За синей птицей

— А сын… — тоже улыбнулась дневальная.

— Он что — художник?

— Ну да, приходилось ему и художничать. В артели его за первого мастера по малярному делу считают. Где какая ответственная работа, скажем кабинет начальству под обои расписать, — его посылают. Вывески у него тоже здорово получаются. А уж картины такие насобачился, стервец, рисовать, что тебе артист в цирке, хочешь — левой рукой, хочешь — правой. «Давай, говорит, мать, тебя научу художничать, на старости лет кусок хлеба». Четыре таких моря в день — это ему раз плюнуть!

— Хорошо, идите! — резко оборвала ее Римма Аркадьевна. — Я сейчас приду. — И повернулась к удивленной женщине спиной.

К конторе Римма Аркадьевна подходила с бьющимся сердцем. Сейчас она увидит его. И быть может, без свидетелей. Кажется, на сегодня не намечалось никаких совещаний. Если он будет один, и если у него будет хорошее настроение, и если он будет…

— Римма Аркадьевна! Вы к капитану?

— Ах, Андрей Михайлович! Как вы меня испугали! А вы разве тоже? — с разочарованием спросила она. — Позвольте, но ведь вы же были в Управлении? Когда же успели вернуться?

— Меня подбросили на автодрезине. Новости есть. Могу вас поздравить: ваше желание сбудется.

— Какое желание? — остановилась Римма Аркадьевна. Почему-то мелькнула в голове мысль, что Воронову забирают на женский лагпункт. Ах, если бы!..

— На ваше место нашли нового товарища. Ведь вы уже пять заявлений писали…

— Три! — оскорбленно поправила Римма Аркадьевна. — И вообще, я не так ставила вопрос…

— Ну, я не знаю, как вы там его ставили, но мне говорили, что вы себе уже другую работу нашли — в госпиталь сестрой-хозяйкой.

— Да… Собственно, мне предлагали… — натянуто улыбнулась Римма Аркадьевна. — Ну, и кто же этот новый товарищ?

— А вот через несколько дней к нам приедут гости с областной швейной фабрики. Они берут шефство над нашей колонией. Так вот, директор этой фабрики товарищ Кац, великолепный специалист, чуть ли не двадцать лет…

— Кац?!.. На мое место?..

— Да нет! На ваше место товарищ Кац рекомендует одну из своих передовых мастериц. Фамилия ее Грибачева. Я с ними уже познакомился. Какая женщина — прелесть! Умница, энергичная…

— Кто? Грибачева?

— Да нет, я говорю о Доре Ефимовне Кац. Вот приедет, познакомитесь и…

— Знаю! — оборвала его Римма Аркадьевна. — Очень я хорошо знаю товарища Кац, — раздраженно добавила она.

К счастью, они уже дошли до конторы, а то бы Горин обязательно спросил ее, где, когда и как она узнала Дору Ефимовну, а рассказывать об этом и тем более встречаться с товарищем Кац Римме Аркадьевне совсем не хотелось.

А произошло это знакомство так. Римма Аркадьевна секретарствовала уже шестой год, и за это время сменилось четыре директора. Должен был смениться пятый. И вот стало известно, что скоро приедет новый директор, фамилия которого была Кац. Римма Аркадьевна старалась представить себе нового директора. Говорят, что ему — около тридцати шести лет и что он очень милый человек.

— Семейный? — спросила Римма Аркадьевна главбуха, который, кажется, знал о новом директоре больше других.

Главбух подписывал платежную ведомость, лицо его было сосредоточенно. Он рассеянно ответил:

— Нет, кажется, семьи нет…

Тогда Римма Аркадьевна представила себе директора Каца более конкретно. Стройный брюнет с мягкими чертами лица и умными глазами. Этот образ принимал все более и более реальные черты. Римма Аркадьевна могла поспорить, что узнала бы товарища Каца среди десятка тридцатишестилетних брюнетов. И когда наконец новый директор прибыл и, кивнув Римме Аркадьевне, прошел с свой кабинет в сопровождении бывшего директора, главного технолога и мастеров цехов, то Римма Аркадьевна почувствовала легкую дурноту.

У товарища Кац были действительно темные волосы, стройная с приятной полнотой фигура и мягкие черты лица. Глаза были живые, веселые и умные. Звали товарища Кац Дорой Ефимовной.

