Нагота

— Вот мы и дома, — сказал Гатынь, отворяя калитку.

— Так что, — спросил Апариод, — может, сразу нам податься на сеновал?

— На сеновал или в сад, — как вам будет угодно. Только сначала заглянем в дом. Надо разбудить жену.

— Что бы ни случилось, Гатынь, на суде мы покажем в вашу пользу.

— Для Велты это будет приятным сюрпризом. Такие гости бывают не каждый день.

— И уж тем более не каждую ночь.

— Все беру на себя. Я свою жену знаю.

Тесная, завешанная одеждой прихожая. Душная кухня. Сонные мухи на белом кафеле. Сепаратор. Кастрюли, чайники, кувшины. На веревке сушатся лоскуты марли. *

Из соседней комнаты донесся старушечий голос:

— Гатынь, это ты? Прикрой дверь. В глаза Андриту светишь.

— Да, да... Один момент. Все будет в соответствии с мировыми стандартами.

— Лично мне бояться нечего. Моя жизнь застрахована, — острил Апариод.

— Ну, а нам не привыкать. Десантники принимают бой в любых обстоятельствах. Куда бы их ни сбросили, хоть в кратер вулкана.

Это отдавало фанфаронством, но слова сами срывались с языка. Хотелось говорить, рассказывать, привлекать к себе внимание.

За стеной послышался другой женский голос — сонный, ворчливый. Заплакал ребенок и долго не мог успокоиться.

На спинке стула висели чулки, еще какие-то интимные принадлежности. Он осекся на полуслове. Восторг как-то сразу испарился. Не стоило сюда заходить. То, что он видел и слышал, казалось слишком обнаженным, не для постороннего глаза. Такое чувство, как будто после беспечного вольного плавания тебя швырнули в неуютный и тесный садок. Не хватало воздуха. Розовый абажур отбрасывал вязкий багровый свет. Окно задернуто глухой занавеской. Детская коляска. Старомодный письменный стол. Одну из стен занимал стеллаж с книгами.

Изрядно смущенный, показался Гатынь с хлебом, луком и миской топленого сала.

— Велта немного устала, но это дела не меняет. Чувствуйте себя как дома.

— Тсс! — Апариод угрожающе поднял палец. — Тише, горлопан. Без скандалов.

— Не обращайте внимания. Впервые, что ли.

— Мотаем отсюда.

Вдруг он замер. Неужто почудилось? Верить глазам? Или он до того набрался, что ему мерещится всякая чертовщина? На письменном столе, в подставке для писем, между всяких бумажек, была заложена фотография Марики Витыни. Из той же серии, что лежала у него в кармане. Он подошел поближе, пригнулся. Сомнений быть не могло. Она.

— Что вас там заинтересовало? — спросил Гатынь, — Гм. Вот эта фотография. Вы ее знаете?

— Вынужден знать, ничего не поделаешь.

— Как вас понять?

— Только того не хватало, чтоб я не знал своей свояченицы.

— Как ее звать?

— Марика. Желаете познакомиться? Место жениха пока остается вакантным.

— А мне казалось, у нее уже кто-то есть.

— Само собой, есть. Но, по-моему, она из тех девиц, у кого всегда кто-то должен быть в резерве. К тому же особа музыкальная.

— Вот как?

— Поет в квартете, играет на гитаре.

— Где она живет?

— О, да я вижу, вы очень практичны. Но тут ее слабое место. Квартиры, к сожалению, нет.

— Я имел в виду адрес.

— Чего не знаю, того не знаю. Но будьте спокойны — утром к завтраку она будет здесь, сможете познакомиться.

— Собирайтесь поживей, — потеряв терпение, сказал Апариод. — Летние ночи, как жизнь, коротки.

В саду, под кронами деревьев, густели застывшие тени. Подошел лохматый пес, задышал, зафыркал, заюлил вокруг.

— Дальше, дальше, — увлекал их за собой Гатынь, — лучше всего сейчас под кустом жасмина.

— Стакан у нас один, жажду утоляем по очереди. Пошли по первому кругу. Каспар!

— Спасибо, — сказал он. — Прошу прощения, но я должен уйти. Все было прекрасно.

— Уйти? — Это слово Апариод произнес по складам. — Куда же?

— В город.

— В Рандаву? Сейчас? Среди ночи?

— Да. Ничего не поделаешь. Важное дело. Хорошо, что вспомнил.

