Суета сует

Оттолкнул Гранита, прошел к калитке, отодвинул щеколду.

— А где Антошка? — спросил, не глядя на Анну.

— На даче с садиком. Я же говорила тебе.

— Слушай, — Андрей решительно посмотрел ей в лицо. — Я зайду к… Дмитрию. Пусть дает развод. — И разозлился: — Сколько можно тянуть?!

— Разве в нем дело? — женщина невесело улыбнулась. — Он, может, и согласен. Отец не хочет развода. Все надеется, что Дмитрий вернется.

— Вот ситуация-то, с ума сойти! — Андрей стукнул кулаком по штакетине калитки. — А ты?

— Что я? — не поняла Анна.

— Ты ждешь его? — Андрей, нахмурившись, угрюмо смотрел ей в глаза.

— Как тебе не стыдно?.. — Она обиженно заморгала, губы презрительно шевельнулись. — Уехать бы куда-нибудь, — вздохнула устало, — разрубить бы все разом.

— От кого нам бежать? — раздраженно спросил Андрей. Поднял голову, поглядел пристально, уверенно вдаль. — Чего нам стыдиться? Нет, я отсюда никуда не уеду!

— Само собой, не уедешь, — согласилась Анна. — Я так просто сказала. У тебя здесь перспективы, будущее. Вон какой ты талантливый… — она усмехнулась.

— Не говори глупости! — возмутился Андрей. Вышел за калитку.

— Прости… — Анна погладила его по руке, вцепившейся в планку штакетника так сильно, что побелели пальцы. — Мне тоже уезжать нельзя. Это доконает Ивана Дмитриевича. Он останется совсем один и…

— Но и так дальше тоже нельзя, — резко перебил Андрей. — Положение-то действительно дурацкое. Черт-те что получается!

— Не ругайся, — Анна виновато и просительно заглянула ему в лицо. — Что-нибудь придумаем… Я постараюсь подготовить Ивана Дмитриевича.

Андрей ласково провел ладонью по ее голове. Улыбнулся почти непринужденно, хотя глаза оставались сердитыми.

— Все будет хорошо, — он слегка стиснул пальцами ее ухо, потеребил. — Я сегодня приду к тебе.

— Может, не надо? — неуверенно попросила Анна. — Мне почему-то тревожно сегодня. По-моему, он догадывается.

— Иван Дмитриевич? Тем лучше… Я приду! — Андрей быстро нагнулся, поцеловал ее в щеку. Анна покраснела, оглянулась испуганно на дом.

— Ты в общежитие?

— Да. — Андрей глянул на часы и вдруг вспомнил. — Скажи, что дарят ребенку «на зубок»? Меня Бахтин пригласил, у него сын родился.

— Не знаю, что дарят… — Анна пожала плечами. — Мог бы и меня с собой взять… Ложечку, кажется, надо серебряную.

— Пойдешь? — обрадовался Андрей.

— Нет, разумеется, — решительно отказалась Анна. — Но пригласить-то меня ты мог?

— Не понимаю, — Андрей растерянно заулыбался. — Что с тобой?

— Ничего, — она похлопала его по руке. Кивнула, прикрыв глаза: действительно, мол, ничего. — До свидания. — Повернулась, пошла не спеша к дому. Неторопливо поднялась на крыльцо. Не оглянулась.

Андрей удивленно смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась за дверью. Потом щелкнул пальцами перед носом овчарки, вставшей на задние лапы по ту сторону ограды, и быстро направился прочь.

Когда Анна вошла в комнату, Иван Дмитриевич стоял у окна, глубоко засунув руки в карманы брюк и безвольно опустив плечи. Невестка, увидев его, слегка поморщилась, подошла к свекру, встала рядом.

Сквозь кружево веток и листьев видно было калитку, Гранита, колотившего по воздуху хвостом, красную клетчатую рубаху Шахова, которая то появлялась, залитая солнечным светом, то исчезала в тени берез, пока не скрылась в переулке.

— Хорошая стоит погода, — Иван Дмитриевич вынул из кармана руку, несмело положил ее снохе на плечо. — Для яблонь хорошая.

— Да, хорошая…

— Пойду покопаюсь в саду, — старик, сгорбясь, отошел от окна.

— Помочь? — спросила тускло Анна.

— Спасибо, Аннушка. Не надо. Это ведь больше мне нужно, чем яблоням.

Иван Дмитриевич приглушил вздох, потоптался. Хлопнул дверью.

Анна застонала, точно пискнула, крепко зажмурилась, с силой прижалась лбом к стеклу.

