Повести

Когда пришел в Полозово, на востоке чуть-чуть показался из-за леса краешек солнца. В прогоне Ивана окликнул часовой.

— Стой, куда?

— Я к Салину.

— Куда тебя несет ни свет ни заря!

— А это не твое дело! Велено, так я пришел.

— Ну и сиди, жди, когда проснется.

— Нельзя мне ждать. Приказано — будить в любое время, — присочинил Иван, чуть оттолкнув часового.

Часовой пропустил.

Ставни дома, в котором ночевал Салин, были закрыты. Иван стукнул в дверь. Он так громко ударил, что в доме сразу все вскочили, слышно было, как дробно застучали об пол сапоги. Выскочили в сени.

— Кто там? — спросил испуганный голос. Кто-то шарил, нащупывая щеколду. — Что?

Иван промолчал. «Напугались! Ишь вы, крысы! А еще хозяйничать вздумали!» Дверь приотворилась. Иван увидел Салина. Тот был в нижнем белье, в руке держал пистолет.

— Что надо? — спросил он Ивана.

— Копейку принес.

— Какую копейку?

— Медную.

Салин некоторое время смотрел на Ивана. Выражение лица его постепенно менялось, сначала было недоуменным, растерянным, затем стало злым.

— Да ты… што?.. — Салин ударил и сбил Ивана с крыльца. Громко хлопнул дверью.

— Не нравится? — сказал ему вслед Иван, встал и сплюнул кровь на песок. — Ну ничего, перетерпишь. Особенно-то не махайся. Еще посмотрим, кому первому надоест.

Иван жил дома уже несколько дней и все ощущал, что изменилось что-то в деревне, чего-то не хватает. Внешне вроде бы все по-прежнему, а Иван чувствовал потерю. И долго никак не мог понять, в чем дело. Но в этот день Иван неожиданно догадался. Он шел по деревне, остановился на перекрестке, взглянул на тополь, росший неподалеку, и сразу понял — вот чего!

Под тополем, прицепленный к ветке проволокой, висел лемех от плуга. В этот лемех, бывало, каждое утро и каждый полдень стучал бригадир палкой, собирая бригаду на работу. А теперь лемех молчал.

Иван подошел к тополю, постоял возле лемеха, потрогал его. Внизу под лемехом трава была повытоптана ногами бригадира. И здесь же, поблизости, валялась палка.

«Ну что же, надо косить, — подумал Иван. — Работать надо, а не сидеть, как мыши, по норам».

И, повинуясь новому чувству, охватившему его, Иван взял палку и ударил в лемех.

Первый звук был тревожным, ранящим своей привычностью.

«Придут ли? — подумал Иван. — Не струсят ли?»

Он стал все чаще, все сильнее стучать по железу. Лемех зазвенел, загудел упруго, а Иван все колотил.

Он заметил, как сначала кто-то робко выглянул за калитку, проверяя, что там, у перекрестка, а затем, подождав, вышел на дорогу и уже решительно одернул пиджак. Шли бабы, так знакомо Ивану, торопливо, привычно, подвязывая платки.

— Ну что? — спросил кто-то.

— А что? — в свою очередь спросил Иван.

— Что стучишь-то?

— Косить надо.

— За этим и звал?

— За этим. Время зря пропадает, трава перестаивает.

— На кого косить? Да и охота ли? — заговорили бабы.

— Распоряжение какое-нибудь было?

— Никакого распоряжения. Пойдем и будем косить. Опять все вместе. Вместе же ведь!

Примерно через час они вышли в Оськин ручей, на заливные луга.

— Что ты рвешься-то, председатель ты, что ли? Что тебе, больше всех надо? — по дороге на луг сказал Василий Ивану. — Сидел бы да помалкивал, опять на грех лезешь. Заинтересуются, кто первый начинал, опять Ребров! Никто тебя не просил, не поручал никто.

— Ну так и что? Ждать?

— Орешь ты много, вот поэтому и ломаный.

— А я там всякой… не терплю.

— Дурак ты.

— А ты чего же идешь?

Василий на это ничего не ответил, посопел только, отвернулся.

В этот день на лугах было шумно. Все работали с какой-то неистовой самоотверженностью, будто соревнуясь между собой.

Иван понимал, что народ, конечно, соскучал по работе, но главное, потому, что в эту работу вкладывался еще смысл борьбы, вот, мол, не поддадимся.

