Арктический роман

Россия тем и жива, что делать умеет. «Люди… родные…» Ежели бы каждый в России думал лишь о себе… Соединенная Америка сегодня летала бы в космосе, а мы все еще лаптем щи хлебали бы — коногонили в шахтах и проходили сквозь строй под ударами палок. Дело делать надобно, а не возиться со своими персонами. Не можешь поднять двухпудовку — уйди! Не мешай делать!..

— Красно у вас получается, Константин Петрович: аплодировать хочется, — философская база…

— Так, как у тебя в тундре Богемана: аплодировать некому. База без философии.

— Ловко…

— В подковку. И тебе пора уж… Люди бывают такие, Александр Васильевич: ткнется носом в кирпич — рассматривает, стало быть, все здание. Такие и кирпичи выбирают с ущербом — по ним судят о здании. Такие — дерьмо, а не люди! Человек должен смотреть сразу на все — видеть главное. И на всю жизнь, стало быть, надобно так же: не тыкаться носом в один кирпич — подкрашивать соплями ущербы… «Подло!» Норвежцы приезжают к нам… из-за границы люди видят у нас хорошего больше, нежели… такие — зеленые помидоры. «Подло!» Пора делаться из зеленого красным, Александр Васильевич: возраст уже требует… и положение обязывает, стало быть, то, что уже есть. «Подлость!» Ты, однако… У человека, который быстро ходит, быстро меняется настроение; ты бегать стал, Александр Васильевич. «В глазах рябит». Яркий свет всегда раздражает слабое зрение. Треснул бы себя покрепче клещами, от «ряби» не осталось бы следа — все сам разглядел бы… и из тебя чего хотят сделать. «Подло!» Шаволить мозгой надобно, что к чему. А ты… Дурную силу девать некуда?.. В дело ее вгонять надобно — не в злость.

— Зачем же вы Афанасьева дразните — делаете злым?

— Он сильный мальчик, да мяконький больно. Ему недостает маленько злости, чтоб быть решительным, твердым. Злость от него отскочит потом —.сама: у него сердце доброе. Тебе, однако, пора от своей избавляться. Злости, стало быть. Дурной она у тебя делается потому что. От слабости уж идет.

— Интересно.

— Тебе-то еще не известно, я вижу, Александр Васильевич.

— Потому, наверное, и спросить хочется…

— Куй железо, пока горячо, стало быть: сегодня я добренький. Гляди! План сентября по добыче есть?..

— За счет целиков?

— Себя надобно знать, однако… потом уж за людей приниматься… За счет того, что добычные бригады перешли на комплекс, простои сократились в лавах, рабочее время увеличилось, стало быть, производительность выросла. Голова!.. Кто усмотрел возможность сделать это в грумантских лавах?.. Романов!.. Кто смог это подготовить и сделать за два-три дня — не за месяц?.. Бесконечная откатка вступает в строй — высвободится порожняк для добычных: перейдем, стало быть, и на цикл — производительность и того больше подпрыгнет. Кто подготовил эту возможность? Батурин и опять же — Романов! Стало быть, и в октябре будет план. И в ноябре… Это сила? А ты…

— Очень интересно, Константин Петрович: уже и по морде дать хочется… кому-нибудь.

— Не все, однако, известно — погоди: нарвешься не на того и сдачи получишь… «По морде»… Ежели уверен в своей правоте, а перед тобой компрачикос, с чего же ты обнажаешься перед ним — выкладываешь свои козырные?.. «По морде». А потом на красную тряпку клюешь, как бычок в Айс-фиорде?.. Чего это?.. «По морде». Оттого ты и заработал по морде, что слаб оказался… Шахтер, Александр Васильевич, который меняет шахту на тепленький кабинетик с сухими бумажками на побегушках, сильнее не делается.

— Почему же вы не пускаете меня в шахту?

— С чего это? Сентябрь-то ты под землей просидел?..

— Октябрь на дворе…

— Будет и декабрь. Го-ло-ва. Неужто ты успел позабыть, с чего Пани-Будьласка уехал?.. Мне нужен главный, чтоб и на окре был, как ты да Пани-Будьласка на добычных. Новая шахта надобна государству. Понимаешь?.. А ты на окре — проходчик. Не инженер, а проходчик… каким был и в «Метрострое». С чего же ты ухватился за красную тряпку?

— Что ж вы раньше не сказали мне — обкорнали, как липку?!