Через три дня новый директор возвратила секретарю-машинистке работу с пометками красным карандашом и заметила, что слово «ресурсы» пишется через одно «с», а слово «балласт» — через два «л». А потом начались неприятности. Товарищ Кац проверила книгу регистрации жалоб и заявлений, затем спросила, интересуется ли Римма Аркадьевна какой-нибудь общественной работой, и посоветовала своему секретарю меньше занимать телефон посторонними разговорами.

Через две недели Римма Аркадьевна напечатала приказ, в котором в параграфе шестом было написано, что секретарь-машинистка Голубец Р. А. увольняется «по собственному желанию»… А желанию этому предшествовал разговор с товарищем Кац, которая каким-то непостижимым путем успела за две недели проконтролировать всю «канцелярию» Риммы Аркадьевны и пришла, как она сама выразилась, «в тихий ужас»…

И вот теперь эта товарищ Кац снова появилась на горизонте. Нет, уж лучше не встречаться с ней… Надо что-то придумать…

Они уже входили в коридор конторы. Может быть, сказать Горину, что у нее разболелась голова, потому что он непременно станет рассказывать капитану о товарище Кац, а это лишит Римму Аркадьевну покоя на всю ночь. Кроме того, если там совещание, то Белоненко спросит завпроизводством, как обстоит дело с запуском на конвейере нового ассортимента — маскировочных халатов — и попросит ее ознакомить присутствующих с последовательностью операций. А Римма Аркадьевна не то чтобы в операциях — она в лекалах разобраться не может! На швейной фабрике, где раньше она работала, была какая-то лаборатория, какой-то технологический отдел, но что они там делали, секретарь-машинистка даже себе не представляла. А здесь ничего этого не было. Три девчонки-раскройщицы, одна «намельщица» — вот и вся «лаборатория». Конечно, эта Добрынина… Она, кажется, что-то понимает, но не могла же Римма Аркадьевна просить какую-то заключенную…

Римма Аркадьевна открыла дверь в кабинет, и сияющий вензель «И. С. Б.» померк, а затем и совсем исчез в смутной путанице схемы запуска нового вида продукции. До нее смутно долетали знакомые слова: конвейер, боковой по первому разу, втачка рукавов, завязки… Потом стали говорить о каких-то капюшонах.

Римма Аркадьевна сидела прямо. Лицо ее было красиво и непроницаемо. Казалось, она предоставляла возможность высказаться всем, кто здесь присутствовал, имея уже готовое решение на этот счет. Но никакого решения у нее не было, и думала она совсем не о капюшонах и втачке рукавов. Все это было уже пройденным этапом. Еще пять-шесть дней, и Римме Аркадьевне придется укладывать в чемоданы скатерти персидского узора и китайского рисунка покрывала. Впрочем, нет, это произойдет не раньше как недели через две, Пока новый товарищ приедет, да пока будет принимать производство, да пока его оформят… А за это время надо действовать. Римма Аркадьевна еще ниоткуда не уходила «так просто». Даже от товарища Кац. Она тогда подавала на РКК о выплате ей за неиспользованный отпуск, потом жаловалась в ЦК профсоюза швейников, потом написала в газету «Труд». Но тут началась война, и надо было думать о сохранении своего здоровья, жизни, а, следовательно, о более тихом и спокойном месте работы. А то бы она доказала этой Доре Ефимовне… И пусть он не думает, что отсюда Римма Аркадьевна уйдет просто. Она разоблачит их, выведет на чистую воду. Она докажет, что скрывается за этой внешней выдержкой и показной честностью… Во-первых, за капитаном Белоненко числятся какие-то старые грешки. О, Римма Аркадьевна кое-что знает! Недаром же он так быстро убрался из Москвы и засел в этих гнилых болотах и лесах! Тут, конечно, придется кое-что уточнить… Ну, этим займутся кому следует. Теперь относительно колонии. Связь с заключенной — раз. Нарушение инструкций режима — два. Панибратство с воспитанниками — три. Потом, поощрение воспитанников всякими «условно-досрочными» освобождениями, в частности колонистки Синельниковой, которую, кажется, освободят досрочно уже безусловно… Словом, наберется всего понемногу.

О, если бы он захотел! Если бы относился к ней немного повнимательнее… Если бы эти глубокие, как речной омут, зеленые глаза…