Земля и люди. Очерки.

— Да я не об этом. Уж после старокрестьянской трехполки сколько лет мы хлеборобствуем, а где севообороты ведутся строго-правильно?

— Строго-правильно? — переспросил Казанцев, как будто вслушиваясь в незнакомые слова. — А тебе надо строго-правильно? Для этого надо, чтобы нам госзадания по культурам не изменяли ежегодно. Тут даже слово такое выдумано: скорректировать. Вот мы и размещение культур «корректируем» каждый год…

У секретарши директора Софьи Васильевны в числе других обязанностей была и эта: подбирать для приезжающих жилье, кому какое, на ее взгляд, больше под стать. Глаз у ней на этот счет был зоркий.

Прикидывая, куда поселить нового агронома, она перебрала несколько вариантов, отвергая один за другим. К Лизаньке Хорошевой его, пожалуй, посылать не надо. Молод он, чтобы его селить к Лизаньке Хорошевой. Не понравится ему и у тех пожилых женщин, у которых изба всегда густо пахнет капустными щами, до позднего вечера преющими в печи, и кислой картофельной затирухой, заготавливаемой для поросенка сразу на сутки.

Она придумала наконец поселить молодого человека к бабке Лукоянихе. Бабка живет в доме из четырех комнат одна, помешана на чистоте и благообразии, Шуклину там найдется комната такая, что не отличить от городской благоустроенной.

Уж на втором месяце жизни в селе Шуклину выделили квартиру об одну комнату с газовой кухонькой и ванной в одном из восьмиквартирных домов. Он поселился в ней, заведя какую ни на есть мебелишку. Но и комнатенку у Лукоянихи оставил за собой. Его прихоть тут была в том, что не любил совхозной столовой. Никаких общепитовских заведений он не жаловал, возросши на маминой заботливой кулинарии. Старуха Лукояниха хвалилась, что нет в селе другой такой стряпухи. И Костя с первых дней убедился, что это не пустая похвальба.

Забавляли Костю разговоры, происходившие между ними иногда во время столования. Бабка обычно бурчала себе что-нибудь, как будто не до него касаемое, но речь шла все равно о нем.

Однажды сказала:

— Парень молодой и неженатый. Долго здесь не наживет, все равно обратно в город ухромает. А у нас девчат эвон сколько. Разве можно его так и отпустить?

— Зря это ты, — сказал Шуклин. — Я присужден жить в селе долго.

— Ой, за что тебя так, — испугалась старуха.

И не сразу Косте удалось растолковать ей, что присужден он жить в Топориках не судом, а своей по доброй воле избранной профессией. Да и убедил ли?

Понимал Шуклин, что самостоятельная агрономическая работа ему пока что может светить не здесь, не в Топориках, а в одном из отделений. Значит, опять переезд на новое место жительства? Опять привыкать к новым людям и условиям? И все равно надо.

Он пошел к Жителеву.

— Посоветуйте, стоит мне начинать официальный разговор о перемене работы?

— Стоит — не стоит… Смотря какие к этому имеются доводы.

— Довод один: не устраивает мое теперешнее положение. По штатному расписанию — агроном по передовому опыту. А занимаюсь большей частью не своим делом.

— На вашей должности непосредственной работы хватит под завязку.

— Вот и вы поете ту же песню, — сварливо сказал Костя, — Я тут у вас ученый мальчик на побегушках. Я как раз хочу трудиться, а мне приходится просиживать стул. Столько канцелярщины…

— Должности повыше занимаемых просить, знаете ли, не принято. Их просто терпеливо ждут.

— Я и не прошу повыше занимаемой. Я прошу пониже занимаемой. Давно слышу, что в Бердышевой у нас нет настоящего бригадира.

Вот против этого не возразишь, подумал Жителев. О Бердышевой у них, у директора и парткома, давно болела голова. Бердышева была деревня немалая и незахолустная. По посевным площадям, по количеству скота там могло быть образовано отделение. Но, может, из-за близости к центральной усадьбе хозяйство там оставалось в виде комплексной бригады. И бригадиром уж года два работал Семен Ляпин. Постромку свою он пока что тянул, но никогда не забывал своей корыстной выгоды. В прямом плутовстве не замечен, однако вот работает в Бердышевой, а строит себе, подвел под крышу дом-особнячок в Топориках. Не мал, не велик дом — на четыре комнаты с верандой, с разными там прибаутками. И есть у Семена привычка покрикивать на людей. А сейчас не те годы, нужно что-то другое. И уж начало сказываться то обстоятельство, что у бригадира этого-то другого нет.