3

В доме Бахтиных — томительное для мужчин, полное суеты, беготни для женщин, время ожидания гостей. Николай как неприкаянный бродил по горнице: то к окну подойдет, отдернет тюлевую занавеску, посмотрит с тоской на улицу, то остановится около длинного — из угла в угол комнаты — стола, оглядит без любопытства тарелки, тарелочки, тарелищи с холодцами и заливными, колбасами и бужениной, сырами и сырками, огурцами и огурчиками, помидорами и помидорчиками, всякими разными хренами, редьками и редисками — все это алеет, зеленеет, белеет, розовеет.

Отец сидит в простенке под Почетными грамотами, руки — тяжелые, с выпирающими шишками суставов — на колени положил. Следит за сыном глубоко ввалившимися глазами, в которых ехидство сменяется надеждой, надежда — насмешкой.

— Слышь, Маша! — неуверенно окликнул Николай жену.

Та хлопнула холодильником, выглянула из кухни. Лицо широкое, щеки тугие, румяные: и от природы, и от жара печки — пришлось разжечь, много ли на двух конфорках сготовишь? Шипит, потрескивает что-то у нее за спиной, побулькивает, тарабанит тоненько и весело крышкой.

— Чего тебе? — Мария вытерла лоб запястьем. Рука белая, сдобная. — Мама, в духовку загляните, гусь вроде подгорает, — это она через плечо свекрови и — снова к мужу. Глаза счастливые, лицо к улыбке готовое: — Ну, говори скорей, некогда мне.

— Может, мы причастимся? — как можно непринужденней спросил Николай и, неожиданно даже для самого себя, развязно щелкнул по горлу. — С батей, — уточнил торопливо, а голову уже в плечи вжал, замер.

— Еще чего, — уничижающе пропела Мария, и глаза ее стали круглыми от изумления. Повернулась к свекру: — Вы ведь подождете, папа? — голос ласковый, взгляд льстивый, любящий.

— Знамо, подождем, — старик Бахтин вздохнул, поперебирал пальцами по коленям. — Это все Колька твой. Невтерпеж ему, гляди-ка! А куда спешить? — и мстительно посмотрел на сына.

— Дождешься ты у меня, — Мария показала мужу кулак и… замерла. Шевельнула ноздрями, ойкнула, метнулась в кухню. Забренчали крышки, потянуло в горницу жареным, пареным.

— Чего ты на меня-то? — обиженно насупился Николай, зыркнул на отца из-под бровей. — Для тебя же хотел…

— Твоя небось жена-то, — старик Бахтин поджал губы, и его худое, с ввалившимися щеками, с окостеневшим носом, лицо задеревенело. — Пускай она с тобой и разбирается. А меня приплетать нечего.

— Ладно, разберемся, — Николай решительно взял со стола бутылку.

— Не трожь! — грозным шепотом приказал старик. — Не тобой поставлено, не тебе и брать. Не своевольничай!

— А, пойми тебя, — Николай со стуком возвратил бутылку на место.

Послонялся вдоль стола. Подхватил с тарелки кружок колбасы, бросил в рот. Отдернул занавеску, выглянул в окно.

— И где только этот говорун запропастился?

— Жди, жди, — язвительно заворчал отец. — Этот твой артист заявится теперь, когда полон дом гостей будет. И где только ты такого раскопал. Гусара первой гильдии…

— Да брось ты, — Николай мрачно жевал колбасу. — Что уж, все на тебя должны быть похожи, что ли? — И захохотал: — Во, бежит, не споткнется.

Повернулся, посмотрел торжествующе на отца. Повеселев, крикнул:

— Маш, мы пойдем на воздухе посидим. Слышь?

Жена, точно поплавок из воды, вынырнула из кухни.

— С чего бы это? — Оглядела с подозрением стол. Заглянула мужу в глаза. Глаза были невинные.

— Пущай, Маня, идут. Пущай. Нечего мужикам тут маяться, — сухонькая старушка толкнула ее плечом: — Пропусти-ка.

Просеменила к столу с хрустальной чашей салата в вытянутых руках.

— Мама, — с укоризной протянула Мария. — Вы знаете, зачем они идут?

— Знаю, знаю, — старушка проворно поперебирала по столу коричневой ручонкой, и — вот чудо! — для салата нашлось место. Подняла веселое личико, собранное из лукавых морщинок. — Пущай идут. Вот ведь какая у меня сноха поперечная. Мужикам ни вздохнуть, ни выдохнуть не даст!

— Вот всегда вы так! Характера у вас нет, — Мария передернула плечами, пошла в кухню, гордо вскинув голову.