Преодоление

Однажды — Валюхе навсегда запомнилось то утро — она стояла возле зеркала и укладывала свои густые блестящие волосы. Маркел, валявшийся, как обычно, на диване, вдруг встал, подошел сзади и облапил ее.

Пораженная Валюха обмерла на секунду, затем, оттолкнув Маркела, крикнула:

«Ты что, очумел, дурак? Чего пристаешь?»

«Подумаешь, недотрога! Я ж не просто так, я жениться хочу на тебе», — и полез опять.

Валюха пожаловалась тетке. Та насторожилась, заставила повторить еще раз подробней и, выслушав, словно даже обрадовалась. Она успокоила девушку и пообещала всыпать Маркелу по первое число.

Была ли такая «всыпка» — неизвестно, но все же что‑то было. Маркел приставать перестал, более того, сделался робким, смиренно и конфузливо заглядывал в лицо Валюхе — так, что ей становилось порой как‑то не по себе. И на мать тоже стал смотреть странно, в глазах заискивающе стыл один и тот же наивный вопрос: «Правильно ли я поступаю?»

За спиной своей Валюха по–прежнему слышала шепотки, а оглянувшись внезапно, натыкалась тон дело на сообщнические взгляды матери и сына. К ней стали предельно внимательны, за какой‑то месяц приодели во все новое, накупили платьев, белья, причем тетка лично примеряла на ней все. Она тыкала пальцами в круглосбитое тело племянницы и, довольная, усмехалась. Валюху стали водить в театр, а дома без конца торчали какие‑то знакомые тетки Фисы, вели бесконечные разговоры о прелестях супружеской жизни и, вздыхая, покачивали головами: дескать, парни нынче пошли балованные, охальники. Им лишь бы удовольствие себе получить. То ли дело Маркел! Редко теперь встретишь такого серьезного молодого человека. И лицом пригож, и ростом вышел, и характера покладистого. Хозяйственный, не какой‑нибудь забулдыга. Счастливой будет за ним жена, проживет как у бога за пазухой.

Так сообща приучали Валюху к мысли о замужестве, а затем и в открытую стали советовать и нажимать. Тетка Фиса прямо говорила: «Чего думаешь, Маркеша любит тебя без памяти. Надо быть круглой дурой, чтоб упустить такое счастье! Выходи за него, сыграем честь по чести свадебку, а придешь в возраст, распишетесь. Никуда от вас это не уйдет: свои, чать, люди. Ты ничего не теряешь, и у меня совесть будет спокойна, что надежно пристроила тебя в жизни. Соглашайся. От добра добра не ищут…»

Так вот и окрутили. Согласилась — лишь бы отвязались. Много прошло времени, пока Валюха узнала истинную подоплеку затеи тетки Фисы. С таким пентюхом, как Маркел, ни одна девушка в округе знаться не хотела, смеялись над ним, а парни с улицы к тому же подшутили жестоко: свели с бабой, у которой ни для кого отказа не было, и влюбившийся по уши Маркел объявил матери, что собирается жениться.

Любящая мамочка потребовала, естественно, чтобы сын познакомил с будущей невесткой. Тут‑то ей и поведали, что представляет собой злополучная невеста. Фису чуть удар не хватил. Загорелся такой сыр–бор, что любовь Маркела скоро поостыла, но тетку с той поры стал преследовать неуемный страх, как бы сыночек не споткнулся еще раз… Когда Валюха пожаловалась ей на поведение Маркела, тетку осенило: чем сынку шататься по бабам поганым, губить здоровье, лучше женить его. Тем более, что под руками такой цветок распустился.

Была и другая немаловажная причина, вызвавшая необходимость срочной женитьбы. Пролезть Маркелу в институт нечего было и пытаться: едва девятый класс дотянул, поэтому угроза призыва в армию стала совершенно очевидной. А если женится и появится ребенок, то, возможно, дадут отсрочку, а там жизнь покажет.

