Арина (Роман, повести)

— Тогда и водителю трамвая надо на «чай» давать. Бросать каждому пассажиру, скажем, по копейке в какую-нибудь копилку. А летчику тем более. Так, что ли, жалкий вымогатель?

— Я не вымогаю, мне сами дают, — оправдывается Игорь. — Но я беру не у всех. Если шея жирная, физиономия красная, — с такого беру. Это жулик или спекулянт. Когда до глупости богато одет, — опять же беру. Такой тоже ловчит. А вот вчера села бабуся, бледная, по лицу морщины танцуют, и пальто на ней потертое. Конечно, я от чаевых отказался, хотя она и совала.

К нам подходит Зоя.

— Что будем кушать, мальчики? — спрашивает она, склонив голову набок и заглядывая Игорю в глаза.

Мы говорим.

— Шашлык придется ждать минут двадцать, — предупреждает Зоя и уходит.

— Вот на ком я не женюсь, так это на официантке, — говорит Игорь. — От нее всегда пахнет старой клеенкой. Официантку я за километр учую, если она даже опрокинет на себя пару флаконов самых дорогих духов.

— Я не думал, что ты циник.

— Разве я виноват, что у меня такой нос, — бормочет Игорь.

Зоя приносит нам салаты. Я замечаю, что она успела уже начесать волосы. Высокая прическа сделала ее круглое лицо строже и милее. Все-таки хочется ей понравиться Игорю.

— Старик, ты вечером свободен? — спрашивает Игорь.

— Нет. А что?

— Хотел затащить тебя на бокс.

— Ты все ходишь в эту разбойничью секцию?

— Представь себе, очень аккуратно.

— Хотя бы нос тебе свернули. Тоже нашел занятие. Бьют прямо в лицо — дикость! Я давно бы запретил у нас бокс.

— Я не сомневался, что ты — февраль… Но все же чем ты будешь занят сегодня? Уж не собрался ли на рандеву?

— У нас с Андреем Павловичем шахматный турнир, — говорю я.

Игорь смотрит на меня изучающе.

— Вы что, каждый день играете?

— Нет, мы не закончили партию.

— Старик, в твои годы поздно учиться врать, — Игорь хлопает меня по плечу. — Лучше сразу выкладывай: где познакомился, когда покажешь?

— Она приобретет больше, если тебя никогда не увидит.

Игорь руки складывает на грудь, глаза таращит в потолок и притворно вопит:

— О, забодай меня бульдозер! Этот взрослый ребенок приметил мини-юбку и летит на свиданье. Сто медведей сдохнут враз!

Зоя ставит на стол шашлык, биточки и черный кофе.

— Мальчики, я больше ничего вам не должна? — Она снова смотрит на Игоря.

В это время в кафе вбегает полный мужчина с широким бледным лицом. Волосы у него взъерошены, вид растерянный.

— Товарищи, кто здесь водитель? — кричит он на весь зал. — Женщину срочно в больницу.

Мы с Игорем вскакиваем. Полный мужчина тут же хватает меня за руку, тащит за собой. Дядя Костя ахает:

— Куда же ты раздетый? — И у самого выхода набрасывает мне на плечи куртку.

Я быстро завожу машину, сворачиваю в переулок, лечу со скоростью в сто километров, все время сигналя, распугиваю пешеходов и только слышу срывающийся голос полного мужчины: «Направо… Прямо… Еще направо… Стоп!»

Я торможу и не сразу вижу женщину, которой срочно надо в больницу. На тротуаре толпится несколько человек. Они образовали плотный круг, галдят, суетятся, машут руками. И лишь когда полный мужчина прорывается на середину круга, я замечаю совсем маленькую женщину, которая стонет, корчится.

— Татьяна, дорогая, крепись, — шепчет полный мужчина, усаживая ее в машину. — Теперь в один момент будем… Водитель, скорее в родильный!

Не выключая сигнала, я гоню на полном газу. Мелькают дома, люди, светофоры. Стрелка спидометра застыла на «100». Я подаюсь всем телом вперед, стараясь хоть чуть-чуть повысить скорость. Но стрелка дальше ни с места, а стоны сзади все чаще и чаще. Я на мгновенье бросаю взгляд в зеркало. Маленькая женщина кусает вспухшие губы, прикрывая рот ладонью, чтобы не закричать во весь голос от боли. Бедняжка, маленькая, а сильная! А я слышал, при таком деле надо обязательно кричать, тогда будет легче и все скорее свершится. Сказать ей об этом? Нет, не стоит, ведь мне говорил не врач, а так кто-то. Да и стыдно говорить про такое. Женщина опять стонет. Я еще и еще наклоняю корпус вперед, — ведь больше мне помочь нечем.