Иван старался не отстать от других. Но, кособокий, хромой, был он не так ловок, как другие, а отставать не хотел. Мокрый, со слипшимися волосенками, задыхаясь и храпя, размахивал Иван косой со всего плеча, лишь бы не отстать. Пересыхало в горле, перехватывало дыхание, а Иван не сдавал. Вел он прокос странно откинувшись, порты съезжали с тощего брюха, но Ивану некогда было их поправлять. Когда останавливались, чтобы поточить косы, Иван хватал пучок сырой травы, наспех вытирал ею лицо, шею, на какое-то мгновение видел кусты, видел темные от пота спины других косцов, белое полотно косы, на которое налипли мусоринки. Иван одергивал рубаху, облепившую тело. «Эх, мать честная!»

На перекуре все легли в тень под ракитник. А Иван побежал к ручью и, как был в одежде, залез в воду. Синие стрекозы взлетели с осоки. Какая-то пичужка вспорхнула и, будто проваливаясь в воздухе, вилась над Иваном, кричала.

— Ничего, не трону, не бойся, — сказал ей Иван. — Вот немного шкилет размочу, чтобы не хрустел, а так все в порядке.

Вечером, вернувшись с работы, Иван не сел к столу, а лег на кровать в сенях. Там было попрохладнее.

— Попей молока хоть, — предложила Наталья.

— Не хочу.

— Гонишься за всеми, а где ж тебе…

— Не зуди.

«Есть ли бог али нет? — рассуждал Иван. — Если есть, так зачем меня так мучает? Зачем такое мученье? Помру, так прямо в рай, прямым путем. Поведут меня в белой рубахе… Закурить, что ли? До рая еще вроде далеко! Эх!»

Покурив, Иван поднялся, взял копейку и, ничего не сказав Наталье, пошел в Полозово.

Шел и матюгался. Клял все на свете. Но особенно Миньку Салина. Продажную шкуру. Потому как устал Иван и едва тащил ноги. А ведь вот надо, приходится идти. А дорога плохая, песчаная. Ноги вязли, не вытянуть. Ох господи! Посидишь, покуришь вот, так вроде бы и легче.

В Полозово Иван пришел, когда уже начинало смеркаться. Салин сидел у окна.

— Ага, явился! — сказал он, увидев Ивана. — Опоздал.

— Как опоздал? Солнце еще не зашло.

— Зашло!

— Да нет еще! Вон, край видно!

— Проверим, — сказал Салин, медленно поднялся и вышел на крыльцо. Он был чуть под хмельком. Ясно было, что он сразу же хотел уличить Ивана в обмане, позабавиться. Но нет, не вышло!

— Вон оно! — сказал Ребров, сунул руку в карман, но… там было пусто. Копейки не было, а на самом дне кармана была маленькая прорешка.

— Ядрена Феня! — воскликнул Иван и на всякий случай пошарил в другом кармане.

— Потерял, — сказал Иван.

— Что?

— А потерял.

— Ты и не брал! — усмехнулся Салин. — Баламутишь! В кошки-мышки решил играть, да? Ну что ж, давай поиграем! Давай!..

Избитого Ивана втолкнули в тот же амбар, где он сидел прежде. Иван грохнулся на деревянный настил, слышал, как снаружи гремели замком. Потом стихло.

— Ах ты раззява! — выругал Иван сам себя, ощупав бока. — Ну что ж ты, голова телячья! Так тебе!..

— Ты что так ругаешься, батя? — сказал вдруг кто-то из темноты.

Иван притих и спросил удивленно:

— А кто тут?

— Есть кое-кто.

Иван наклонился в угол, где сидел человек:

— Кто ты?

— Я? А вот давай руку, пощупай.

Иван протянул руку и нащупал стриженую голову.

— Солдат?

— Солдат, так точно.

— Как же ты, браток?

— А вот так. Все из-за этого… что ты щупал.

— Как так?

— А очень просто. Ты как угадал, что я солдат?

— Так ведь ты… Голова у тебя… стриженая.

— Вот так и они определили. Ранен я… в ногу. Лежал тут в одном месте. Немного подсохло, пошел. Хотел к своим добраться. Барахлишко кое-какое добыл, переоделся, уздечку взял и иду, будто лошадь разыскиваю. Ловко придумал, верно? Фига с маслом! Встретили, говорят, кепку сними. Вот и отпрыгал.

— Выкарабкаемся.

Иван стал шарить но половицам, ощупал нижние бревна в стене.

— Напрасно. Я уже все проверял, — сказал солдат, но Иван все-таки все осмотрел.