Все обдумала и рассчитала тетка Фиса, все учла и сладила. Не исполнилось Валюхе и семнадцати, когда она родила. Мертвого родила. Ее оперировали, и врач сказал, что детей у нее больше не будет. Ух, и разозлилась же тетка на Валюху! Разрушила, неблагодарная, все ее расчеты, пришлось Меркелу отправляться на службу. А Валюха пошла работать дворником — в другое место тетка не пустила. «Там, — говорила, — мужиков как на базаре, соблазна много, а здесь всегда на глазах. Да если и увидит кто с метлой на улице — не очень‑то польстится…»

Через год Валюхе, как дочери погибшего воина, предоставили в Нагорном комнату. Валюха уехала от тетки, бросила подметать улицы и поступила в ЖЭК сразу на две должности: истопницы и уборщицы. Как раз ей исполнилось восемнадцать лет, когда Маркел закончил службу. Расписались, но радостей не прибавилось. В необставленной комнате неуют, одежды приличной нет, заработки низкие. Что за жизнь для молодых! По настоянию Валюхи поменяли комнату в Нагорном на двухкомнатную квартиру в Нефтедольске, где жизнь подешевле и заработки выше.

Заговорила как‑то Валюха, на других глядя, что надо и ей десятилетку закончить, годы‑то еще какие!

«Дело твое, — сказал Маркел, — учись. Лаборантку по растворам, Зойку, знаешь? Та тоже училась, училась, а теперь хоть жара, хоть потоп, она — язык на плечо и — по бурилкам! Ты вот простая истопница, а получаешь вдвое больше ученой Зойки».

Или:

«Геолог Анна Филипповна? Да… Докатилась… Кожа да кости остались… А получает что? Смех сказать! Ты наполовину больше огребаешь».

«Молчал бы уж! — взрывалась Валюха. — Анна Филипповна радость имеет! От дела своего».

«От дела… — посмеивался Маркел. — Самое лучшее дело, когда его не надо делать, гы–гы!»

«По себе меряешь!» — парировала Валюха, знавшая, с какой натугой давалось супругу любое учение. Хвастался «подвигом»: как едва дотянул девятый класс, ночью с великим наслаждением перебил кирпичами школьные окна. За все муки многолетние.

Немало понадобилось Валюхе времени, чтобы разобраться, что на уме у Маркела, понять, чем он живет и чем интересуется. В себе перемен она не замечала, для этого необходимо было особое зеркало. Так шло время, пока не появился Карцев. Поглощенный своими жизненными неудачами и конфликтами на буровой, он все же с первых дней приметил Валюху и…

Несколько минут Карцев сидел молча, подавленный ее рассказом. Потом погладил нежно по голове, как обиженного ребенка, и крепко поцеловал.

За окном начала прорезаться заря. Затарахтел по улице ранний самосвал. Валюха встрепенулась, встала порывисто, постояла, не двигаясь. Плечи ее опустились, руки повисли. Вздохнуда:

— Не могу… Не хочу уходить от тебя… Не хочу! — и упала опять ему на грудь.

Сюрпризы и буровые нюансы

Не зря волжские речники называют вахту с полуночи «собакой». Женщины, отработав ее, стареют к утру, а мужчины становятся сварливы и раздражительны, точно старые девы…

Карцев не любил ночных смен, не любил темноту, а на полатях верхового она облепляет тебя со всех сторон, и только внизу, словно высвеченная лучом потайноного фонаря, видна тройка буровиков: Бек, Шалонов и Маркел.

В понедельник утром рабочие устало потянулись к будке, чтобы ехать по домам. В это время к буровой подкатил директорский «газик», из него выбрались директор Хвалынский, Искря–Дубняцкий и двое рабочих ремонтно–прокатной базы. Ни с кем не здороваясь, Хвалынский оказал что‑то через плечо Искре–Дубняцкому, тот, в свою очередь, рабочим, и все четверо гуськом прошествовали мимо вышки.

Вахта Бека наблюдала за странным поведением приезжих, ничего не понимая, — что‑то не припоминался случай, чтобы Хвалынский прошел и не расспросил о делах и нуждах. Карцев, видевший директора всего два-три раза, с интересом рассматривал знаменитого нефтеразведчика.

Ему было за пятьдесят. Леонид Нилыч рассказывал, что Хвалынский восемнадцатилетним юношей успел повоевать с басмачами, был ранен, а закончив службу, переправился в Баку и поступил на нефтепромыслы осваивать буровое дело — истощенной стране нужна была нефть.

К началу стахановского движения он был опытным буровым мастером, учился в вечернем нефтяном институте.

Буровая бригада, которой он руководил, славилась на все промыслы. Ему поручили проходку глубоких скважин, и он отлично справился с заданиями. Его наградили орденом и премировали автомобилем М-1. На собраниях, на конференциях постоянно ставили в пример остальным, присылали к нему на выучку.