Земля и люди. Очерки.

Выдалась ноченька.

Машины привел Жителев. Пришло три грузовика, и с ними приехало до десятка рабочих, из тех, кто попал ему на тот случай под руку.

Есть люди, обладающие редким и завидным даром внушать окружающим уверенность. Откуда-то у каждого, самого слабого душой, берется убежденность, что с такими не пропадешь. Жителев сам был физически не сильнее любого другого. Но люди знали: такой пойдет первым, если надо будет — и в огонь. И каждый рядом с ним чувствовал себя сильнее.

По дороге на ферму, подъехав к разливу, затопившему стлань, машины встали. Жителев вышел из кабины, простецки сказал шоферам:

— Нуте-ка, вспоминайте, чему вас учили на курсах. Что нужно сделать с машиной при переезде через броды? — И как добродушный экзаменатор подсказал: — Снять ремни вентиляторов, заткнуть деревянными пробками отверстие масленого щупа…

Это было все, что он знал для такого случая из шоферских наставлений. Недостаточно, чтобы самому провести машину через бродок. Достаточно, чтобы люди вспомнили все остальное.

Ни на кого не оглядываясь, он побрел через разлив, нащупывая ногой левый край стлани. Сейчас же двое из ребят помоложе пошли за ним следом. И уж кто-то следом за ними ставил указательные вешки, чего сделать сам Жителев бы не додумался. Великое дело — товарищество.

— Ну как вы тут воюете? — спросил Жителев, прошлепав через весь залитый водой двор к свинарнику.

Никто ему не ответил, а он и не ждал ответа. Все было видать без слов. В откормочном отделении уже было залито лежбище и свиньи грудились теперь в замощенном проходе, тревожно ныли, дрались.

Геннадий с Оголихиным заканчивали сколачивать трап, ведущий на полати. Подсаживать туда свиней не пришлось: животные сами понимали, что к чему, некоторые из них уже успели взбежать по прогибающимся сходням в свое новое убежище. Один подсвинок при этом попал ногой в щель между досками, повредил себе копыто и теперь неистово визжал, сетовал на судьбу.

Затею с постройкой полатей Жителев одобрил: «Вот это — разумно». Но разумнее всего было то, что машины вовремя пришли на выручку. На полати не поместилась бы и половина животных из одной этой секции.

Шоферам Жителев сказал подгонять машины, насколько можно ближе. По двору пришлось класть нечто вроде лежневки из досок поперек коротких бревен, которые тут же под человеческой ногой погрузились в жидкую грязь. И развернуться машины могли только за пределами фермовского двора, а потом больше сотни метров подъезжать задним ходом.

Зато теперь их было уже не четверо, и Заправкину стало совестно своей усталости, того «будь, что будет», которое начало было уже овладевать им. Первую машину подвели хорошо. Животных на руках вытаскивали из свинарника, забрасывали в кузов. Один какой-то шалопутный хрячок в испуге выскочил через борт, плюхнулся в грязь. Его выловили из воды полузадохнувшегося и сунули обратно. Смеялись и балагурили при этом, хоть если со стороны посмотреть — было не до смеха. Ночь к тому же стала еще непроницаемее, плотнее. Должно быть, недалеко до рассвета. Вторая машина задом подошла хорошо, но когда тронулась, сошла с лежневки. Ее чуть ли не на руках выносили, выталкивали на твердую дорогу.

Ноченька выдалась!

Когда машины ушли, Жителев оглядел девушек, Геннадия и Оголихина.

— Вам бы где-то обсушиться, обогреться, — сказал он. — Вы свое дело отважно сделали.

— Ну уж отважно, — пробормотал Геннадий, не зная, как принять сказанное — за дружелюбную насмешку или за похвалу. Должно быть, в этом было пополам того и другого.

Оголихин отозвался по-своему, в задир сучьями.

— Вот правильно, — ворчливо сказал он. — Сейчас пойдем в ольховник, разведем костер, согреем чайку. Пожалуйте тогда к нам за компанию…

Сухое место для костра теперь не найти было бы по всей низине. В ольховнике, про который упомянул Оголихин, вода стояла выше, чем во дворе. Даже сквозь ночную темь было порой видно, как она поблескивает между стволов. Свет звезд, что ли, рождал на полой воде такие грозные, ножевидные отблески.

