Тихий гром. Книга четвертая

Подкатили они на другой день в вечерних потемках. Заехали к Даниным, спросили, как всегда, не появлялся ли Виктор Иванович, и вышли.

Иван Шлыков, подметая возле своего двора, заметил, что подвода от Даниных быстро отъехала, и голос Красновского вроде расслышал. Заторопился. Метлу в угол сунул и в избу направился. Да все это нескоро у него выходило.

— Яшка! — отворив дверь и силясь унять одышку и кашель, с трудом выговорил он. — Кажись, опять, милиция наехала. Поберегся бы ты.

Яшка — шубу за рукав, шапку — в охапку и — в дверь. Оделся он в сенях, на ходу. Но, выйдя во двор, увидел идущую навстречу троицу. Впереди — Красновский.

— Стой! — громко сказал он. — Ты — Яков Шлыков?

— Нет, я не Яков. Я — Семен, — не моргнув глазом, соврал Яшка.

— А где Яков? — продолжал допрашивать Красновский.

— В избе вон сидит.

И все трое начальников устремились в темные сени. А Яшка тем временем схватил в стойле лошадь, выбежал с ней на задворки, вскочил на нее и бросился по косогору возле пруда в сторону Смирновой заимки…

— Ты арестован! — глядя на Семку, с порога объявил Красновский, хватаясь за шашку.

— За что? — вопросил Семка, оробело поднимаясь на ноги за столом. Манюшка заголосила у залавка, а Леонтий сердито спросил с печи:

— Эт за чего ж вы, ироды, арестовать-то собрались парнишку?

— За дезертирство, — пояснил охотно Красновский. — Аль сам не знаешь?

— Погоди, — одернул его атаман, догадываясь об истине случившегося. — Тебя как звать? — обратился он к парню.

— Семен я.

— Да ведь вам, знать, Яшку надо-то. Он у нас ведь на службе-то в городу. А этот еще не дорос до солдатов, годами не вышел. Семка это, — растолковала Манюшка.

— А где Яков? — спросил Красновский.

— Да он только что тута был, — опять отвечала Манюшка. — Не встрели вы его во дворе-то, что ль?.. Часа за два перед вами из городу-то пришел он. Сказал, что в увольнению отпустили его.

— А раньше-то, что же, не заходил он домой, что ли? — спросил писарь.

— Когда раньше? — Манюшка уже не давала вступить в разговор Леонтию: как бы лишнего не сболтнул.

— Ну, с месяц тому назад либо с неделю?

— Нет, что вы! Ни разу не заходил. Да вы ведь сколь разов уж в месяц-то заезжали, все равно бы встрелись. Выбеги во двор, Сеня, глянь. Там он где-нибудь.

Семка двинулся было из-за стола.

— Не надо! — грозно остановил его атаман. — Пошли! — позвал он своих, поворачиваясь к двери.

Пока подвода начальников торчала возле Шлыковых, Рослов Макар заметил ее и моментально снарядил Федьку к Мирону, чтобы Степку предупредить.

На сборы у Степки минуты не ушло. Взял коня и через задний двор, через гумно — в степь. По снегу, целиком, двинулся на зеленскую дорогу. Луна всходить начала. Мороз так и обжигал лицо. Пригляделся: с той стороны, вроде бы наперехват, тоже к этой дороге скачет кто-то.

— Выследили, кажись! — вслух подумал Степка с досадой и повернул коня правее.

Но скоро заметил он, что и другой всадник на дорогу выехать не спешит… Яшка это, должно быть. Увернулся и он, выходит, от сыщиков. Так и ехали по целому снегу чуть не до самой заимки. На окраине Зеленой встретились.

— В поле-то сегодня долго не усидишь, — сказал Яшка, подъезжая к другу. — А их, чертей, принесло на ночь глядя. Еще возьмут да заночуют в хуторе.

— А мы сичас к теще заедем да и заночуем у ей, — покрякивая от мороза, усмехнулся Степка.

Печь не стала теща топить для поздних гостей. Молока с хлебом дала. Соломы на пол потолще настелила рядом с привязанным пестрым теленочком, большую кошму раскинула, подушки бросила. И своих ребятишек тут же вместе уложила, всех прикрыв огромной суконной ватолой. Знатно проспали ребята до самого утра.

И не успели они еще подняться, как языкастую соседку поднесло.

— Марья! Слышь, Марья! — затрещала она с порога, сдвинув с головы старенькую шаленку. — Страсти-то какие ведь сказывают! Будто в хуторе всех как есть заарестовали и увезли в Бродовскую!

