Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)

— Да, похоже на правду, — вздохнул Хачик. — Господи! А сколько красивых фраз нам дашнаки говорили: «Друзья армян — французы, англичане — не оставят нас в беде, за их спиной нам бояться нечего, они нас защитят». А во время младотурецкой революции целовались с турецкими главарями, манифестации устраивали, факельные шествия и с утра до ночи кричали на площадях: «Да здравствует свобода, справедливость, равноправие!» Медали с изображениями Талата и Энвера [3] в петлицах носили.

— Теперь Талат и Энвер показывают им справедливость и равноправие по-турецки, — вставил охотник Ншан.

— Одним словом, младотурки ловко обманули наших столичных франтов и оставили их в дурачках… Но черт с ними, тут словами делу не поможешь, лучше рассказывайте, что у вас делается, — обратился Гугас к Хачику.

Тот опять посмотрел на сидевшего на краю тахты Мурада и на Сирануш, убиравшую подушки с пола.

— Мурад! По-моему, тебе пора спать, — сказал Гугас, без слов поняв Хачика. — Ты, Сирануш, оставь все это, позже уберешь.

Мурад, досадуя, что ему не позволили присутствовать при беседе, вышел из комнаты. Сирануш последовала за ним.

Хачик встал и прикрыл дверь.

Новости у нас тоже невеселые, — начал он. — На днях опять убийство было, убили сапожника Крикора.

— Кто? Почему? — сдвинул брови Гугас.

— Обыкновенно, как это делалось не раз и не два. Жена потом рассказала… Как-то Крикору заказал сапоги один знатный турок из соседней деревни. «Сшей из лучшей кожи, за ценой не постою», — сказал он. Через неделю поздно вечером турок пришел за заказом; он подозрительно долго возился с сапогами, рассматривал их со всех сторон, несколько раз примерил, наконец похвалил: «Молодец, мастер! Хорошие сапоги сшил, удобные. Соседи завидовать мне станут», — и пошел себе, ничего не заплатив. Крикор, не оскорбляя турка, вежливо напомнил ему о плате: мол, уважаемый ага, наверное, забыл заплатить. Турок заявил, что стоимость сапог он оплатил полностью еще при заказе. Завязался спор. Дальше — больше, и наконец турок с криком: «Как ты смеешь, грязный гяур, обвинять правоверного мусульманина во лжи?» — выхватил кинжал и заколол Крикора на глазах у всей его семьи. Полицейские прибежали, конечно, только тогда, когда убийца скрылся… У жены Крикора трое детей.

— Ох, мерзавцы! — заскрипел зубами Гугас. — Какой мирный человек был Крикор! Тихий, мухи не обидит.

— Вот потому, что он чересчур тихим был, его и убили, — вставил Ншан. — Я ему не раз говорил: «Крикор, ты бы пистолет купил себе или кинжал завел, а то в недобрый час нападут на тебя, зарежут, как курицу». — «Кому, говорит, я нужен? Врагов у меня нет, ни с кем я не в ссоре. И стрелять-то не умею…»

— Что и говорить, ни за что пропал человек, жаль его, — добавил Мазманян.

— Еще что-нибудь есть? — спросил Гугас Хачика.

Хачик замялся было. Гугас встревоженно посмотрел на друзей.

— Давай выкладывай все, дядя Хачик, — нетерпеливо попросил он.

— Свидетель бог, столько накопилось, что не знаю, о чем и рассказать, что важнее… Да, месяц тому назад у Маркара молодую жену увели. Шла женщина из сада домой, напали на нее и увели. Сидит парень и воет, как волк, того гляди — бросится на кого-нибудь, бед натворит. Убью, говорит, первого попавшегося, а там будь что будет.

— Да, вижу, невеселые у вас новости, — покачав головой, произнес Гугас. — И когда этому конец будет?

— Никогда, видно. Наша проклятущая жизнь так и будет тянуться, как мутная вода арыка, пока совсем не высохнет, — ответил Ншан.

Гугас задумался. В его душе бушевал гнев, он понимал все горе сидевших рядом с ним людей, он понимал и то, что они ждут четкого и ясного ответа, как жить дальше, но что ответить, не знал, и поэтому, наверное, так сурово-печальны были его глубокие черные глаза.