Геннадий тоже оглядел секретаря парткома, подумав: тебе, может, еще нужнее обсушиться и отогреться. Грязен до самых глаз, посерел, как пепел, видать, что не больно здоров, но бодрится, чтобы не унывали люди, глядя на него. Тоже нелегкое дело — являть пример…

Машины пришли еще раз. Шоферская сноровка подсказала ребятам привезти по полному кузову фашинника, который ставили зимой на дороге в виде ограждения от снежных заносов. Погрузились уже легче, чем в первый раз. Чуть не забыли отправить в село девушек. Те, конечно, сами тоже не попросились бы.

Какая ни выдалась ноченька, а кончилась. Рассветало скоро и начисто, как это бывает только по весне. Все вокруг видать как через грани хрусталя. Но как незнакомо бескрайна стала затопленная низина. Гладь воды неподвижна, блестит как совиный глаз. Весь мусор, старая листва, легкий хворост — все это всплыло и сбилось вокруг редких кустов. Но вода не стоит, движется своими путями. Это видно по устоявшему забору, который образует на ее глади длиннозубую гребенку. И странно приземистыми выглядят строения фермы, непривычно низко висят стрехи крыш.

Стороной прошли три вертолета. Стрекозиные тельца их были совсем розовыми, значит, скоро солнышко достанет и сюда.

Вслед за этим на юго-западе раздались взрывы. Вертолеты принялись разбивать ледяной затор на реке.

Скоро, через каких-нибудь полчаса после этих ударов, вода начала сбывать.

Тетка Ляна всегда узнавала сельские новости первой в доме. Вечером за ужином она рассказала своим ребятам, что механику Колясникову дали легковую машину «Москвича».

Вообще-то Колясников машину купил, а не получил бесплатно, и она это понимала. Но деньги тетка Ляна не признавала, может быть, потому, что никогда их в большой сумме не имела. Когда в селе был колхоз, денежные выдачи на трудодни составляли кошачьи слезы, а после того, как образовался совхоз и весь заработок стали исчислять в деньгах, она уже стала не в силе работать, как раньше, и помногу, «грудкой», ей на руки не приходилось. О деньгах она часто говорила, что это бумага, и ничего они не значат.

Как-то к ним зашел Жителев, и тетка Ляна, которую не зря в селе прозвали лопотуньей, разговорилась с ним на эту тему. По ее рассуждению, выходило, что деньги нужны только как мера труда, но и то это — неточная мера, потому что кто-нибудь один работает как черт, а получает за это небогато, другой же получает изрядно, не поймешь за что. Человеческий труд только скрепя сердце можно оценивать денежной мерой, пока не придумано иного способа его оценки.

Конечно, все это в тот раз она сказала не этими, а своими словами, может быть, корявее. Но мысль была эта. Жителев слушал, азартно хлопал кулаком по колену и все требовал, чтобы Геннадий с Валей как следует вникли в то, что говорила старуха.

— Нет, вы послушайте, что она говорит, — требовал он. — Ульяна, да ты же грамотнее нас всех в политэкономии!

— Да уж грамотейка, — насмешливо соглашалась тетка Ляна, — мне расписаться — такой труд, как с возом в гору…

Об этом же зашло у них и в этот раз, за ужином. Геннадий сказал:

— Как это так — «дали»? Он купил машину на собственные деньги.

— Денег собственных не бывает, — упрямо твердила старуха. — Сегодня ты их получил, завтра отдал.

— Но мне за них что-нибудь дадут при этом.

— А вот когда дадут что-нибудь, без чего прожить нельзя, то и будет собственное. Вот юбка на мне собственная, потому что никто такую рванинку за меня донашивать не станет, придется мне самой. А машина… На заводе, где их делают, работает, может, триста человек.

— Да нет, там не триста. Там в коллективе несколько тысяч, — поправил ее сын.

— Ну вот. И каждый в эту машину отдал свою каплю труда. Разве можно такую штуку в собственность. Просто дали человеку, пусть покудова пользуется.