив бога, и черта, и против вас, обманщиков. Прощевайте, батюшка, хоть и старенек вы, а за ум браться никогда не поздно.

21. ПАНИНА ОСИНА

НАША Попиха в окружении других деревень стоит на взгорье. И на самой ее возвышенности выросла стройная высоченная осина. Она, в отличие от себе подобных, десятки лет поднималась и поднималась круглой, как шар, верхушкой. И настолько поднялась, что стала служить ориентиром для тех, кто нечаянно мог заблудиться в лесу. С приозерных пожен можно было, судя по этой осине, определить, в какой деревне, не дай бог, случился пожар. Повсюду эта осина называлась Паниной, так как находилась в огороде братьев Паничевых – Алехи Турки и Николая Берда.

Осина служила указателем для многих деревенских жителей. Стоило только в лесу забраться на самое высокое дерево и с его вершины увидеть вдали макушку Паниной осины, как сразу, вернее, чем по компасу, можно найти выход из лесной трущобы.

Лес от устья Кубены-реки протянулся длинной полосой на северо-запад, как мы знали, верст на сто, а там дальше, если вправо взять, то, говорят, иди хоть до самого Белого моря – все лес…

За грибами мы ходили в малые перелески и рощи вблизи деревень, а под осень за клюквой в дальнее болото. Ходили обычно артелями: исключительно бабы и ребятишки. И чтобы не заблудиться, не потерять друг друга и не нарваться на медведя, бродили по болоту дружной толпой, не забегая вперед ведущей бабы и не особенно от нее отставая.

Нас было тогда шестеро: Маша Тропика, Лариса Митина, Дуня Панина, Анюта Свистулька да я с Колькой Травничком. Собирали мы клюкву не торопясь, выбирали ягоды покрупней да покрасней, клюкву в корзины и в мешки заплечные, а перезрелую морошку – в рот.

Ягод насобирали – еле носим. Пора направляться на выход из леса. Кстати, и солнце клонится к закату.

За главную вожатую была у нас Колькина мать – Лариса.

– Пора к домам, – сказала она, – ноши тяжелые, надсадимся тащить. Колька, полезай на сосну, да портки не порви, и погляди хорошенько, в коей стороне Панина осина. А ты, Костюха, заберись на эту ель и тоже погляди…