Богема

– Скажите, товарищ, вы знакомы с начальником такого-то отделения? Нет? Очень жаль. А вы не могли бы узнать, что он за человек, то есть, я хочу сказать, как он, покладистый? Или… строгий? Ничего не можете сказать? Жаль, очень жаль…

На другой день шел куда-нибудь еще, узнавал, расспрашивал, вынюхивал, точно намеревался совершить какое-нибудь преступление и подготавливал почву для крупной взятки. Так проходило несколько дней, пока он случайно не узнавал, что аналогичную справку его приятель получил давно, без всяких затруднений в течение трех минут. Тогда он начинал бомбардировать вопросами этого счастливца:

– Ну как? Расскажи, расскажи. Что он тебе сказал? Каков он из себя? Долго ждал? Странно… Мне казалось, что это очень сложно.

После всего этого Ройзман отправлялся сам. Утром этого дня он тщательно занимался туалетом, надевал новый галстук и старался придать лицу вдумчивое и солидное выражение.

Но жестоко ошибется тот, кто подумает, что Матвей приходил и просил справку, как это делают все. У него дело обстояло гораздо сложнее. Войдя в кабинет советского работника, он принимал (может быть, бессознательно) вид заговорщика. Опустившись в традиционное кресло для посетителей, доставал из портсигара папиросу и предлагал портсигар «лицу». Если «лицо» отказывалось, Ройзман хмурился, считал это за недобрый знак, если брало, то хитро улыбался, чуть ли не подмигивал ему с таким видом, точно хотел сказать: «Ну, брат, теперь мы связаны, крепко связаны, ты и я. Уж теперь ты не можешь отказать мне ни в чем, если я даже попрошу тебя украсть казенные деньги». Перед тем как приступить в делу, он заводил посторонний разговор. «Лицо» морщилось, но отвечало. В некоторых случаях со стороны «лица» следовал решительный вопрос: «Что вам, собственно, угодно?» Лишь после этого Матвей излагал свое дело. В девяноста случаях из ста «лицо» не выдерживало и отчитывало его:

– И вам не стыдно, товарищ, из-за такого пустяка беспокоить занятого человека! Ведь это мог сделать мой секретарь, даже не секретарь, а регистратор.

Выйдя с нужной бумажкой, Матвей в глубине души считал, что он его перехитрил, и ласково улыбался самому себе, как бы говоря: «Ну и башковитый ты парень, у другого бы сорвалось, а ты молодец, добился своего».

И очень сердился, если кто-нибудь из его приятелей высмеивал эти комбинации, говоря: «Да ведь и ходить-то самому не надо, можно было кухарку послать, поставили бы штамп, и все».

Теперь, когда он сидел перед Есениным, его вдруг осенила мысль: не провести ли Сергея в председатели «Общества поэтов и любителей поэзии», под флагом которого у Ройзмана было почти свое дело – собственное кафе. В нем он «заведовал программой».

Мозг его лихорадочно работал. Чтобы получить львиную долю дохода от «литературного» кафе, в то время довольно модного, необходимо иметь в правлении «своих ребят» или же таких, как Есенин, которые, дав «имя», ни во что бы не вмешивались. Ройзман тут же начал мысленно высчитывать и вычислять выгоды от этой кандидатуры. И решил, что самый лучший, то есть самый выгодный, кандидат – это Есенин. Но как приступить к делу? Для Матвея это было не так просто. Он не допускал мысли, что можно взять да и сказать об этом Сергею. По его мнению, надо действовать осторожно, ловко и хитро (вроде того, как со справкой из милиции), поэтому он очень обрадовался, когда в передней раздался шум и послышался голос Сони:

– Спасибо! Теперь я буду отдыхать. Вечером загляните…

Поднявшись ей навстречу, Ройзман церемонно поцеловал руку девушки.

– Ах, Мотя, это ты, я рада, – вяло произнесла Соня. – Сережа тоже здесь?

– Хотел бы я знать, как бы я мог быть не здесь? Ведь вы же заперли меня на ключ. Не мог же я разбить окно.

– Я очень рада, что вы этого не сделали, – улыбнулась Соня. – Сейчас будем пить кофе.

Как только она вышла на кухню, туда же вышел и Ройзман.

– Послушай, – зашептал он, нервно теребя прядь волос у виска, – ты с Есениным как? Хорошо?

– Ничего. Скорее – да. А что?

