Ветер с океана

Он понимал, что улучшить задрайку трюмов, смонтировать прожектора — сравнительно просто. Но поставить двигатели мощней, ввести в состав флота новые непромысловые суда — накладные расходы, скажут о них экономисты — нельзя без миллионных вложений. И «Океанрыба», и местные партийные органы его поддержат, но кто-то, возможно, и возмутится: обеспечиваете, мол, спокойную жизнь нерадивым капитанам!

Он познакомил со своим планом Соломатина, тот опасался также, поддержат ли их в министерстве: ведь речь пойдет об изменениях в конструкции судов, о новом усложнении промысла.

— Сначала уговорим Шалву Георгиевича, — предложил Березов. — Крепко надеюсь на твою поддержку, Сергей Нефедыч.

Березов попросил Кантеладзе обсудить его проект.

У стола сели Соломатин и Алексей, Березов докладывал стоя, Кантеладзе, по обыкновению, расхаживал по ковровой дорожке. И Алексей, и Соломатин знали содержание проекта. Для управляющего предложения были новы, он слушал сперва спокойно, потом лицо покраснело, глаза заблестели. Соломатин встревоженно посмотрел на Алексея. Алексей оставался спокойным, он лучше знал руководителя «Океанрыбы».

Когда Березов закончил, Кантеладзе обратился к Соломатину и Алексею:

— Слушайте, дорогие, вы этот проект читали, знаю. Теперь скажите — со всем согласны? Возражения имеете?

— Согласен со всем, — поспешно объявил Соломатин.

— Возражений у меня нет, — отозвался Алексей.

— Тогда слушайте мое мнение. Отличный план! То самое, что нужно. Пора, пора покончить с бессилием перед стихией. Такая техника, такие возможности, радио, локаторы, могучие машины… А задует ветерок, и человек — игрушка в бесновании бури. Чего все мы с вами стоим, если не способны обеспечить безопасность наших людей в океане? Не полную, нет, природа пока мощнее нас, но все, что сегодня можем, вот так!

Соломатин заметил, что будут споры, будет сопротивление. Кантеладзе махнул рукой.

— Обо всем спорим, везде сопротивление. Новая конструкция судна, новые приемы лова, освоение новых районов океана — думаешь, сразу соглашаются? Это же дополнительные деньги! Каждый новый миллион ассигнований — выпрашиваю, выбиваю, вытряхиваю, выщипываю!.. Ничего, справляемся. А здесь речь, о безопасности людей — думаешь, это плохой аргумент против сомневающихся?

Березов заметил, что на весеннем промысле в Северо-Западной Атлантике удастся осуществить только часть нововведений.

— Сколько б ни было, каждое принесет свою пользу. Теперь ответьте, кого пошлем руководить весенним промыслом? Давно просил подготовить кандидатуры, где они?

Соломатин подал описок. Управляющий быстро посмотрел его.

— Люди хорошие! Трофимовский, Новожилов, Петренко… А говорили с кем-нибудь? Мы намечаем, а человек может отказаться.

— Думаю, ни один не откажется.

— Я вот предложил одному хорошему капитану, Сергею Соломатину, знаешь такого? Ну, и что? Наотрез отказался.

— А вы предложите еще раз, — спокойно сказал Соломатин.

— Еще раз? Хорошо. Предлагаю! Что теперь ответишь?

— Скажу коротко: согласен!

Кантеладзе несколько секунд изумленно смотрел на него. Потом, захохотав, огрел его пятерней по плечу.

— Черт ты упрямый! Чтоб тебя все дьяволы взяли! Ох, и надавал бы я сейчас по твоей дурацкой шее!

Алексей поморщился.

— Шалва Георгиевич, зачем ругаться?

Управляющий радостно огрызнулся:

— Не агитируй! Я от пяток до лысины на макушке сто тысяч раз распропагандированный. И когда злюсь, не ругаюсь, а такой вежливый, что самому страшно. А сейчас буду ругаться! И ты не мешай!

Немного остыв, он осторожно поинтересовался:

— А как дома? Понимаешь, твоя Ольга Степановна…

— Она не возражает, чтобы я снова ушел в море.

Березов напомнил, что надо уточнить первоочередные мероприятия, суда вскоре начнут концентрироваться в Северо-Западной Атлантике. Обсуждение пошло чисто техническое. Алексей удалился к себе. В приемной сидел Кузьма. Он встал при появлении Алексея.