— План сентября выручать надобно было, Александр Васильевич: Пани-Будьласка болел. И тебя заодно — уму-разуму научить. Учил, а не корнал, голова!.. Мне «уже на пенсию пора», а тебе «девятнадцать до моего»: кто батуриных заменять будет в шахте? А в нашей буче боевой, кипучей… Надобно быть бойцом, ежели хочешь быть водителем, Александр Васильевич. А ты на красную тряпочку… Шахта-то… строится с опережением генерального графика на два с лишним месяца? Люди работают? Грумант выполнил план по добыче в сентябре? Ну?!

— Понятно.

— Так-то и мне приятно, Александр Васильевич. Теперь и я, стало быть, вижу: уроки тебе идут впрок — начинаешь шаволить мозгой… Забери заявление.

— Продолжим учебу?

— В том, стало быть, нужда есть. Договорились?

— До ручки.

— Вот и ладно… Забирай.

— Нет. Обратно, Константин Петрович: пишите резолюцию на заявлении.

— Ты мне нужен на Груманте.

— Поздно.

— Поздно бывает, однако, в утку стрелять, когда она пролетела, думать о стойке, когда корж уж рухнул н, голову, и к молодой жене возвращаться, ежели оставил ее на материке на два года. Забери свое заявление и уходи — ты мне надоел уж.

— Под-пи-ши-те.

— Чего ты хочешь?!

— Жить хорошо и работать даром. Пишите!

— Стало быть, так и сделается. Будешь и жить хорошо, и работать даром… на Груманте! И жена будет…

— Жену не троньте!

— И тебе, стало быть, не позволю! Она не только жена тебе. Она и главврач… единственный порядочный хирург…

— Вы слышали, что я сказал?!

— Не растопыривай перья, ровно петух!..

— Пишите!.. Или я сейчас же иду в Баренцбург… на лыжах!.. Радиограмму даю в Москву… и без вашего согласия сделается!

— Не-э-эт!..

VIII. Но почему? Почему?!

Она затылком, спиной, ладошками почувствовала его приближение… Батурин догонял… как злой рок; шел так, словно старался причинить боль и помосту, отгородившемуся притоптанным снегом; снег скрипел под каблуками сапог. Решительное выражение на лице, строгое; одна рука в кармане полушубка: он почему-то и зимой всегда ходил без перчаток; в глазах спокойная твердость человека, который решил что-то важное, бесповоротно… Новинская почувствовала, как кровь отошла от лица — воздух плотнее прижался к щекам, сделался холодным.

— Стало быть, я готов, Раиса Ефимовна, — сказал Батурин, догнав ее.

— Что вы хотите, Константин Петрович?

— Пойдем в больницу — вытащишь мой барометр.

— Мне сейчас недосуг, Константин Петрович, — сказала она, оглядевшись: нет ли Романова где? не смотрит ли?.. И объяснила — У меня сейчас операция. Игоря Шилкова…

— Вот и ладно, — сказал Батурин. — Стало быть, и я заодно.

Лишь теперь до Новинской дошло — она поняла, что он хочет. И растерялась. После того как Батурин поступил с Романовым так… как поступил, после свидания в домике против клуба и объяснений в зале для репетиций она могла ожидать от Батурина всего, что угодно, но только не этого. Ведь он слышал, что она говорила Романову: она не может теперь «доверить своим рукам кп скальпеля, ни пинцета — там такие… тонкие нервы…».

— У меня сейчас нет времени, — сказала она. — У меня операция.

— И у меня сейчас нет времени — главного на руднике нет, — сказал он.

— Я не могу делать вам операцию…

— Я тоже не мог ехать на Грумант; мне сказали: «Надобно», — я поехал…

То, что говорил Батурин и как говорил, было похоже на наказание. А если уж дело дошло до наказания, то она, Новинская, должна наказывать, а не он. Она!.. Новинская повернулась к Батурину не лицом — всем корпусом, выпрямилась.

— Хорошо, Константин Петрович, — сказала она. — Если вы настаиваете… Хорошо. Приходите через полчаса: мне нужно подготовиться.

Ей не хотелось идти с Батуриным по улице — чувствовать на себе взгляды… Батурин вынул папиросы, зашагал в сторону административно-бытового комбината, прикуривал на ходу, шел споро, словно эти полчаса были необходимы ему, чтоб «подготовиться», а не ей.