— Остается немножко, терпи, милая… — бормочет мужчина, вытирая рукавом широкое лицо.

Во дворе большого дома с высокими окнами мы останавливаемся. Боязливо держа за руку маленькую женщину, я помогаю мужчине довести ее до подъезда. К счастью, она теперь не стонет, но лицо ее по-прежнему бледное, а рука горячая и мокрая от пота.

— Спасибо, большое спасибо, — говорит мужчина и первый раз за все время чуть-чуть улыбается. — Теперь не страшно, тут медицина.

Они скрываются за белой дверью. А я иду назад, закуриваю. Руки у меня дрожат. Сажусь в машину и только тут вспоминаю, что перепуганные пассажиры забыли заплатить за проезд. Вот это весело! И в родильный дом я войти не могу: я боюсь родильных домов. Ну что ж, я и не буду тогда заходить. Все равно деньги небольшие, настучало всего тридцать восемь копеек. Это не спасет моего пошатнувшегося плана. А государство не пострадает — рождается человек!

Я сбрасываю со счетчика кассу и выезжаю на улицу.

Вскоре слышу: свистит постовой. Ну и пускай свистит. Это, конечно, не мне, я ведь ничего не нарушил. Нет, он машет белой крагой в мою сторону, идет наперерез. Черт возьми!.. Придется тормозить.

— Что крылья распустил, мокрая курица? — кричит постовой. — Прошу ваши права.

Ничего не понимая, я достаю права. Руки у меня еще слегка дрожат.

— Какие крылья?

— Полюбуйтесь. — Он белой крагой показывает назад.

Я оборачиваюсь — левая задняя дверца приоткрыта. Как же это я не заметил? Вылезаю, пробую закрыть — не закрывается. Оказывается, полетел замок. Вот так номер! Значит, на сегодня прощай линия. А я наскреб только полплана… Да еще талон может проколоть.

Постовой смотрит на мои руки:

— А ну-ка дыхни!

Я выпячиваю губы и дышу ему прямо в лицо.

— Так… Выходит, права чистенькие.

Голос у него вроде стал помягче. А может, и не проколет. Нельзя же так, чтобы человеку весь день не везло. Только не буду с ним спорить. Это бесполезно, он на линии — бог, царь и генеральный прокурор.

— Извините, не заметил, — говорю я. — Только сейчас женщину в родильный…

— Мне ваши извинения ни к чему, я не барышня. Придется сделать…

— Но я не виноват, что сломался замок.

Постовой считает лишним говорить со мной дальше и достает свой беспощадный дырокол. Раздается знакомый хруст, от которого екает сердце, и на моем новеньком талоне темнеет дырка. Самая обычная круглая дырка, но как она мне неприятна! Уж лучше бы взял штраф.

Потом он идет на свой пятачок, кому-то опять свистит. А я разыскиваю шнур, привязываю дверцу, чтобы не открылась и не стучала, и еду в парк.

Глава пятая

В конторе автоколонны я застаю одного механика Петухова. Обхватив ладонями фиолетовые уши, он склонился над столом, читает какую-то инструкцию. Лицо у него серое и дряблое, как тесто.

— Почему так рано? — хрипит Петухов пропитым голосом.

Я рассказываю про сломанный замок.

— Левосторонних замков, кажется, нету.

— А как же быть?.. Из-за такого пустяка машина должна стоять?

— Будет стоять. Я сам замки не рожаю. Вот напишу заявку, а там действуй.

Забрав заявку, я бегу вниз. По дороге встречаю Вадима Чалого, известного поэта нашей колонны. Вадим зовет меня всегда по-разному: каланча, подъемный кран, малыш, светофор, телеграфный столб, крошка… Мне это не слишком приятно, но я пока терплю.

— Как дела, долговязый? — кричит Вадим.

— Вот с линии вернулся, — неохотно отвечаю я. — Дверной замок полетел.

— Это худо и грустно. Арматурщика не зарядишь — простоишь долго.

— Все будут заряжать — взорвется скоро.

— Валяй, валяй, мышонок, — усмехается Вадим и ныряет за дверь механического цеха.

Арматурщик Фрол Романович, прочитав заявку, морщит усеянный рябинками нос.