Сибиряки

— Говорите.

— Первые десять машин ЗИС-5 к вам завтра поступят. А я командирован к вам помочь их сделать…

— Чем же вы нам поможете, товарищ? У нас свои инженеры. Примем ваши машины, получите взамен уже отремонтированные.

— Таких нет, товарищ начальник управления.

— Как нет, когда я сам видел в мастерских готовые!

Лейтенант вежливо улыбнулся.

— Этих я принять не могу, товарищ начальник управления. Меня за них в штрафную отправят…

Черная бровь Позднякова выгнулась и сломалась.

— Чем же не устраивают вас наши машины?

— Как вам объяснить, товарищ начальник… это показать надо… — замялся Бутов.

— Что ж, завтра покажете…

— Зачем завтра, Алексей Иванович? — вмешался Танхаев. — Сейчас едем!

— Сейчас? Кого же мы там застанем, Наум Бардымович, ночью? — улыбнулся горячности парторга Поздняков и даже взглянул на часы.

— Всех застанем! Все там! Там сейчас такая война идет, Алексей Иванович, — пушкой не разогнать. За тобой ездили…

— Какая война?

— Шофера взбунтовались. Вот из-за него стоят, — показал Танхаев на Бутова. — Нам, говорят, тоже такие машины давайте! Мы, говорят, требовать будем…

— Хорошо, едем!

В сборочном цехе мастерских возле одной, уже окрашенной, машины толпились, спорили и ругались водители и ремонтники. Увидав Позднякова, Танхаева и военпреда, зашикали, замолчали, уступили дорогу, однако все еще сердито поглядывая друг на друга и отдуваясь, как от тяжелой работы. Лейтенант подошел к ЗИСу.

— Вот, например, кузов. Петлевые болты должны стоять головками по ходу машины…

— Зачем? — перебил Поздняков.

— Будут цеплять в кустарнике, бойца за шинель зацепят…

— Хорошо. Цепляйтесь дальше, — съязвил Поздняков.

— Гайки болтов не стандартны. Железо петель тоньше чертежного…

— Да разве все дело в петле, товарищ лейтенант?

— Нет, зачем же. Доски кузова имеют выпадающие сучки. Сквозные трещины недопустимы. Материал просушен плохо, кузов щелится в четвертях. Брусья должны быть березовыми…

— Хватит! Если у вас такие требования, нам не отремонтировать ни одной вашей машины!

— Что вы, товарищ начальник управления! Это только так кажется. А потом себе будете делать такие же…

— А ведь я, пожалуй, согласен с товарищем Бутовым, — сказал незаметно подошедший к Позднякову Гордеев. — Пока мы научились делать только моторы.

Поздняков сверкнул глазом на Гордеева, но сдержался и уже снисходительно, не без желчи сказал:

— Ну что ж, учитесь, Игорь Владимирович. Только план остается планом, а на учебу вам… до первого февраля, кажется? — повернулся он к лейтенанту.

В общежитии музучилища холодно, пусто. А в студенческой столовке не только холодно, но и сыро. Пар от пустых щей валит, как из черной бани. Шумит молодежь в столовке, звенят, басят, заливаются колокольцами голоса в классах. А вот на уроках сольфеджио клюют носами девчата, тычут в бок зазевавшегося засоню. Тянет ко сну и Нюську. До ночи на субботниках да в очередях, ночами за подготовкой уроков — только и вздремнуть на основах гармонии да на творчестве Баха.

В один из октябрьских вечеров в музучилище было необычно тихо и людно: приказано было ждать возвращения из горкома директора училища. Зачем? Что еще нового должен принести он? Уж не собираются ли закрыть училище? Или перевести куда, а здание отдать под госпиталь? Разные бродят слухи… Ждали долго. Студенты на лестницах, в коридорах, в классах…

«На Можайском направлении…» — бубнит в углу голос диктора.

«На Калининском направлении…»

— Девочки, что же это теперь будет-то? Неужели Москву отдадут? — перешептываются девчата.

