Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Милая соседушка, выручи, — сказала Гордеевна, войдя в чисто убранную, с высокой кроватью в углу хату Марфушки. — Одолжи лекарства.

— Для кого просишь-то? — с виду строго, с пониманием дела, спросила Марфушка. — И от какого заболевания?

— Приехала ко мне племянница с хутора Хохрякова, — врала не краснея Гордеевна. — Так ее муженек Василий вчера сдуру полез в Кубань купаться. Искупался, а сегодня лежит, и такой у него в теле жар, такой жар, аж весь полыхает. Чем бы ему подсобить? Может, есть у тебя какое средство?

— У меня все имеется, только без осмотра больного не могу дать лекарства, — тем же строгим голосом сказала Марфушка. — Скажи своей племяннице, чтоб обратилась к врачу. Врач установит диагноз, скажет причину болезни и тогда…

— В Хохряковой есть фельдшер, да только он, как на беду, уехал в район, — говорила Гордеевна, что приходило на ум. — Марфушка, у тебя же всякое лекарство припасено. Спаси человека. А захворал он от ледяной воды, это точно.

— Так вот как-то однажды было на фронте. Помню, весной мы всей ротой вплавь перебрались через глубокую речку — это было под Житомиром, — начала свои воспоминания Марфушка. — Промокли до нитки, продрогли, как цуцики, а веришь, ни один солдат и насморком не заболел.

— Так то же была война. — И тут Гордеевна решила открыто польстить соседке: — Марфуша, ты же все одно что врач, ты все можешь. Ты же на войне не такие болезни излечивала. Выручи, прошу тебя.

— Мне и хирургом довелось быть, всего испытала… Хорошо, Гордеевна, для тебя сделаю.

Марфушка открыла висевший на стене шкафчик, на нем крупные белые буквы: «Аптека».

— Возьми вот эти две таблетки. Называются аспирин. Пусть твоя племянница сперва попоит больного чаем, хорошо бы с малиновым вареньем, а потом даст эту таблетку и потеплее укроет, — наказывала Марфушка. — За ночь он как следует пропотеет, и к утру спадет с него жар, потому как вместе с потом уйдет из него и хворь. Понятно тебе, Гордеевна?

— Как же не понять? Ты же так все доходчиво объясняешь, — обрадовалась Гордеевна. — Все будет сделано так, как ты наказала.

— Ежели одна таблетка не поможет, сказать, не вызовет потение, тогда на следующую ночь надо повторить все так, как я велела.

— Спасибо тебе, соседушка!

Таблетки были бережно завернуты в листок от женского отрывного календаря, и обрадованная Гордеевна поспешила вернуться в свою хату. Приоткрыла дверь в соседнюю комнату, убедилась, что дочка еще спала, и побежала в погреб. Там, на счастье Никиты, сохранилась поллитровая банка растертой с сахаром малины, еще пахнущей садом и такой свежей, точно бы ее только что сорвали с куста.

То и дело поглядывая на дверь, где спала Катя, Гордеевна торопилась все сделать до того, как дочь проснется. Взяла чайник с кипятком, заварку, эмалированную кружку — полагала, что из нее больному удобно будет пить чай; поставила все это в корзину, прикрыла свежеотглаженной рубашкой, прихватила свое одеяло и отправилась в сарайчик. И как только в открытую дверь хлынул свет, Никита так же, как и раньше, с большим усилием приподнял пухлые веки и, казалось, не видел, как Гордеевна подсела к нему, как она положила ладонь на его сухой лоб, и не слышал, как она нарочито весело спросила:

— Ну что, купальщик, еще живой?

Никита смотрел на нее и молчал.

— Не признаешь меня?

— Мамаша…

— Ну, слава богу, признал.

— Пить бы… воды.

— Зараз попьем чайку с малиной. И лекарства для тебя раздобыла, так что поправишься быстро. — Гордеевна подсунула руку под его тяжелую, горячую на затылке голову, помогла ему подняться, надела на него рубашку. — Вот так, в рубашке, будет лучше. — Она налила в кружку чая и тут же подумала, что две таблетки помогут лучше, нежели одна, и сказала: — Проглоти эти таблетки и пей чай с малиной. Да выпей поболее. Кружки три осилишь, а? Да не спеши, не обжигайся. Почаевничаешь как следует, а после этого укрою тебя теплым одеялом. И ты должен уснуть, доктор так велел, — добавила она для пущей убедительности. — Хорошенько, как в парной, изойдешь потом, и болезни твоей конец. Ну что ты все молчишь? Или оглох? Хоть скажи, что у тебя болит? Голова или в груди?

