Я догоню вас на небесах (сборник)

Житель. Женщины просят голоса. Я — за. Я воевал, чтобы женщина сравнялась со мной. Чтобы стала на одну доску. Для женщины, я полагаю, в этом благо.

Гений. Ну, коль она согласна, валяйте — стойте на одной доске.

(Общее ликование. Звуки медных труб. С этого момента женщин от мужчин ни по лицу, ни по одежде не отличить. Все курят. Все грубо хохочут.)

Дурак. А как же ЭТО?

Гений. На ощупь.

(Над сценой на аэростате поднимается лозунг: «Любой стыд — ложный!»)

— Олег, нет в тебе Бога, — сказала Регина и всхлипнула.

Автор кивнул.

— Нету. Христос не воскресает дважды.

Мужик-свиноцефал коснулся автора плечом.

— Отныне он язычник. Я тоже. Язычество — религия царей.

— Ты царь?

— Я был царем. Ты меня назад сманила. Теперь вот человека сманиваешь. — свиноцефал ткнул пальцем в Скачкова. — А человек не ведает. Жалко, в пьесе нету лошади. В эту пьесу надо лошадь. Гений, Дурак и Лошадь…

— У художника свой Бог, созданный по образу и подобию, — сказала женщина-синяк. Глаза у нее были такими большими, какие не защитишь даже слезами.

Регина посмотрела на автора.

— Ха-ха, — сказала. — По его подобию получится вот такой божок: прыщавый, худосочный и жадный. Такие боги за счет женщины в ресторан ходят.

Константин Леонардович снова постучал пальцами по столешнице.

— Картина седьмая, — сказал автор, не дрогнув. — Появляется компьютер. Жители дерутся за места у экранов. С этого момента они все похожи на японцев.

Японец. Алиготэ.

Японка. Сенсей…

Японец. Каратэ…

— Здесь у меня будут японские фразы, — пояснил автор. — Читаю дальше.

С развитием технических знаний и распространением учения дзен количество людей на земле сильно уменьшится. Этому же будут способствовать импотенция, самосозерцание, лечение зубов гамма-лучами, противозачаточные средства, которые начнут выпускать в красивых фантиках с ягодками, птичками, зверушками. Компьютерные игры снизят половое влечение, что, в свою очередь, отразится на рождаемости. Теперь жители даже не черные — они зеленые, как японцы в хаки.

Дурак. Когда-то они были розовые. Несли в себе добро. Сейчас, по-моему, только навоз.

Гений. Они всегда стремились к скупке краденого.

(К разговору прислушивается лохматый житель.)

Житель. Но среди нас имеются великие мужи.

Гений. Чтобы прослыть великим, достаточно дубины.

Житель. Но почему же? Но…

(Дурак с подозрением приглядывается к Жителю. Хватает его за грудь.)

Житель. Что вы делаете?

Дурак. Девица! Если ее помыть и причесать, будет хорошенькая. Душечка. Солнышко. Запомни, крошка, единственное стоящее занятие — любовь. (Увлекает Девицу в кусты рододендрона.)

Гений. Я же говорю — дурак, а умный…

(Гений заглядывает за кусты. На траве разостлана скатерть. На скатерти бутылка и закуски. Причесанный Дурак и причесанная Девица сидят в обнимку со стаканами в руках. П о ю т: «Парней так много холостых, а я люблю тверезого…» Гений присаживается к «столу». Разглядывает бутылку.)

Гений. Кагор…

Дурак. Спасать их надо. Верни им ветчину, вино и медленные танцы…

Гений (пьет из горлышка кагор). Шекспир с глубокого похмелья, вылезши из борделя, где пребывал неделю или месяц, создал «Ромео и Джульетту». Все замечательное — с перепоя.

Девица. «У любви, как у пташки, крылья…»

Гений (смотрит в горлышко бутылки. Сунул туда палец.) Дыра — начало всех начал. Дыра и точка. И взрыв!

Бог (сверху). Не надо взрыва.

Гений. А ты заткнись. (Бросает бутылку вверх.) Лучше выпей. Вино есть колыбель и кладбище богов.

Бог (сверху). Неглуп, но алкоголик.

Дурак. О Боже, он придумал вещество, способное к самопознанию. Какую-то пластмассу — дрянь какую-то…

Девица. «Любовь никогда не бывает без грусти…»

Бог (сверху). Самопознание все приведет к нулю.