«На Малоярославском направлении…»

И чудится притихшим девчатам, что где-то совсем рядом, за небеленой стеной сжимается железное кольцо гитлеровской машины…

А Нюське видится затерявшийся в снегах маленький Качуг (сейчас там уже зима!). Приземистый с тремя окошками в палисадник домик у тракта, на самом краю поселка. Голубые с белыми завитушками наличники ставень. В эту весну посаженный Нюськой сиреневый куст, круговушка, визг, хохот ребят, летящие в сугроб санки…

Где-то вверху, на лестнице, уныло, приглушенно звучит песня:

Нюське не сидится. Обошла классы, поднялась на второй этаж, в зал, где ее слушали, когда принимали в училище, вернулась, пересчитала пальцем прутья перил… и вдруг сорвалась, выбежала на улицу.

Темень. Нюська шла уверенно, быстро, налетая то на патруль, то на дружинников с повязками на рукавах. Опять учебная тревога в Иркутске, опять люди в красных повязках: от Маратово до парка Парижской коммуны, от музкомедии — до Глазково.

Люди и у райвоенкомата. Нюська протолкалась в подъезд, сощурилась от внезапно ослепившего ее света единственной лампы. И тут теснится народ. Толпятся люди и в коридорах. Поймала за рукав молоденького военного без фуражки.

— Где здесь добровольцев на фронт принимают?

— Специальность?

— В санитарки я.

— Понятно. Значит, без специальности… Пройдите в семнадцатую. Дверь с клеенкой.

Нюська нашла семнадцатую. Постучалась. Еще. Дернула на себя дверь — оказалось, приемная. И тут люди. За барьерчиком машинистка. Вправо дверь с клеенкой, влево с клеенкой.

— Косу-то бы дома приберегла, красотка!

— Вас забыла спросить! Усами-то тоже фрица не запугаете! — огрызнулась на остряка Нюська.

Стоявшие рассмеялись.

— Ловко она тебя, дед! — загоготал парень с рукой на черной повязке.

— Рано, сынок, в деды меня записал. Еще повоюем!

— Где тут в добровольцы записывают? — показала Нюська на обе двери с клеенками.

— Поздно хватилась, гражданочка. Который записывал, уже дома. Медкомиссия тут работает, — показал парень.

Нюська распахнула дверь и тут же захлопнула.

— Обожглась? — загоготали над конфузливо ойкнувшей Нюськой.

— Может, еще полюбуешься?

— Сами любуйтесь! — и прошмыгнула в другой кабинет.

— Вам что, девушка?

— Мне?.. Мне бы к начальнику. Хочу добровольно на фронт… в санитарки.

Строгие, глубоко сидящие глаза военного потеплели.

— Санитарки — не сторожа, курсы пройти следует…

— А у нас курсов нету…

— Где это — у вас?

— В музучилище.

— Вон что! Играете или поете?

— Пою, — смутилась Нюська.

— Ну вот и пойте. Ступайте, ступайте, девушка… Не мешайте.

А директора не было. Дремали, друг к дружке прислонив головы. Ни говора, ни шепотков.

Нюська отыскала среди девчат подружку, молча уткнулась в ее колени. Да и та ни о чем не спросила Нюську. Верно говорят: ждать да догонять — горше всего на свете. Вернулся директор в девять.

— Идет! Приехал!..

Ожили, зашумели. Директор, отмахиваясь от обступивших его девчат, прошел в зал. В одну минуту помещение наполнилось студентами, шумом. Директор устало провел по щеке, окинул озабоченным взглядом притихшую молодежь.

— Прошу тише, товарищи. — И, подождав, когда успокоятся в дальних рядах, продолжал: — Надобность в нашей помощи пока отпала. Было мнение: прервать на три дня учебу и мобилизовать нас на устройство нового госпиталя. Обошлось без нас. Но зато нам поручено шефство над госпиталями…

— Санитарками? — вырвалось у стоявшей позади Нюськи.

В зале весело зашумели.

— Не санитарками, — серьезно ответил директор, — а обслуживать раненых концертами. И еще, товарищи: весной от Иркутска выедет на фронт концертная бригада, в состав которой войдут и наши старшекурсники…

— А почему только старшекурсники? — опять не сдержалась Нюська. — А с первого курса? Если желающие?

— С чем же вы поедете, Рублева?

— Как с чем? А с песнями?

Первокурсницы поддержали Нюську. Директор с трудом успокоил девушек.