Гатынь выпучил глаза.

— Как писал один латгальский классик: «Я, верно, немножечко глуп». Хоть убейте, это никак не укладывается в голове.

— Свою глупость незачем рекламировать, — обрубил Апариод. — Непостоянство — типичная черта молодежи. С этим пока ничего не поделаешь. Конечно, на веревке здесь никого не держат.

— Я потрясен. Жаль, брат мой, очень жаль. Сокрушительный удар по всей конструкции. Может, важное это дело до утра потерпит?

— Нет, — он упрямо стоял на своем. — Я должен уйти. Хорошо, что вспомнил.

— Раз должен, значит должен. Не будем отговаривать, — сказал Апариод. — Смолоду все сумасшедшие. И мы ведь когда-то были молодыми. Пускай идет на все четыре стороны.

И откуда взялась эта дурацкая мысль? Вранье более глупое трудно придумать. И потом эта поспешность, почти граничащая с паникой. Должно быть, со стороны он был похож на лунатика. И все же сейчас самый подходящий момент, чтобы уйти. Встретиться с Марикой в присутствии Апариода! Этого недоставало!

Откровенно говоря, он мог себя поздравить: ему еще раз повезло. Или не повезло. Пока трудно судить. Смотря по тому, как все обернется. История слишком запутана. А главное, чем дальше, тем запутанней. В том, что письма писались всерьез, он ни минуты не сомневался. Но почему тогда Марика прикинулась, что ей ничего не известно? А если она и в самом деле не писала, тогда кто же писал?

Он шел по шоссе в ту сторону, где над купами деревьев, точно ракета на старте, вздымался шпиль старой кирхи. В тишине однообразно шуршал под ногами асфальт. Кое-где на лугах белесыми пластами лежал туман. И все же ночь казалась зеленоватой.

И здесь пахло сеном. А-а, вот наконец пошли заборы и калитки. Показалась луна, большая, багровая.

Интересно, который час? Куда он идет? Вокзал открыт всю ночь. А что, если зарыться в стог сена? Он зевнул, ужасно хотелось спать. В общем-то, он наполовину уже спал. Спал на ходу, как во время больших маневров.

5

В дверь барабанили, удары сыпались короткими очередями. Он сообразил: стучат в дверь, но все равно не мог проснуться. Голова приросла к подушке.

Слепящий свет солнца. Соседняя кровать не застелена, никто не спал на ней. Как и ночью, когда он пришел.

— Да, да, сейчас...

Рывком поднялся, перед глазами поплыли круги, чуть не врезался головою в косяк. Ах да, впереди еще одна комната. Потом коридор. Апартаменты. Номер-люкс. Дежурная ясно сказала: в комнате будете не один, вторая кровать занята.

На пороге, к великому изумлению, он увидел Вариса Тенисона. В белой водолазке, свежий, румяный, с еще не просохшей, коротко стриженной шевелюрой, аккуратно причесанный, — словно боксер после душа.

— Доброе утро! Как спалось в Рандаве? Пожилые люди говорят: кто спит, тот не грешит. Но, скажу вам, спать в такое время — уж одно это грех.

— Прошу прощения.

— За что, за грехи?

— За то, что не успел надеть штаны.

Он кинулся в ванную, залез под душ. Растерся полотенцем.

Что понадобилось Тенисону? Без причины так настойчиво в дверь не стучат. И как это он его разыскал?

— Значит, остались?

За напускной веселостью в голосе Вариса звучали не слишком уверенные нотки, да и сам он был далеко не так беспечен, каким старался казаться...

— Так получилось...

— И правильно сделали. Рига никуда от вас не денется.

— Надеюсь.

Варис достал пачку сигарет «Элита» и щелчком выбил две сигареты.

— Позволите предложить?

— Спасибо, я не курю.

— Ах да, совсем забыл. Мне почему-то казалось, что все писатели курильщики. По крайней мере, так их рисуют в дружеских шаржах. Давно вы пишете стихи?

— Стихи пишу так, между прочим.

— В таком случае, что же главное?

— Как вас понять?

— Это я бы вас хотел понять: что вы из себя представляете?

В его вопросе было больше развязности, чем любопытства.

— Ровным счетом ничего. Сами видите, просто заросший субъект.

— Не натурщик же вы, надеюсь. Я, например, помощник мастера в прядильном цехе: семьдесят станков, восемь девушек.