Водораздел

Тем более не знал о них Теппана. «Да, видно, им сейчас не до белофиннов», — решил он и со скучающим видом начал смотреть в окно. Внимание его привлекли куры, расхаживавшие под телегами. Откуда-то появился важный петух, походил среди кур, потом остановился, растопырив крылья, подобно токующему глухарю, и погнался за одной из кур.

Отчаянно кудахтая, курица бросилась бежать… Теппана так увлекся, что дернул Ховатту за рукав:

— Гляди, гляди.

Ховатта оттолкнул его руку и, наклонившись к Соболеву, спросил, кто этот оратор.

— Лонин, — ответил Соболев. — Председатель Сорокского Совета.

— Не вышло у пети ничего! — громко заметил Теппана, когда курица, увернувшись от петуха, скрылась за углам, а петух с глупым видом остался стоять посредине двора.

— Да слушай ты! — прошипел Ховатта, стараясь не пропустить ни одного слова из речи Лонина, говорившего спокойно, но очень убедительно.

— …Англичане и американцы навязывают нам свою помощь не для того, чтобы отразить нападение немцев и белофиннов, а с целью свержения Советской власти.

Услышав, что оратор говорит о белофиннах, Теппана тоже стал слушать.

Потом на трибуну поднялся какой-то крестьянин и, пригладив короткую ухоженную бородку, начал с карельским акцентом говорить:

— Уважаемые делегаты! Я прибыл сюда из той части уезда, которая сейчас занята финнами. Я пробирался сюда глухими лесами.

Теппана вытянул шею, стараясь разглядеть оратора, выступающего от имени карелов. Старик назвался представителем Ухты. Выборы делегатов на съезд Советов проводились еще до вторжения белофиннов, народ во многих местах не имел тогда понятия о существовании разных партий, и поэтому в числе выбранных оказались всякие люди.

— Говорить я не умею, но хочу все же доложить, что думают мои односельчане, — продолжал старик, пощипывая бородку. — Мы, карелы, глубоко благодарны нонешнему правительству России. Как я слышал, оно предоставило нам самим решить, с кем, стало быть, мы отныне хотели бы жить вместе, с Россией или же с соседом нашим, с Финляндией. Мы, карелы, хотели бы…

— Есть тут и другие карелы! — крикнул Теппана, поняв, куда клонит этот старик.

Говоривший на мгновение смешался.

— У нас, карелов и финнов, одна родословная, одни предки, у нас один…

— Но отец-то небесный у нас не один, — вставил Теппана.

Теперь выступавший разглядел Теппану. Сделав паузу, он внимательно вглядывался в него, словно старался запомнить его лицо.

— Бей, бей! — раздался вдруг чей-то голос в конце зала. Потом послышались крики, топот, смех. Оказалось, что откуда-то выскочила мышка и заметалась под задними рядами. Председателю долго пришлось звонить в колокольчик, чтобы восстановить порядок и тишину. Делегат из Ухты тем временем спустился с трибуны. Воспользовавшись суматохой, Теппана и Ховатта вслед за Соболевым вышли в коридор покурить. Тем временем на трибуну поднялся коренастый, с угловатыми чертами лица, похожий на рабочего мужчина и заговорил густым басом:

— Я обращаюсь ко всем делегатам, в особенности к товарищам карелам: когда вернетесь домой, расскажите людям, что исполком будет бороться за волости, населенные карелами, передайте людям, чтобы они готовились к борьбе против белогвардейцев…

— Слышишь? — Ховатта дернул за рукав Теппану, начавшего рассказывать всякие байки про мышей.

Теппана замолчал и стал внимательно слушать. Наконец-то речь пошла о вещах, которые, по мнению Теппаны, были самыми важными!

— Хорошо говорит! — восхищался Ховатта. — Кто это?

Соболев не знал. Он не был знаком с Закисом.

— Империалисты идут сюда с захватническими целями, — продолжал Закис. — Они стремятся захватить Карелию и Мурманский край. Но мы не должны допустить этого…

Следующий оратор, взявший слово после Закиса, начал жаловаться, что учителя получают меньшую зарплату, чем уборщицы, что в школах нет тетрадей, карандашей. Теппану эти вопросы не интересовали и он не стал слушать.

