Всем смертям назло

— Что же делать, Клава?

— Если бы на все случаи жизни были готовы ответы! — рассуждая как бы сама с собой, проговорила сестра. — Конечно, самое лучшее — перевезти его в Донецк. Как-никак областной город… и кадры квалифицированней, и возможности выше. Но кто возьмет на себя эту ответственность? Гринь выговаривала нашим врачам; почему не перенесли в операционную? А ведь заведующий отделением запретил Бадьяну трогать его с места. Боятся артериального кровотечения. Советовала сделать сложную операцию, так после, когда уехала. Горюнов сказал: «Советовать все храбрые, а кто поручится, что он выдержит? О том, что на столе зарезали, найдется кому сказать!» А Горюнов всегда говорит словами заведующего. Друзья… Обратись-ка ты, Танюша, в здравотдел.

— К кому?

— Стукало там есть. Главный хирург области. Он поможет.

Под утро Сергей попросил пить. Таня поднесла стакан с водой.

— Пей, Сережа, пей! Врачи рекомендуют больше пить. — Старалась не расплескать воду, крепко сжимала стакан обеими руками и чуть не вслух твердила: «Это в первый раз. От непривычки… привыкну… приучу свои руки к нему…» А они от напряжения дрожали, и вода, минуя Сергеевы губы, текла в нос, к глазам, за шею.

Сергей отдышался.

— Где отец?

— Дома у нас ночует. Завтра ему надо ехать. К тебе приходили ребята. Управляющий трестом был.

— Локти у меня остались?

— Не надо об этом, Сережа. Живут же люди… Я все могу делать. Вот! Таня порывисто встала, протянула руки к лицу Сергея. — Они твои… тоже… на двоих будут. Ты не смотри, что они маленькие и сама я маленькая! Я все смогу! Мы еще лучше других жить будем! — Не дожидаясь ответа, заспешила: Сегодня поеду в Донецк, тебя перевезут туда. Там хорошие доктора, они сразу вылечат!

А новый день нес с собой новые тревоги и опасения. Порой казалось, что минуты жизни Сергея сочтены. Но сильный организм яростно дрался со смертью, гнал ее, и она была вынуждена давать все новые и новые отсрочки.

К вечеру тридцатого апреля зеленый «Москвич», вздымая придорожную пыль, мчался в районный городок. Человек спешил на помощь к другому человеку.

Ознакомившись с историей болезни Петрова, Стукало в окружении свиты врачей прошел в палату.

— Как самочувствие, шахтер?

— Хвастаться нечем, доктор…

— О-о-о! Вы, я вижу, упали духом. Не годится, не годится! Представитель такой мужественной профессии — и какой пример подаете вы больным! Вам предстоит еще долго жить, и, знаете, вспомните когда-нибудь эти дни, стыдно станет за свою слабость. Вот ведь как-c!

Стукало повернулся к врачам, сказал:

— Подготовьте Петрова к эвакуации! Человек рожден жить! Этого в наших стенах никто не должен забывать! Врачи не забывали об этом в бою, под разрывами снарядов… До областной травматологии полета километров. Испугались?..

Стукало вышел. У дверей его встретила Таня.

— Доктор, он будет жить?

— Сколько ему лет?

От встречного вопроса Таня побелела, вихрем пронеслось а мозгу — сейчас скажет: «Жаль, но…» Попятилась назад и замахала руками:

— Не надо, доктор, я не хочу, не надо…

— Что вы, что вы, детка! Я хотел только сказать, сколько ему осталось жить до ста лет.

— Ему двадцать пять.

— Ну вот-с! Значит, семьдесят пять. Повезем его к нам. Сразу скажу: лечиться придется долго. Ожоги заживают не скоро. Крепись, шахтерская жена!

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

1

Ночью в окно заглядывал двурогий серп луны. Когда на него наплывали тучи, в палате становилось совсем уж неуютно. Издалека долетал глухой шум. Он медленно нарастал, переходил в отчетливое рокотание и потом так же медленно затихал.

«Машины идут, дорога недалеко, — думал Сергея, силясь уснуть. — Сколько сейчас времени? Как болят руки. Огнем жжет. Отрезали ведь, а они болят. Почему здесь не дали морфия? Скорее бы наступило утро. Отца уже проводили. Как он обо всем расскажет маме?..»