— Позволь с тобой поговорить без обиняков, — сказал Жителев, сам не заметив, что перешел на простецкое «ты». — У тебя самого есть такая повадка— говорить с людьми дерзко. Бригадира в Бердышевой все равно придется не теперь, так через год кем-то заменить. И привлекательно бы поставить на бригаду человека с образованием. Но с людьми ты не больно уживчив, в деле, за которое борешься, скоро расхолаживаешься. Вишь, как оно выглядит.

Шуклин слушал его с напряженным лицом.

— Давай посмотрим на все это как бы со стороны. Вот назначили на бердышевскую бригаду некоего Костю Шуклина. Парень молодой, практика у него не так велика. Есть, правда, благое желание все повернуть по-иному, поставить по-научному. Плохо ли? Но вот дошло до дела. Первое, с чего начнет Шуклин: изучать земли. Однако на дворе зима. Просто пройти по полям, поглазеть и то ни к чему, все покрыто снегом, одни заячьи тропы в пустых перелесках. А пахотной земли у бригады, между прочим, больше тысячи га. Потом весна, надо размещать посевы. Тоже работа — не тяп-ляп. Почвенные карты есть, но им давность двенадцать лет. Надо бы обновить всю почвенную документацию, но где там…

— У меня в районной химлаборатории дружок работает. Учились вместе, — осторожно заметил Шуклин.

— Выгодный дружок. Но и он тебе всего не сделает за три дня. Тут надо терпеливо и долго бить молотком, чтобы проклепать. А на первый случай придется просто поспрашивать стариков, практиков и разместить, как раньше делалось: где что лучше растет. Другая забота у агронома-бригадира — система удобрений. Нам их нагрудили уже теперь столько, сколько, бывало, не получали за три года. Куда-то на хранение их скласть — и то задача с огромным неизвестным. А весной надо ими правильно распорядиться. Но ты еще учти, что и мы со стороны дирекции совхоза наверняка будем Шуклину помехи строить. То технику весной кое-какую заберем, которая бы и самому нужна. То вдруг дадим нежданно-негаданно в посевной план гектаров пять-десять луку. Тебе-то, конечно, известно, что дирекция тоже не по прихоти вмешивается в дела своих отделений и бригад… И таких трудностей встанут сотни. Ох, и тяжела же она, шапка агронома-бригадира!

До реки Уфы от села Топорики в самом ближнем расстоянии километров восемь. И то, если стоит сухое лето и можно пройти низинными тропинками по уреме, где растет только черемушник, калина да красноствольная ольха.

Для косьбы эти места не очень пригодны. Сельские жители, у кого есть досуг да высокие резиновые сапоги, косят только кое-где на заболоченных еланях осоку-резун, как материал подстилочный. Но скот в первой половине лета пасется в уреме охотно. Трава тогда еще не загрубела, и она, наверное, вкуснее луговой: в ней много мятлика, много какой-то сладкой мясистой дудки. Поэтому заросли тальника летом всегда бывают искрещены целой сетью тропинок с глубокими копытными следами. И грязь на этих тропинках бывает особенная, коричневая, смолисто-вязкая. И заплутаться в уреме легче всего, потому что воздух там болотный, влажнопахучий. В таком воздухе скоро начинает кружиться голова.

Итак, Уфу сельские жители своей не считают из-за дальности и трудности пути до нее. Село располагает своей речкой. Она невелика, местами сужается до того, что без труда можно построить на козлах дощатые переходы, местами несколько расширяется. Наверное, сверху она выглядит как причудливо брошенная в луга, узловатая, голубая бечева.

Вода в Уфе каждую весну поднималась метра на три, но селу было до этого мало дела. В низинном междуречье все болотины превращались в озера и озерки, потому что во всех протоках спирало воду. Но там, в уреме, в болотинах, затоплять было нечего. А своя сельская, доморощенная речка большой беды наделать по маломощности не могла.