– Понимаешь, здесь одно дельце надо обделать.

– Матвей, когда ты отучишься от этих словечек? Никогда не говори «дельце».

– Но почему? – вскинул он брови.

– Потому что это вульгарно.

– Но сейчас не до этого. Слушай, Соня, ты мне друг?

– Приблизительно.

– Что значит – приблизительно? Ты всегда остришь…

– Я не острю, – ответила Соня. – Я тебя терплю постольку, поскольку ты мне достаешь…

– Тише, тише, могут услышать.

– Здесь никого нет.

– Все равно. Сейчас такое время…

– Что тебе нужно от Есенина? Говори скорее и помоги мне разжечь примус.

– Ничего особенного. Узнай только, как он отнесется к тому, если его выберут председателем нашего «Общества поэтов».

– Ты, кажется, хотел провести в председатели Ивнева.

– Хотел, да и сейчас не отказываюсь. Только надо выяснить с Есениным. Он выгоднее для нас.

– Ах, Мотя, какой же ты жулик.

– Без этого нельзя, – улыбнулся Ройзман, слегка обнажая крепкие, белые, но криво поставленные, похожие на клыки зубы.

– Ладно, я все узнаю. Только знаешь что… у меня уже кончилось.

– Так скоро? – испуганно спросил Ройзман.

– Где же скоро… ты приносил вчера.

– Все равно. Это слишком. И потом, это же стоит денег…

Соня рассердилась.

– Если это можно было бы получить бесплатно, то я не прибегала бы к твоим услугам.

– Ну хорошо, хорошо, сегодня же будет, только обработай Есенина. Член правления получает обед и ужин.

Девушка расхохоталась.

– Он в этом не нуждается. Станет он есть вашу бурду. Он обедает у Карпович.

– Во-первых, у нас не бурда, – обиделся Ройзман.

– А во-вторых, я иду варить кофе, – перебила его Соня.

В дверях Матвей столкнулся с Есениным. Тот был в шубе.

– Как! – воскликнул Матвей. – Уже?

– Мне надо ехать…

– Подожди, сейчас будет кофе.

– Нет, я тороплюсь.

Матвей смутился. Все его планы летели к черту. Тогда он решился. Это был риск… но… иногда и ему приходилось рисковать.

– Одну минуту… Маленькое дело… Я… я… хотел тебя попросить…

Они зашли обратно в комнату. Есенин в своей великолепной енотовой шубе, похожий на молодого веселого купчика, прохаживался по комнате, рассеянно слушая Ройзмана, глядя на него невидящими глазами.

– Послушай, Есенин, хочешь быть председателем? – выпалил он вдруг после нескольких бессвязных, ничего не говорящих вступительных фраз.

– Земного шара? – улыбнулся Сергей. – Опоздал ты, это место уже занято Хлебниковым.

– При чем тут земной шар? Я говорю про «Общество поэтов».

– Плевал я на это «общество».

– То есть как так? – попробовал оскорбиться Ройзман.

– А вот так, – сказал Есенин. Он расставил ноги, нагнул голову, точно его тошнило, и харкнул на пол. Затем, наступив на плевок каблуком, точно на таракана, растер его.

Матвей переменил тактику. Он начал хохотать, хватаясь за бока и подрыгивая ногами.

– Ну и шутейник же ты, Есенин, ей-богу, шутейник. Как это ты ловко сделал – каблучком плевочек… А ну-ка еще раз! Ей-богу, ты можешь уморить человека.

Есенин вдруг развеселился. От глаз его по всему лицу распространились маленькие тонкие черточки, похожие на солнечные лучи в миниатюре.

– А что я буду делать в этом «обществе»? – засмеялся Сергей.

Ройзман, чувствуя, что он уже нашел общий язык с Есениным, решил воспользоваться моментом.

– В том-то и дело, что ничего. Молодые поэты будут на тебя молиться. Председатель у нас – Есенин, шутка ли. Ну а ты будешь пользоваться всем необходимым. Ну, жалованье правление назначит тебе, а если не побрезгуешь, можешь приезжать в кафе как к себе домой и ужинать.

Есенин задумался.

– А знаешь что…

– Ей-богу, я бы на твоем месте согласился, – перебил его Ройзман, одной рукой крутя волосы у виска, а другой хлопая себя по колену.

В этот момент вошла Соня.

– Вот, Матвей уговаривает меня надеть поэзо-шапку Мономаха, – засмеялся Сергей.