Рядом заскрипела кровать.

Сонный голос спросил:

— Не спишь, Егорыч? Я вот все думаю: живешь дома, ходишь на работу, и кажется — нет на свете болезней, страданий, все течет гладко, чинно… А как попадешь сюда, насмотришься… Иной будто мир. Сколько на человека бед цепляется! Да какие… Неужели и при коммунизме так же будет?

— А куда ты денешься от всего этого? — откликнулся голос из темноты. Меньше то есть будет этих гадостей, а быть будут. Победим старые болезни новые появятся. Болезни — это тоже проявление жизни.

— Унылая картина.

— Нет, таких больных, как мы, те есть лежачих, не будет. Профилактика лучше станет. В самой ранней стадии распознают болезнь и убьют ее, а то и вовсе предупредят.

Помолчали.

— Странная она штука, жизнь! — заговорил голос, начавший разговор. Пока не придавит к ногтю, не задумываешься о ней. Живешь себе… Получку получил — рад, выпил — весел, с женой поскандалил — гадко. Транжиришь ее, жизнь, направо-налево… А ей ведь цены нет. Поздно только мы понимаем это. Как у скорого поезда: расстаешься с другом и, пока есть время, болтаешь о пустяках, а тронется, мелькнет последний вагон — и вспомнишь: главного-то я не сказал. Ан поздно! Хлестнет поезд последним гудком — и привет!.. У меня не все получалось в жизни. И лгал, и малодушничал, и прочая гадость была. Это я только теперь понял. Эх, другую бы жизнь мне!

— Жизнь — это не мотор в машине, который можно заменить, — вздохнул Егорыч. — Оболочка осталась, а нутро другое. Недаром кто-то пошутил, что обезьяна, прежде тем стать человеком, сначала засмеялась и подняла голову вверх, то есть разогнулась, потом заплакала, а вытерев слезы, поняла, что у нее есть руки, и тогда стала человеком.

— Да, слезы… Как думаешь, Егорыч, жена останется с ним?

— То есть в каком смысле?

— В прямом… жить, женой…

— Никак не разберу я тебя, Остап Иосифович! Мужик ты вроде ничего…

— Да я просто, я так… Голоса умолкли.

В наступившей тишине тонко попискивала конка Егорыча. Старик сердито ворочался с боку на бок.

2

Даже самый беглый осмотр больного убедил Кузнецова — нового лечащего врача Сергея — в срочной необходимости хирургического вмешательства. Промедление могло стоить Петрову жизни. Сосуды подключичной артерии лопались, как мыльные пузыри, вызывая обильные кровоизлияния. Остановить этот смертельно опасный процесс могла только немедленная операция перевязка артерии почти у самого сердца.

Наступали первомайские праздники. Они могли задержать операцию по меньшей мере яа два дня. И Григорий Васильевич решился: он будет оперировать завтра же, первого мая.

Домой хирург шел пешком. Кузнецов любил эти прогулки после работы. Многоголосый шум, здоровое дыхание многолюдных улиц освежающе действовали на него. Отвлекали от больничных забот, глушили думы о служебных неурядицах, успокаивали нервы. И в этот вечер ему хотелось забыть обо всем на свете, пройтись по предпраздничному городу, ни о адм не думая, не заботясь.

Григорий Васильевич шел домой не спеша. Веселой суматохой были полны улицы, горели кумачом флагов, в воздухе висел радостный гул и пахло чем-то таким, чем может пахнуть только канун большого праздника.

«А может быть, не надо было назначать операцию на праздник? неожиданно ужалило врача сомнение. Тут же вспомнилось лицо больного и его голос: „Доктор, я буду жить?“ А глаза уже ни во что не верят. — Будет, должен! Человек должен жить!»

Около дома Кузнецова встретил сын. С разбегу прыгнул на шею.

— Папочка, мама себе такое красивое платье купила, такое красивое! Мы пойдем на парад? Ты посадишь меня к себе на плечи? Хочешь, я дам тебе шар? Самый красивый!

Отец улыбнулся.

— Видишь ли, Сережа… Дело в том, что я не смогу завтра пойти с вами. Мне очень жаль, но…

Сын соскочил с рук, шмыгнул носом.

— И всегда ты так, папка! То у тебя футбол, то еще что…