— Нам надо поговорить с этим мужиком, — сказал он Ховатте, имея в виду Закиса.

Ховатта кивнул в ответ, испытывая удовлетворение от того, что у него и у этого товарища из исполкома, оказывается, одни и те же мысли.

— Это интеллигентская мягкотелость! Псевдогуманность! — на ходу продолжал возмущаться Закис, обращаясь то к Донову, то к Кремневу. — Такое христианское добросердечие может еще оказаться во вред делу революции.

Он не мог понять, что случилось с Кремневым. Месяц назад Александр Алексеевич не поколебался вынести смертный приговор финскому шпиону, а теперь вот…

— Давайте не будем больше об Алышеве, — мягко попросил Кремнев. — Дело уже решено.

За последнее время Кремнев, действительно, изменился. Одно дело этот инженер. Там все было ясно: иностранный агент… А Алышев… Он же — социал-революционер. Кремнев не знал еще, что эти самые социалисты-революционеры и меньшевики, войдя в сговор с послами союзных держав, готовили арест Совета Народных Комиссаров, спровоцировали контрреволюционные мятежи в Муроме, Костроме, Вологде. Удалось им поднять кулацкие мятежи и в Олонце, где входившие в состав уездного Совета эсеры созвали из различных деревень в уездный центр своих единомышленников якобы для того, чтобы произвести распределение чрезвычайного налога, и, воспользовавшись моментом, захватили склад с оружием и арестовали большевиков — членов уездного Совета. Обо всем этом Кремневу пока было неизвестно и поэтому он не мог согласиться с решением собрания железнодорожников, вынесшего Алышеву, как изменнику, смертный приговор. Если бы этот приговор был вынесен в тот момент, когда белофинны были на подступах к Кеми, Кремнев, возможно, и согласился бы с ним. Но теперь, когда опасность миновала, а Алышев раскаялся, не слишком ли это суровая мера наказания? Другие члены вновь избранного исполкома поддержали его и вынесли решение о лишении Алышева гражданских прав и о высылке его за пределы губернии. Против был только Закис.

— Не будет заниматься больше политикой. Всецело посвятит себя частной жизни. Чепуха! — возмущался Закис — Все эти уверения гроша ломаного не стоят. При первой же возможности он вцепится нам в горло. Не зря он бывал на пирушках у белогвардейцев вроде Тизенхаузена…

Донов не вмешивался в разговор. Он считал, что в таких делах нельзя рубить с плеча, к тому же Алышева он не знал.

Кремнев хмурился и тоже молчал. Он шел тяжело дыша, то и дело кашлял. Вид у него был усталый. И не удивительно: съезд продолжался больше недели, и все это время Александр Алексеевич был в напряженной работе. Заседали с утра до позднего вечера, и весь день в зале густым облаком висел табачный дым. Кремнев, правда, просил мужиков не курить. Какое-то время они, действительно, не курили, но потом, разгорячившись, забывали о его просьбе и опять начинали нещадно дымить. Весной обычно у Кремнева всегда было хуже с легкими, а тут еще этот дым… Хорошо, что сегодня его освободили от обязанностей председателя исполкома, выбрав на его место Закиса.

— Осторожнее! — схватил его под руку Закис, когда Кремнев, споткнувшись о камень, чуть не упал.

— Спасибо, — улыбнулся Кремнев и вдруг спросил, показав на камни, которыми была усеяна вся земля вокруг: — А вы знаете, откуда приползли сюда эти камни?

Интерес к камням пробудил у Кремнева один петроградский собиратель фольклора, встреченный им по дороге к месту ссылки.

— Ниоткуда они не приползли, — буркнул Закис — Видно, лежат с тех пор, как господь бог однажды осерчал на мужика и завалил эту землю камнями.

— О нет, — возразил Кремнев и, не договорив, опять закашлялся.

— Сходил бы ты к врачу, — посоветовал ему Закис.

— Ничего, пройдет, — отмахнулся Кремнев.

— До осени, а там снова… — Закис участливо посмотрел на Кремнева и решил про себя, что сегодня же пошлет Гавриила Викторовича, послушать его легкие.

— Давайте пойдем все ко мне, — предложил Кремнев, когда они дошли до угла, где им нужно было разойтись. — Верочка угостит нас чаем.