Ненаписанные страницы

Директор столовой Шорин не заставил себя ждать. Всю войну проработавший в этой должности, он знал единственный подход к людям, с него и начал:

— Очень сожалею, — осторожно опустив на стул свое рыхлое тело, проговорил он, — что в первый день, как приходили к нам, не познакомился. Не признал, что вы и есть начальник цеха.

Бартенев, поставив локти на стол и подперев руками голову, изучающе смотрел на Шорина.

— Теперь признали? Тогда прошу каждое утро, когда поступает рапорт о ночной смене, присылать сюда меню.

— Понимаю. У нас обедать будете, пока нет семейства? Так мы вам наособицу будем готовить. В любой час приходите.

— За зеленую портьеру? — спросил Бартенев, не меняя позы.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — добродушно усмехнулся Шорин. — Будете в моем кабинете обедать. У меня и прежний начальник обедал.

— В кабинете? — Бартенев долго и серьезно смотрел на Шорина. — Вопросов к вам больше нет, можете идти, — резко проговорил он, убирая со стола руки.

Шорин поперхнулся, как будто сразу проглотил все, что хотел сказать, и неуверенно пошел к двери. Бартенев взял телефонный справочник, полистал страницы и набрал номер телефона.

— Это начальник доменного цеха, — услышала за дверью Феня Алексеевна, — звоню по поручению коллектива: нужен директор столовой.

Феня Алексеевна поняла — звонил в отдел рабочего снабжения завода. Она слышала весь разговор Бартенева с Шориным и сейчас замерла в ожидании. Верно, Бартеневу объяснили, что в цеховой столовой есть директор и другого не требуется.

— Нет директора, — упрямо повторил Бартенев, — нужен директор столовой для доменщиков. Хуже будет, если они сами придут к вам и потребуют.

Щелкнула телефонная трубка о рычаг, и за дверью все стихло. Как волчок по кругу, закружились мысли Фени Алексеевны. Значит, и она теперь тоже со всеми вместе за длинные деревянные столы? Быстро достав из ящика стола письмо, написанное Лешеву еще две недели назад (все не решалась его отправить), Феня Алексеевна вложила конверт в валик машинки и, тихо ударяя по клавишам, написала адрес…

Дверь в кабинет Бартенева была открыта. Каждый, входя, здоровался с начальником и старался сесть подальше от стола. Среди присутствующих были мастера — сумрачный Кравцов, грузный, плечистый Гуленко с пышными рыжими усами, мастер пятой печи Буревой, от волнения то и дело вытиравший платком бритую голову, надменный, с застывшей на губах иронической улыбкой инженер Барковский, начальник смены Дроботов, глаза которого сейчас особенно горели каким-то нездоровым азартом. Ближе других к столу оказался Верховцев, которого почему-то забыли пригласить, но он пришел, и это смущало его, от чего он еще больше сутулился. Подождав, когда народ усядется. Бартенев всех оглядел, провел ладонью поперек лба, как бы собираясь с мыслями, и неожиданно коротко сказал:

— Печи работают плохо.

— Хуже куда быть, — живо отозвался мастер Буревой.

Бартенев повернул к нему лицо, внимательно посмотрел на его бритую круглую голову и повторил:

— Да, печи работают плохо. Надо что-то делать.

— Правильно, надо, — опять поддержал его Буревой, — а то сидим у печи и греем плечи.

Бартенев на этот раз дольше задержался взглядом на мастере и тем же ровным тоном спросил:

— У вас есть предложения, как улучшить работу цеха?

Хотя вопрос относился ко всем сидящим в комнате, Павел Иванович Буревой подался вперед, собираясь заговорить, но почувствовал сильный толчок в бок и обернулся. На него косил левым глазом сидевший рядом Кравцов. В напряженной тишине непривычно звонко прозвучал голос Дроботова:

— Нас не предупреждали! Мы не думали над этим.

Бартенев приковал свой взгляд к инженеру. То был долгий, настороженный взгляд.

— Нам надо думать постоянно. Доменная печь требует не только много рук, но и много инженерных голов.

Он взял со стола отпечатанные Феней Алексеевной листки, смешал их, как колоду карт, и, держа на весу, сказал:

— Здесь несколько нерешенных задач. Условия их продиктованы практикой доменного производства. Сумеем их быстро решить, значит, заставим печи давать чугуна столько, сколько требует от нас страна.