— Вызывали, Алексей Прокофьевич?

— Да, вызывал. Заходи.

В кабинете Алексей сердито сказал:

— Появился-таки! Три дня нет дома. Отец твой просил разыскать тебя и разузнать, куда подевался. Пришлось послать требование на судно, чтобы явился сюда. Где прохлаждался?

— Не прохлаждался, а подогревался. У сердечного приятеля Сеньки Ходора гощу.

— Сколько знаю, его в море по-прежнему не выпускают?

— В береговых командах подмолачивает. На хлеб с колбасой ему хватает. На остальное я добавил.

— Все три дня кутил?

— Чадил помаленьку. Убивал свободное время.

— Не одно свое, но и казенное. Капитан сообщил, что одну вахту ты пропустил.

— Что потратил казенного, отвечу. Долгов не зажму. Алексей помолчал перед новым вопросом:

— У Алевтины был?

Кузьма, вспыхнув, ответил со злостью:

— Зачем вызывали, Алексей Прокофьевич? Насчет Лины — каше личное дело. А если о прогуле, то мелковато для этого кабинета. Беспартийного матроса таскают в партком!..

Алексей спокойно сказал:

— Ты прав, Кузьма. И если бы ты явился домой, поговорили бы там, а не здесь. Все-таки столько лет добрыми соседями были. Поставим на этом точку. Зайди к Сергею Нефедычу. Он твой бывший капитан, у него тоже к тебе имеются вопросы.

Кузьма не шевельнулся.

— Не пойду…

— Почему так?

— Пять лет с ним плавали. Он обо мне одно хорошее высказывал. Еще объявит, что теперь по-другому оценивает… Лучше уж с вами.

— Значит, продолжаем беседу?. — Да уж так получается.

— Не одного меня, всех ты нас беспокоишь. Перестал интересоваться семьей. Раньше такого поведения у тебя не замечалось.

Кузьма хмуро ответил:

— Что семью интересует, все выполнил.

— Что ты имеешь в виду?

— Вчера послал Лине с верным человеком всю получку за два рейса. Полностью перекрыл потерянные деньги, еще столько же добавил заработанных за повторный рейс.

Алексей холодно спросил:

— Она поблагодарила? Кузьма опустил голову.

— Не взяла… Велела [передать, что если по почте пошлю, тоже возвратит.

— Не взяла! И как ты это толкуешь!

— Ни любви, ни уважения ко мне…

— Любовь, ты сам сказал — ваше личное… А что до уважения, то за что тебя уважать? Почему не ответил на последние радиограммы? Чуть до болезни не довел родных своей молчанкой. Придумал же такой метод издевательства!

— Мало я потрудился, стало быть, раз не за что уважать? — с обидой опросил Кузьма.

— Мы с тобой однажды уже разъясняли этот вопрос. Как раз перед твоим уходом на «Бирюзе». Ты требуешь, чтобы тебе в ножки кланялись за твой труд. А как тогда с равенством будет?

Кузьма ответил с вызовом:

— В жизни везде неравенство. Тот — начальник, этот — подчиненный, один работяга, второй — лодырь, кто-то трудовой герой, а кто-то тунеядец. А раз так, то хочу быть сверху, а не снизу.

— Интересная жизненная философия!

— Какая ни есть, а не опровергнете! Разве не по работе… — Бык больше тебя наработает.

— Быков тоже ценят.

— Ценят — да. Ты же требуешь не цены, а высокого человеческого уважения. И почет, которого ты домогаешься от людей, нужен тебе, чтобы подминать их под себя. Ты эксплуататор своего трудового почета, вот ты кто!

— Эксплуататоров у нас давно — тю-тю!

— Конечно, нету неандертальцев, которые тащат за волосы соседа в свою пещеру. Или князей, которые кичились голубой кровью. Или богатеев, давивших тяжестью золотого мешка. Все эти грубые формы угнетения человека — сила, титулы, богатство — истреблены у нас. Зато люди, мечтающие покуражиться — а ты из таких, — нередко, очень нередко используют свои достоинства во вред другим.

— Вас огорчает, что для эксплуататоров своего почета нет статьи?

— Радует! Не дай бог, если бы такие тонкие дела решались статьями. Но и помириться с теми, кто унижает других, чтобы возвеличить себя, нет, ни один честный человек с этим не примирится. Хочешь знать правду? Твой индивидуальный интенсивный труд с общественной точки зрения — непроизводителен.