Никита молчал, не отрываясь от кружки.

— Ну и молчуном ты изделался…

— Мамаша, милиция приезжала?

— Что выдумал? Какая милиция? Никого не было…

— А мне все увижается. Закрою глаза и вижу…

— Давай налью еще чаю. Малины бери побольше, не стесняйся. Ягода сильно лекарственная.

И весь остаток дня украдкой, чтобы случайно не увидела Катя, и всю ночь Гордеевна наведывалась в сарайчик. Радовалась, что Никита, укрытый одеялом, спал спокойно, дышал ровно; что взмокрел он уже с вечера, его лицо, как росинками, было усеяно мелкими каплями: таблетки вместе с малиной и чаем делали свое доброе дело. Гордеевна до утра не отходила от больного, полотенцем вытирала ему лицо, грудь, шею. Вскоре полотенце сделалось мокрым, хоть выжимай. Когда совсем рассвело и Гордеевна, поджидая Катю с дежурства, последний раз пришла в сарайчик, Никита уже сидел и робко, по-детски, смотрел на нее.

— Полегчало?

— Вот сижу. Только нету во мне ни жара, ни силы.

— Ничего, силенка появится, не все сразу. — Гордеевна была довольна своим врачеванием. — Вот принесла тебе сметаны. Поешь и полежи. Зараз тебе надо лежать, так велел доктор. — Гордеевна не утерпела и приложила к его виску тыльную сторону ладони. — Холодненький! Ну, ешь сметану, да с хлебом.

Накормив и снова уложив Никиту, Гордеевна взяла стакан, в котором приносила сметану, и в хорошем настроении покинула сарайчик. Повесила на щеколду замочек, осмотрелась. Подумала, что Катя еще не вернулась с дежурства и на улице ни души. И как же она удивилась, когда, войдя в хату, увидела Катюшу. Не зная, что сказать, она, смутившись и покраснев, поставила на стол стакан и спросила:

— Уже дома? Чего так рано заявилась?

— Где ты была? — не отвечая матери, спросила Катя.

— Где же еще? Ходила к соседке, — не задумываясь, ответила Гордеевна. — Дело было до Марфушки…

— А стакан?

— Так это же еще вчера Марфушка брала у меня сметану, а зараз отдала стакан.

— Немытый?

— Ничего, сама помою.

— Не ври, мать, и не хитри, — строго сказала Катя. — Ты хотя бы догадалась вчера припрятать его рубашку. Это я ему покупала, на ней приметные полоски.

— Катя, неужели все знаешь? — удрученным голосом спросила мать. — И как же ты дозналась?

— Заглянула в сарайчик, когда ты ходила к Марфутке. Он что, сильно больной?

— Вчера горел весь… А сегодня ему полегчало.

— Как он попал в сарайчик?

— Заявился ночью, измученный, мокрый, смотреть больно… Ну, пожалела, приютила. Не собака, не выгонять же…

— И долго пробудет у нас?

— Выздоровеет и уйдет. Чего ему тут быть?

— А известно тебе, что его милиция разыскивает?

— Да ты что? Как же это?

— Вот так… Участковый приезжал на комплекс, с людьми беседовал, со мной тоже. Весь берег обшарил, следы отыскивал… Мне надо пойти к Никите и поговорить с ним.

— Ой, что ты, доченька! Никак нельзя к нему… Он просил не говорить тебе, что он у нас.

— А если участковый заглянет в сарайчик? Тогда что? Об этом подумала?

Нет, об этом Гордеевна не подумала. Опечаленная, она не в силах была поднять на дочь глаза и не знала, что ей ответить.

— Катюша, прошу тебя, — наконец заговорила она, — не ходи в сарайчик и никому не говори, что Никита у нас. И пусть милиция ничего не знает. Никита быстро поправится и уйдет.

— Ладно, мама, не пойду, — согласилась Катя. — Только сама скажи ему, чтобы не засиживался.

15

Харчей она не жалела, кормила Никиту, называя его «мой пленник», и борщом, и жареной утятиной, и яичницей с салом. Утром и вечером, подоив корову, приносила ему парного молока, еще теплого и пахнущего лугом. Благодаря ее стараниям «пленник» поправился сравнительно быстро, ссадина на скуле давно зажила, так что и следа от нее не осталось. Казалось бы, пора и освободить чужой сарайчик. Но день уходил за днем, одни сутки сменялись другими, а Никита не уходил. В уме он подсчитал: пошла третья неделя его затворничеству, а он ни разу не заговорил о том, когда же он наконец покинет свое убежище. И однажды Гордеевна, принеся ему утром молоко, сама завела разговор.