Молчание нарушил Хачик:

— Вдобавок ко всему эти молодчики из дашнакского комитета безобразничать начали.

— А именно? — Ни один мускул не дрогнул на лице Гугаса, оно, казалось, застыло в непроницаемой суровости.

— На каждом перекрестке кричат, что настала пора поднимать восстание и избавиться от турецкого ига. Как будто это очень просто: захотел и восстал! А сами с каймакамом [4], бинбаши [5] и другими чиновниками дружат, в гости друг к другу ходит. Запомните мои слова: эти мерзавцы своими предательскими поступками столкнут наш народ в пропасть, если их вовремя не обуздать!..

— Слава богу, их у нас не много, — вставил Ншан.

— Знаешь, что я скажу тебе, дядя Ншан: муха хоть небольшая тварь, но когда попадет в еду, то тебя затошнит, — ответил Хачик.

— Да, дела тут у вас серьезные, нужно хорошенько подумать обо всем, — сказал Гугас и встал.

Поднялись и гости. Дед ради приличия приглашал их посидеть еще.

— Нет, уже поздно. Гугасу нужно дать отдохнуть с дороги, — ответил за всех Хачик и направился к дверям.

За ним пошли и другие.

Гугас проводил гостей до калитки. Прощаясь с Хачиком, он нагнулся и на ухо прошептал:

— В моих тюках кое-что есть, нужно переправить в безопасное место.

— Сейчас? — спросил Хачик так же шепотом.

— Нет, завтра, и обязательно днем и открыто, чтобы не вызвать подозрений.

— Ладно, я утром зайду. — И Хачик исчез в ночном мраке.

Гугас постоял у калитки, глядя на город. В узких переулках лениво лаяли собаки и медленно шагали взад и вперед ночные сторожа. Погрузившись в темноту, город спал тревожным сном.

Глава вторая

Школа

Армянская школа помещалась в самом большом здании города, и армяне не без основания гордились ею. Они не жалели для нее средств. В школе было прекрасное оборудование. Учителя тоже были неплохие. Каждый год весной, когда открывалась дорога, жандармы приводили в город новую партию ссыльных армян со всех концов Турции, главным образом из ее европейской части — Измирни, Стамбула и с островов. Среди ссыльных было много учителей, редакторов газет, студентов и ученых. Здесь, в этом небольшом городке, они могли зарабатывать только уроками. Потому-то в школе преподавали даже ученые, известные своими трудами в области лингвистики, права и истории.

Дети искренне любили свою школу. Смуглые мальчуганы восторженно слушали на уроках рассказы о прошлом своей родины. Когда учитель говорил о далеких временах, о странах, где никто не произносил презренное слово «гяур» и людей не убивали на каждом шагу без причины, ребята слушали затаив дыхание и мысленно переносились в прошлое, когда их предки свободно пасли свои стада на высоких лугах и с оружием в руках защищали родину от многочисленных врагов. Мальчики вздыхали, мечтали о подвигах… Но грубые крики муллы на уроке турецкого языка и истории ислама возвращали их к мрачной действительности.

Этот учитель имел обыкновение врываться в класс со страшными ругательствами.

— Ну что, собачьи дети? Наверное, опять урока не знаете? — кричит он. — Тупоголовые скоты! Разве с вашим умом изучать священную историю ислама!

Мальчики, стоя навытяжку, слушают, как ученый мулла поносит их последними словами.

— Ты, коровья голова, — тычет пальцем учитель в сторону одного из них, — выйди вперед и расскажи нам о мудрых делах халифа Омара: как он своим священным мечом истреблял неверных?

— Простите, мулла эфенди, мы еще не проходили историю благословенного халифа Омара, — робко возражает вызванный к доске долговязый Смпад, сын Манукяна.

— Не возражать! Кто здесь кого учит: вы меня или я вас? Раз я требую рассказать историю халифа Омара, значит, ты обязан знать ее. Давай руку! — И мулла бьет линейкой по руке до тех пор, пока у несчастного Смпада не выступают слезы на глазах.

— Садись! Садитесь и вы. Что стоите, как олухи? Ты, — вызывает мулла Мушега, — расскажи, что ожидает неверующих на том свете.

— Все неверующие попадают в ад, где их ожидают страшные мучения, — скороговоркой выпаливает Мушег.