Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

И Жук с биноклем на шее на четвереньках, словно медленно катящийся шар, заспешил было под уклон, а Сорокин, согнувшись, собрался проскользнуть к командиру, но Василий Александрович сам выглянул из-за крутого берега яра и негромко, недовольным голосом сказал:

— Ну, чего же вы не ведете ко мне того, что шел из Мартыновки? Пожалуйста, живее, я жду его из последних сил!

Разведчики, отчитываясь перед Василием Александровичем в выполнении своих заданий, уходили от него иной дорогой, чем приходили к нему: яром они спускались вниз и огибали курган с другой стороны. Чтобы знать, есть ли кто у командира или он уже нетерпеливо ждет очередного разведчика, часовым приходилось от поры до времени осторожно подглядывать.

Слух у Василия Александровича от природы был чутким. Если Матвею Федоровичу Сорокину, худому и легкому в походе, обычно удавалось подсмотреть за командиром и остаться незамеченным, то у грузного и неповоротливого Евтея Ивановича Жука не всегда это получалось. Когда Василий Александрович замечал черноволосую остриженную голову Жука, свисавшую с обрыва яра, он досадливо отмахивался от него и говорил:

— Жук, ну чего ты тянешься сюда? Тебе же неудобно, у тебя шея короткая. Пусть уж Сорокин этим занимается, у него шея более подходящая…

Жук поднимался и отвечал командиру что-нибудь такое:

— Мы тут, на горе, обсудили, что вам поесть время. А может, воды надо?..

— Вы там меньше обсуждайте, да зорче наблюдайте.

И Василий Александрович, если у него был разведчик, продолжал с ним разговор, а если оставался один, то просто сидел на камне или, задумавшись, что-то записывал в блокнот.

Часовые не удивлялись, что Василий Александрович недолго задерживав у себя разведчиков: одним из них надо было спешить исправлять ошибки, а другим — выполнять новые задания. Поэтому крайне удивило часовых, что командир так долго беседует с подростком, пришедшим на курган из Мартыновки. Что мог особенного рассказать Василию Александровичу этот чернобровенький, миловидный подросток, у которого почему-то на подбородке был синяк?

— Я заметил, он его крепко поцеловал, — сказал Сорокин.

— А я сейчас гляжу — рисует, рисует… быстро рисует… Думаешь, кто рисует — Василий Александрович?.. Вовсе не он, а этот парнишка. А Василий Александрович не отрывает глаз от его карандаша и все головой поддакивает, — говорил Жук.

Через полчаса Сорокин сообщил другу:

— А теперь Василий Александрович пишет и рисует, а парень этот ему головой поддакивает. Интересно, о чем это они?

Жук отнял бинокль от глаз.

— Нам не удастся узнать, — с сожалением отмахнулся он.

— В это время, приподняв голову над краем яра, Василий Александрович рукой подозвал к себе обоих часовых:

— Ну, братцы, придется вам направляться почти туда, откуда только позавчера пришли.

Часовые были изумлены и немного подавлены заявлением командира. Они озадаченно стояли перед ним, пока он строгими глазами проверял, все ли на развернутом листке изложено четко и ясно. Кое-что в тусклом карандашном рисунке он наводил пожирней, подправляя цифры, написанные по краям листка.

— Думаю, так будет ясней, — говорил он, и по тону его голоса разведчики понимали, что он не просто говорил, а спрашивал мнения у пришедшего из Мартыновки паренька.

И Петя, наклоняя голову к листку, коротко подтверждал:

— Будет ясней. Будет понятней.

С лица Василия Александровича не сходило выражение озабоченности.

Сорокин и Жук поняли, что им предстоит опасная дорога. Они задумались так, что если бы сейчас на них взглянул близкий товарищ, он обязательно спросил бы: «Хлопцы, о чем зажурились?» И «хлопцы», каждый по-своему, рассказали бы, что им уже больше, чем по пятьдесят, что у них от дальнего пути припухают ноги, что они стали тяжелы на подъем, что умереть около Петровки, около дома, около родных, все же как-то легче.

Командир, бережно скручивая листок и укладывая его в коротенькую стеклянную пробирку, сказал:

— Тяжеловато приходится — одна дорога только кончилась, а другая уже начинается.