Он рукой сделал жест, как бы снова приглашая всех высказаться, но сидевшие перед ним люди не проявляли желания откликнуться. Даже Буревой избегал теперь встретиться с ним взглядом. Кравцов сидел, широко расставив ноги, и хмуро смотрел в пол. Дроботов, наклонясь к Барковскому, что-то шептал на ухо. И только Верховцев смотрел на Бартенева блестящими от возбуждения глазами. Подвижные брови инженера на этот раз застыли в положении, выражавшем крайнее удивление. Он уже забыл, что пришел сюда никем неприглашенный, и с волнением слушал скупые слова нового начальника, довольно думая о нем: «Этот не скажет, что идеи приходят от головной боли. Этот сам заболеет идеей».

Солнце, падавшее от окна, освещало волевое, мужественное лицо человека, сидевшего за столом. Все еще держа в руке отпечатанные на машинке листы, Бартенев говорил:

— Здесь использована доменная практика, хотя и более совершенная практика, — подчеркнул он, — но она не учитывает местных условий. Вы их изучили лучше меня, у вас раньше моего могут появиться мысли. А может быть, они у кого-то уже есть?

И на этот раз никто не отозвался на его слова. Перехватив взгляд Верховцева, Бартенев протянул ему листы:

— Прошу, раздайте это всем мастерам и инженерам.

— А какой срок дается для думанья? — с оттенком вызова спросил Дроботов, вытягивая ноги на середину комнаты.

Бартенев почувствовал, что инженер испытывает его выдержку, такой нуждается в хорошей узде, и он попытался ее накинуть:

— О сроках для думанья посоветуйтесь с кукушкой, она точно отсчитает.

Ответ прозвучал невозмутимо и вызвал оживление и смех. Рассмеялся и Бартенев, сразу оценив, что рудногорские доменщики, если и не научились еще разбираться в тонкостях доменного процесса, то хотя бы понимают острое слово. Скованность покинула людей, они теперь дружелюбно смотрели на него. Но Дроботов не хотел сдаваться.

— Кукушка — птица безответственная. Ей нельзя доверяться.

Бартенев бросил на него быстрый взгляд, но не ответил ему, глядя, как Верховцев молча раздает вопросники, как распрямилась коренастая фигура Буревого и тяжелая шершавая рука протянулась за белым листом.

Расходились с совещания группами, негромко переговариваясь между собой.

— Начальник хочет мало сказать и много узнать, — говорил мастер Гуленко, расправляя усы.

— Экзамен на аттестат зрелости устроил, — зло бросил Дроботов.

— Вот только темы экзаменов взяты напрокат у американцев, — тихо проговорил шагавший рядом Барковский, — теперь жди, кого первого спросит.

— Меня не спросит, — глухо отозвался мастер Кравцов. — Я матушку-домну вот этим местом чую. — Он выразительным жестом показал на живот, негромко выругался и на ходу достал из кармана заводской пропуск, обернутый в целлюлозу, потряс им перед собой:

— Вот мой диплом. Двадцать лет ношу.

Минуя проходную, доменщики вышли на площадь и смешались с людским потоком, двигавшимся от ворот завода к трамвайной остановке. Влажный весенний воздух охлаждал разгоряченные лица, которые восемь часов поджаривал огонь у печей. Кое-кто расстегнул свои стеганые куртки.

Начиналась апрельская талица. В тени высокого здания заводоуправления лежал еще снег, а с крыш падали сосульки, и на высоких пролысинах бурела прошлогодняя трава.

III

В бледном предутреннем рассвете медленно проступают окружающие предметы — блестящая ручка двери вагона, смятый и отброшенный к ногам халат с белыми пуговицами… Спать Вере Михайловне совсем не хочется, вероятно, оттого, что сместилось время: часы, месяцы, годы.

Сейчас много говорят о кибернетических устройствах, об «информационной пропускной способности человека», появилась наука — инженерная психология. А тогда, в сорок восьмом, слова Бартенева об «инженерных головах» одни воспринимали как вызов практикам, другие — как ущемление достоинства цеховых инженеров.