— Да кого же всех-то! Весь хутор, что ль?

— Ну, Виктора Ивановича, Яшку Шлыкова, зятя вашего, Степку… Всех их, кто скрывался.

— М-м, — неопределенно промычала Марья.

А ребятки лежат, с головой прикрытые ватолой, и разговор этот слушают.

— Ну, побегу я, — снова накидывая на голову шаль, объявила соседка. — Я ведь на минутку. Квашня вот-вот через верх пойдет!

— Бежи, бежи, — обрадовалась Марья и, как только затворилась дверь за соседкой, добавила: — Ровно курица с яйцом, носится она с новостями-то. Попадись такой на глаза — сразу всему свету растрезвонит… Вы вставайте, ребятки. Покормлю я вас да день-то поберегу от чужого глазу. А ночь потом — ваша. Сами все разузнаете.

— Да что ж это, неужли правда, что Виктора Ивановича схватили? — вслух рассуждал Степка, выбираясь из-под ватолы.

— А кто ж его знает. Она и про вас то же самое наболтала…

— Уж ежели его взяли, то нам и прятаться нечего, — заключил Яшка, откинув с себя ватолу. — Такого человека скрутили!

— Ну, ты погодил бы паниковать-то, — возразил от рукомойника Степка. — Помнишь, как ты на речке доказывал, что после купания сперва надо рубаху надевать, а потом штаны? Теперь вон в штаны лезешь в первую очередь. В рубаху-то и на ходу вскочить можно.

Какими далекими казались теперь те безмятежные дни, ушедшие невозвратно.

Сыщики на этот раз сменили тактику. Понаведавшись ко всем разыскиваемым и никого не найдя, они завалились к Прошечке на ночлег. А подводу свою отправили с кучером в Бродовскую. Наказали ему, чтобы пошумел погромче, пока из хутора выезжает. У хозяина потребовали выпивки и закуски вволю.

Закуски наготовила им Полина. С выпивкой вышло похуже. Уперся Прошечка напрочь — нету! — и все тут. После смерти Катерины постарел он враз и душою отмяк вроде бы. Но порою, становясь прежним, не щадил никого, будь перед ним хоть царь, хоть бог.

— Ты поищи, поищи, Прокопий Силыч, — неотступно наседал Красновский. — В лавке-то поищи.

— Э, черт-дурак! Да что ж я не знаю, что ль, чего у мине в лавке есть! Мыши там одни. Торговать нечем. Я уж не помню, когда и заходил туда.

— Ну, хоть самогонкой угостил бы. Кто же так гостей встречает?!

— Не гости вы, а черти-дураки!.. Н-на! — швырнул он связку ключей на стол. — Иди да сам ищи, коль охота!

Была у Прошечки самогонка и вовсе не под замком даже. Но гости непрошеные раздражали его. Вот-вот взбесится и погонит их прочь. Никого не боится он.

— Ладно, — примирительно сказал Красновский, крутанув колечко темного уса, — сходи, Прокопий Силыч, к Чулку, там наверняка есть.

— Еще чего! Мальчик я тебе, что ль, черт-дурак, ночей по дворам бегать! Да она хоть и есть у его, нешто он так и выложит — на?!.. Сам иди, коль выпить загорелось.

Самогонки добыли и кутили изрядно. Прошечку в компанию звали — не поддался он соблазну. О деле за весь долгий вечер ни слова не проронили, так что хозяин и подозревать не мог, что они собираются делать. Для чего отправили свою подводу и остались тут на ночь? Не ради ли того, чтобы покутить?

Утром гости проснулись раным-ранехонько. Даже завтракать не стали, а велели Прошечке поскорее закладывать в розвальни его любимого Савраску да гнедую еще пристегнуть сбоку. Прошечка завозражал было, но ему объяснили, что это не вчерашняя самогонная просьба, а приказ власти в военное время. И даже не сказали сразу-то, куда их придется везти.

За плотиной повернули в сторону Бродовской, а когда миновали Шлыковых, велели придержать коней и ехать шагом. Завертелись догадки в голове у возницы. Начал он понимать что к чему.

Невысоко над хутором висела одинокая стылая луна. Небо подернуто было тонкими, перистыми, чуть-чуть розоватыми облаками. Седой безветренный мороз глухо давил на землю. Весь воздух был пронизан мельчайшими сверкающими искрами. Хутор еще спал. Только в доме у Кестера одно окно светилось.