Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)

Вскоре дом наполняется друзьями Гугаса.

— Убить надо мерзавца! Сегодня же убить! — кричит разъяренный Хачик.

— Только этого не хватает, чтобы мы грызлись между собой! — говорит дед. — Туркам на руку!

— Он, подлец, хуже всякого турка! — возмущается Хачик.

— Не горячись, — успокаивает его Гугас. — Лучше скажи: ты видел, кто стрелял?

— Я знаю кто! — выступает вперед Апет. — Стрелял Погос, племянник Манукяна.

— Вот видишь? — говорит Хачик.

— Ничего особенного не вижу. Ты это дело оставь, я сам разберусь. Без меня ничего не предпринимайте, — обращается к собравшимся Гугас. — А ты, Апет, останься здесь. Упаси тебя бог затевать драку: голову оторву, так и знай.

— Ты как хочешь, но это нельзя оставлять безнаказанным, — говорит охотник Мигран. — Что, в наших горах мужчин не осталось, что ли? Как снести такое?

— Не оставим так, дядя Мигран, рассчитаемся с ним.

— Вот это мужской разговор.

Гости постепенно расходятся.

Медленно тянется день, в доме все притихли.

Наступает ночь. Мурад, лежа к постели, наблюдает, как бабушка, вздыхая, долго молится. Она настойчиво что-то требует от бога, но что именно, Мурад разобрать не может, она шепчет очень тихо.

А в соседней комнате, прижав раненую руку к груди, ходит из угла в угол Гугас и думает: «Что делать, чтобы уберечь народ от беды?» Он понимает, что авантюристы, пришедшие к власти там, в Стамбуле, задумали что-то недоброе. Петля на шее армян сжимается все туже и туже. Дашнаки — такие же авантюристы, как и младотурки, они — игрушка в руках кучки армянских богачей. Гугас останавливается посредине комнаты и, как бы отвечая самому себе, говорит:

— Надеяться только на свои силы, вооружаться, дашнаков держать как можно дальше от народа, никаких провокаций — вот что нам нужно! — И опять шагает по комнате, и опять повторяет: — Только так, только так!

— Бабушка, расскажи сказку! — просит Мурад, когда она, раздевшись, ложится с ним рядом.

— Ты уже большой, какие тебе сказки!

— Все равно расскажи, бабушка.

— Вот божье наказание! Я все позабыла давно.

— Неправда… Ну, я очень прошу тебя!

— Вот, значит, в некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь…

Под тихий, равномерный голос бабушки Мурад засыпает и во сие видит продолжение сказки.

Бабушка заботливо его укрывает.

— Дай бог, чтобы ты жил счастливее нас! — шепчет она.

Глава четвертая

Раздоры

Зима затянулась. Горы по-прежнему были покрыты снегом. Мерзлая земля звенела под ногами. Встревоженные люди каждое утро первым делом обращали свои взоры на окрестности: не тает ли снег, не темнеют ли луга? Но толстый слой снега лежал неподвижно, искрился под лучами холодного, негреющего солнца и упорно не хотел таять.

На долину надвигалась новая беда: иссякали запасы корма. Еще несколько холодных дней — и начнется падеж скота, а это ни с чем не сравнимое несчастье. Все богатство горца, источник его жизни и благополучия детей его — в тех грубошерстных баранах, которые сейчас не переставая блеют в хлевах от голода. Погибнут они — тогда всему конец: у скотовода нет ни пашни, ни хлеба. Огородом и садом семью не прокормишь. Овощей и фруктов много, — но кто их купит? У всех жителей долины вдоволь этого, а вывозить невозможно из-за бездорожья.

Правда, есть еще один источник, приносящий деньги, — это розовое масло. Лет десять тому назад в долину приезжал какой-то иностранец и попросил продать сок из лепестков роз — масло, как он называл. Тогда горцы завели плантации черных роз. Дело пошло ходко. С четверти десятины получалась бутылка пахучего, густого масла, запах которого никаким способом нельзя было вывести. За это масло иностранец платил наличными. Еще немного — и розовые плантации превратились бы в серьезное подспорье в несложном хозяйстве горцев. Но и это захватили местные богачи. Манукян в компании с Каракозяном скупили все участки, подходящие под плантации.

