Варшавские этюды

Вот они — резкие сдвиги в психологии. Минуту назад все казалось удалившимся до нереальности, то ли было, то ли не было. И дом забыт, и мог ведь человек уехать куда-нибудь, переменить место жительства, мало ли что могло случиться за десять лет. Но проходит минута, а такое впечатление, что этих десяти лет вовсе и не было!

За чашкой кофе надо было рассказать и ей и мне, хотя бы в двух словах, что и как, сколько всего пережито. И тут я спросил:

— А помнишь, Барбара, мы ходили тогда к художнику, Стефану Россальскому, как он, не интересовалась ты им с тех пор?

— Он Ричард, мой милый и давний друг, а вовсе не Стефан. Однако десять лет и правда прошло. Россальский умер. Ядвига пережила его на один месяц. Тут выяснилось, что они хоть и прожили всю жизнь вместе, не были… как это называется… зарегистрированы или повенчаны. Ее не могли похоронить вместе с ним. Не позволили объявившиеся родственники. И вообще она завещала, чтобы никто не знал, где ее похоронят. Так что, где лежит Ричард, я знаю, а где Ядвига — увы.

— Но откуда ты знаешь все эти подробности?

— Как откуда? Это были самые мои близкие люди во всей Варшаве, а значит… и вообще. И я, правда, думаю, что и я для них — тоже. Они были очень одиноки, правда. Ну и я… И вот мы были лучше всяких родных, правда. Я была для них вроде дочери, правда…

Барбаре становилось все труднее говорить, и я сдвинул разговор чуть-чуть в сторону.

— Вот что значит полежать в гостинице на диване.

— То есть?

— Ну как же… Лежал я в гостинице на диване, вгляделся в картинку, влюбился в нее, захотел иметь. И вот пожалуйста — изменение реальности. Одинокие и вовсе чужие люди стали близкими и родными.

— Однако это так, правда.

— Да и мы… в общем-то, подружились. Пожалуй, если бы не эта картинка, я сейчас не сидел бы здесь и не пил кофе.

— Хороша дружба. За десять лет ни письма, ни звонка.

— Не ругайтесь, пани Барбара. Зато я сохранил ключ от лифта…