Гений. Врешь. Я Бога сотворю.

Бог (сверху). Зачем тебе два Бога?

Гений. Не два! Всем-всем по Богу! Всем — и японцам.

Бог (сверху). Не утруждай себя. Они уже придумали забаву.

(Компьютеры, у которых сидит и дергается все зеленое человечество, вдруг взрываются с чудовищным грохотом и вонью.)

— Но почему японцы? — спросила женщина-синяк.

Ей ответила девушка-свечечка:

— Даша, европейский суперэтнос имеет тенденцию к свертыванию, он выработался. Зато азиатский суперэтнос на подъеме. Двадцать первый век будет принадлежать азиатам во главе с японцами.

— Как страшно, — прошептала женщина-синяк.

— Картина восьмая, — громко объявил автор. — И вновь сожженная земля. Все багрово и огнедышаще. По острым обломкам бредут в изнеможении двое — Гений и Дурак.

Дурак. Опять мы одиноки. Я говорил тебе — будь добрее.

Гений. Кричи. Пусть голос Дурака пустыню оживит.

Дурак. И закричу. Она была прекрасна-а!

Гений. Аннигиляция? О да. В ней все слилось: и жизнь, и смерть, гармония и хаос…

Дурак. Ты сам дурак. Я говорю о Ней…

Гений. Заткнись. Услышит этот старый хрен, что наверху, опять Ее подбросит.

Бог (сверху). Кайся.

Гений (неохотно и мрачно). Каюсь…

Вскочила Регина. Опираясь на плечо Скачкова, спросила:

— Ну почему? Почему ты все время пытаешься унизить женщину? Ты — импотент, в чем ты каешься?

— Как в чем? — спокойно сказал автор. — Это конец. Каюсь для точки.

— Ни в чем ты не каешься. Ты не любишь ни Бога, ни женщину. Только самого себя — мания величия. — Щеки Регины горели, как факелы чести и справедливости. — Весь этот хлам написан ради самовыпендрежа. А что касается Гения — не трожь! Чего нет в нас, того, естественно, не может быть и в нашей пачкотне.

Автор смотрел в темноту потолка. Страстный выговор, можно даже сказать — топор Регины его не тронул.

— А я говорю — где лошади? — сказал свиноцефал.

«Он и свихнулся на сходстве то ли с боровом, то ли с быком, — подумал Скачков. — Ему все на это намекали, он и завернулся сам в себя».

— Непременно лошадь. Я тебе говорю, Олег, вставь лошадь на бугре. — Свиноцефал повернулся к автору и заставил автора повернуться к себе. — А ты, Олег, возвел на бугор себя. Регина права — сейчас центр нравственности конь, а не японец. Надо, чтобы на всех буграх стояли кони. И Берию введи для достоверности. В пенсне.

Автор погладил его руку, и критик затих.

Оживился моряк. А может, не моряк. Что-то в нем было морское, но нехорошее. Было похоже, что лицо этого человека состоит из матросских пуговиц. И каким-то образом на эти пуговицы застегнуто что-то морское. Моряк сверлил всех, особенно Скачкова и Регину, взглядом.

— Я записал тут несколько мыслей. Мысли я зачитываю стоя, — он встал. — Мысль первая: «Наконец-то мы взобрались на тот пик невежества, с которого уже можно разглядеть далекую ниву культуры». Второе: «Бог — лишь прибавочный элемент к опыту, накопленному гением». Третье: «Невежеством способна управлять только религия». И еще, касается женщин: «Даже сто красавиц не заменят нам одного Бога». И пятое: «Цель всякой жизни — смерть». — Моряк посопел, как бы стравливая пар. — И в заключение маленькая притча, написанная мной только сейчас, по ассоциации. «Стоят два столба, старый и новый. „Ты гнилой“, — говорит новый столб старому. „А ты бетонный“, — отвечает старый столб новому». Спасибо за внимание.

Моряк свел брови в линию, сел и долго возился — наверно, застегивался на все свои пуговицы. Должно быть, они у него торчали по всему телу.

Всем не терпелось что-то сказать. Но все смотрели на Скачкова. Причем с огромной силой порицания и любопытства. Они даже ерзали на стульях. Даже Алоис.