— Василий Александрович, дорога-то эта не особенно гладкая, — заметил Жук.

— На захваченной территории по гладким дорогам фашисты ездят.

Сорокин на всякий случай спросил:

— А кто же теперь будет на часах?

— Теперь в часовых нет надобности. Все разведчики уже побывали у меня, да и мне надо уходить. Сейчас разговор о другом… Впрочем, вот он… часовой, — обернулся командир в сторону Пети. — Выйди, посмотри и возвращайся, Сорокин, отдай ему бинокль!

Матвей Федорович молча снял висевший у него на шее бинокль и передал его Пете.

Вылезая из яра, Петя запомнил, как командир встал с камня, зачем-то сейчас же снял свою овчинную шапку и рывком засунул ее в карман стеганки.

Петя не так уж спешил вылезти из яра — он слушал приглушенную речь Василия Александровича:

— Старшим из вас будет Евтей Иванович Жук…

С гребня яра, оглянувшись, Петя видел, как маленький толстый человек, названный Жуком, грузно перевалился с ноги на ногу.

— Отвечаете оба. Большей ответственности, чем вручить вот это по назначению, у вас еще не было. — И командир как-то вдруг застыл на секунду и тут же подал Жуку пробирку. — Снизу положено то, что надо… Сверху таблетки хины. На всякий случай…

— Вроде от малярии, — понимающе проговорил Жук.

— Если по оплошности не доставите, будете преступниками перед родиной.

— Известное дело, — обронил все время молчавший Сорокин.

— К полночи быть на месте… Из Мартыновки будет идти Руденький. Если встретите, скажите, что возвращаться ему сюда не надо, пусть проводит вас до первомайского сада… Он знает лучше других доступы к берегу и к камышам. Посоветуйтесь с ним.

Это последнее, что услышал Петя. Отойдя от яра, он приложил к глазам бинокль. Небосвод над степью раздвинулся и отступил от кургана, а окрестные села сильно пододвинулись к нему. Петя внимательно осмотрел ближние и дальние подступы. Вокруг было безлюдно, и только далеко слева, на пологом взгорье, где проходил грейдер на Город-на-Мысу, взад-вперед тесно бежали машины, а сбоку шли пешеходы.

Грейдер был далеко. Даже через бинокль машины казались похожими на юрких, проворно снующих зверьков, а пешеходы — на едва приметные придорожные кусты. Но Петя вместе с Валентином Руденьким уже однажды переходил в этом месте грейдер и ясно представлял, что там сейчас было.

Вернувшись в яр, Петя убедился, что Жук и Сорокин ушли, ушли вниз по песчано-глинистому руслу яра. Туда смотрел командир, забыв надеть на голову шапку.

Шорох Петиных шагов заставил Василия Александровича очнуться.

— Ага, ты, Петя? — обернулся он и, глядя на часы, сказал: — Тебе за ними идти нельзя. Пойдешь со мной, а утром проводим тебя в обратную дорогу. Пусть Мария Федоровна еще денек повздыхает…

Все это он проговорил сердито, точно его злили и часы, показывающие позднее время, и мать Пети, которая не вовремя вздыхала. Засовывая часы в тесный карманчик ватных брюк, он старался локтем придержать правую полу стеганки. Под полой у него на поясе висели револьвер и две гранаты. Он хотел скрыть это от Пети, но Петя заметил гранаты еще тогда, когда Василий Александрович доставал часы.

— Гранаты у вас «лимонки»… не тяжелые, — сказал Петя.

Василий Александрович усмехнулся:

— А далеко ты, Петя, забрел от дома!

Петя нахмурился.

— Не сердись, шутить не стану, гранаты у меня «лимонки», — уже строго сказал командир. — Клади бинокль в карман — и за мной.

Они пошли не вниз, а вверх по яру. Десять — пятнадцать минут шли, никуда не сворачивая. Неожиданно слева открылась отножина, и хотя она вела не в гору, а под гору, идти по ней было трудно. Русло отножины оказалось узеньким, поросшим высоким бурьяном. На крутых берегах все чаще стали попадаться терновые заросли. С каждым шагом они становились гуще и спускались все ниже, до тех пор, пока не загородили собой, как темным колючим барьером, узкое дно отножины.