Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)

Борис разделся, потушил лампу и лег в темноте. Лицо его горело от ветра, в ногах чувствовалась приятная усталость, и хорошо было лежать на прохладной простыне в теплой комнате.

Борис улыбнулся и вытянулся, ногами натягивая одеяло. Он закрыл глаза и тихо сказал сам себе:

— Теперь спать…

Но он не уснул. Он лежал минут десять с закрытыми глазами, потом раскрыл их и стал смотреть в окно. Окно было темным, почти таким же черным, как комната. За окном бушевала метель. Твердые снежинки колотились о стекло, и то громче, то тише скрипели стволы высоких елей.

Борис перевернулся на другой бок и еще раз попробовал заснуть, но заснуть ему не удалось, и через несколько минут он лег на спину и раскрыл глаза.

Он думал о предстоящем бое.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Темные крыши домов с бесчисленными трубами казались силуэтами на фоне вечернего неба.

Из труб шел дым, и облака дыма просвечивали и розовели в лучах заходящего солнца.

Андрей не мог идти быстро. Он хромал и опирался на палку. Борис шел впереди Андрея и часто приостанавливался и ждал, пока Андрей поравняется с ним.

Было холодно. Пешеходы двигались поспешно, почти бегом. Трамваи и автобусы были переполнены. Андрей и Борис шли молча. Прохожие все время обгоняли их.

Летний стадион зимой — печальное зрелище. Скамьи на трибунах покрыты снегом, и снежные сугробы лежат в проходах. Снегом покрыты и беговые дорожки и теннисные корты — пустые квадратные ящики. Голые деревья негромко шуршат черными ветвями. Садовые скамейки свалены грудами. Какие-то доски торчат из сугробов посредине футбольного поля.

Неосвещенные окна строений тускло поблескивают в темноте, и помещения стадиона кажутся безжизненными и грустными среди снежных аллей пустынного сада.

Только в маленьком домике сторожа стадиона светятся три низких окошка, и их желтый свет мужественно борется с густыми сумерками зимнего вечера.

Андрей остался у ворот стадиона, а Борис пошел к сторожу за ключом от гимнастического зала.

Сторож стадиона, маленький сухой старичок, сидел за столом перед лампой, курил трубку и читал газету. На носу сторожа красовались очки в неуклюжей оправе из коричневой пластмассы, и лицо его было почти торжественно. Он читал известия из-за границы. За границей было все неспокойно, запутано, и ему казалось, что в газетных сообщениях таится некий скрытый смысл, и он хотел разгадать тайны международной политики. Спокойная профессия приучила его к долгим, неторопливым размышлениям. Он любил не спеша читать газету, не спеша думать.

Борис стукнул дверью. Старик недовольно нахмурился и обернулся, глядя поверх очков.

— Здравствуйте, Филипп Иванович! — сказал Борис.

Сторож встал и снял очки.

— Товарищ Горбов?..

— Мы приехали вчера. Здравствуйте.

— Здравствуйте, товарищ Горбов. — Сторож протянул Борису руку.

Борис крепко пожал твердую старческую ладонь.

— Садитесь, товарищ Горбов, — сказал сторож. Он выбил пепел из трубки. — Что-нибудь случилось? Что? Почему вы приехали так скоро?

— Нет. То есть случилось, конечно, Филипп Иванович. Мы приехали вчера.

— То есть как это понимать — «мы»? Андрей приехал тоже?

— Да?

— Где же он?

— Он ждет внизу. Он болен. То есть он немного болен. Он повредил себе ногу.

— Что? Что такое? Как повредил ногу? Выступать-то он будет?

— Нет, Филипп Иванович, Андрей выступать не будет. Он здорово испортил ногу и по крайней мере на месяц вышел из строя. Или на полтора месяца. Он растянул связки. Мы даже думали сначала, что он разорвал связки, такое сильное было растяжение. Это чертовски обидно, и у нас рухнули все планы на отпуск. Мы думали, что Андрей отдохнет эти две недели перед соревнованием, а вес ему держать нетрудно. Там очень хорошо, и лыжи…

— Лыжи, лыжи, лыжи. Уж вы простите меня, товарищ Горбов, что я перебиваю вас, но, знаете ли, это большая неприятность, вся эта история с Андреем. Ах ты, господи боже мой! И виноваты вы, виноваты вы сами. Петр Петрович говорил же вам об этих лыжах. Он говорил вам, что это глупость ваши лыжи, и совсем не полезно для мышц. Я слушал, как Петр Петрович говорил вам… А когда вы уехали, Петр Петрович сказал мне: «Только бы они не сломали себе шеи с этими лыжами, Филипп Иванович!» Он так и сказал, товарищ Горбов, и вот вы приезжаете через шесть дней, и Андрей испортил себе ногу, и биться он не будет, и соревнование мы проиграем… Ах ты, господи боже мой!