Видавшие виды старики опять собираются у дымящихся очагов. Они курят и думают: как быть, где найти выход?

— Пробраться бы за горы, в ближние деревни, и достать корму, — говорит Мазманян. Выборы так и не состоялись, и он продолжал исполнять обязанности старейшины.

Легко сказать — пробраться! Кто отважится в такую пору, по рыхлому снегу, перебраться через десятки перевалов?

— Да и что толку, если даже пройдет! Много ли человек возьмет с собой! Тут нужен караван десятка в два добрых мулов, — вставляет свое слово охотник Мигран, которому известны все тропинки в горах.

— Нет, через горы не проскочишь. По-моему, надо заставить Манукяна открыть свои амбары: у него запаса на два года хватит, — предлагает Хачик. — Осенью вернем ему все сполна.

— Значит, опять идти к нему кланяться? — спрашивает Мигран.

После долгого размышления старики решают попытаться.

Им не хочется обращаться к Манукяну, но другого выхода нет, и они отправляются в дом богача, который живет в нижней части города, в двухэтажном каменном доме, окруженном большим садом.

— Я купец, мое дело — торговать, — отвечает на их просьбу Манукян. — Пожалуйста, покупайте, разве я не хочу вам помочь? Цену назначу умеренную, как своим.

— Но ведь у народа денег нет. Сам знаешь, зима в этом году нагрянула нежданно-негаданно, базара тоже не было, — мягко увещевает Мазманян. — Уж ты пожалей народ, отпусти взаймы, осенью вернем твое добро полностью.

— Нет, — решительно отказывает Манукян. — Так не пойдет. Вы ничего не понимаете в коммерции. Побывали бы в больших городах, тогда не говорили бы так. Если наличных денег нет, можно отпустить в кредит, под вексель. Накинем только маленький процентик.

— Ты хочешь завладеть всем нашим имуществом, а нас пустить по миру! Весь народ у тебя в долгу, — горячится Хачик. — Неужели у тебя ни бога, ни совести нет? Ведь мы твои земляки, вместе выросли здесь, на этой земле!

— Благодетель я, что ли? Я купец. Если вы нуждаетесь в моем товаре, так покупайте, я на все уступки иду. Со дня сотворения мира такой порядок был заведен, так было и так будет всегда. Один продает, а другой покупает. Нечего бить на совесть, этот товар ныне не в цене.

— Так подавись ты своим товаром! — сердится Мигран и встает. Мы еще сочтемся с тобой! Не думай, старого еще не забыли! — кричит он с порога.

На церковном дворе опять собирается сход. На этот раз там нет ни Манукяна, ни других лавочников — одни чабаны и охотники.

— Вот что! Весь корм нужно распределить, — предлагает Мазманян, выйдя на середину двора. — У кого есть излишек, пусть поделится с соседом. Таким образом, может быть, еще несколько дней мы протянем, а там, гляди, снег сойдет и можно будет стада выгнать на пастбища.

— У кого это излишки? — спрашивает средних лет чабан в домотканой одежде. — Я вот второй день барашков мучной бурдой кормлю, от детей отнимаю и кормлю.

— Так-то это так, — соглашается Мазманян, — все же нам нужно помогать друг другу в беде. Если есть корма хоть на шесть дней, отдай половину соседу, тогда оба дотянете еще три дня. Делать больше нечего, мы долго думали, к Манукяну на поклон ходили, но выхода не нашли. Отказал он нам в помощи.

— Ничего не осталось, закрома пустые, хоть шаром покати, — раздаются голоса.

Люди, понурив головы, стоят молча. Выхода нет, бараны погибнут.

Выходит на середину Гугас. Собравшиеся с любопытством смотрят на его богатырскую фигуру. Гугас чуть бледнее обычного — это от потери крови, — во всем остальном он остался таким же бодрым, каким все привыкли его видеть.

— Постараюсь помочь вам, земляки! — громко говорит он. — Я со своим караваном попробую перевалить горы и доставить корм для скота. А вы тут продержитесь с неделю, помогайте друг другу, за это время мы обернемся.

— Молодец, Гугас! Спасибо тебе! — слышатся возгласы со всех сторон.

Дедушка, отец Гугаса, с гордостью смотрит на сына.

— Дядя Мигран пойдет со мной, он хорошо знает наши горы. Не откажешься, дядя Мигран?