— Все это, правда, очень неприятно, Филипп Иванович, но…

— Простите, товарищ Горбов. Уж вы простите, что я волнуюсь. Вы же знаете сами. Средний вес, так сказать, самое важное. Как получится в среднем, такой и исход соревнований. Теперь у них победа. Ах ты, господи! Поколотят они нас. Ведь поколотят? Обязательно победят они нас. Ну, кого мы можем выставить против Титова? Некого нам выставить!..

— Вы не совсем правы, Филипп Иванович…

— То есть как я не прав?

— С Титовым буду драться я.

— Вы?

— Конечно, я не уверен, но…

— Простите меня, товарищ Горбов. Я не знал… Однако…

— Дайте ключ от гимнастического, Филипп Иванович. Андрей, наверно, уже превратился в сосульку.

— Пожалуйста, товарищ Горбов. Прошу вас. Ах ты, господи боже мой… Однако…

— Если Петр Петрович приедет, скажите ему, что мы уже в гимнастическом.

— Хорошо, товарищ Горбов. Хорошо, голубчик мой. Хорошо.

Борис вышел.

Филипп Иванович сел к столу и снова взял газету. Несколько минут он сидел неподвижно, не читая и молча покачивая головой. Потом встал, снял очки, сложил газету, раскурил потухшую трубку, надел овчинную шубу и торопливо вышел.

Совсем стемнело, и небо было темным, как темная земля. Пошел снег. Ветра не было, и большие снежные хлопья падали медленно.

Филипп Иванович попыхивал трубкой, вглядываясь в неясные очертания строений.

Вдруг в глубине темного сада сразу вспыхнули все десять окон гимнастического зала.

Борис бил мешок.

Андрей сидел на подоконнике. Больную ногу он положил на стул.

Борис передвигался вокруг мешка, отходил, пригибался, бросался вперед и обрушивал на упругую поверхность мешка серии ударов.

Пак… пак-пак-пак… пак-пак… — глухо звучали удары. Кулаки Бориса, одетые в черные тренировочные перчатки, вдавливались в мешок, и мешок вздрагивал, пружинил, отклонялся от ударов. Кулаки Бориса настигали его, не давали ему качаться сильно.

Длинным, подкрадывающимся шагом Борис подходил к мешку, длинный шаг сопровождался длинным ударом левой рукой, и сразу за длинным ударом следовал короткий, стремительный удар правой рукой и снова левой, и Борис сильно работал всем корпусом.

Андрей внимательно следил за всеми движениями Бориса.

— Погоди, — сказал Андрей.

Борис остановился и опустил руки. Он дышал ровно и глубоко.

— Ты подходишь слишком близко, — говорил Андрей, медленно снимая со стула больную ногу. — Ты сразу входишь в среднюю дистанцию. Так тебе нельзя вести бой. Твоя победа зависит от того, сможешь ли ты опережать его, наносить ему удары скорее, чем он тебе, а от его ударов успевать уйти. Ты понимаешь? Все дело в дистанции. Заставь его принять бой на длинной дистанции — и ты победил. Понимаешь? Он не угонится за тобой, он будет злиться, будет кидаться вперед, а ты уходи, ускользай и бей его, бей, когда он тебе не опасен. И береги дистанцию. Игра ног. Понимаешь, Борис? Средняя дистанция…

— Именно средняя дистанция! Я хочу вести бой именно на средней дистанции, Андрей. Я хочу…

— Нет. Нельзя. Нельзя, чтобы он доставал тебя. Ну, ты нанес удар, и он удар получил, но и он ведь тебя ударит. При средней дистанции ты не сможешь уйти от удара, и ты должен будешь принять рубку, жестокую рубку, Борис. Нельзя позволять ему бить. Дерись с длинной дистанции. С длинной дистанции, чтоб ударить его и уйти самому. Понимаешь? Понимаешь, о чем я говорю? Его прямые справа…