Ранней весной (сборник)

Ракитину на какой-то миг показалось, что дезертир рухнет сейчас на колени перед Шатерниковым, и он невольно зажмурился, чтобы не видеть человеческого унижения. Но боец повернулся и с протянутой, словно за подаянием, рукой побрел к лесу.

Из блиндажа вышло несколько военных во главе с командиром полка. Ракитина удивила молодость капитана Чернецова. По виду Чернецову много не хватало до тридцати. У него было смуглое курносое мальчишеское лицо; накинутая на плечи шинель открывала худую, поджарую фигуру. Военные люди обменивались какими-то фразами, но Ракитин не мог уловить сути их разговора. В круглой яме стало тесно, и, чтобы не путаться под ногами, Ракитин прошел в блиндаж.

Вдоль стен тянулись узкие нары, по углам стояли столы с зелеными ящиками телефонов и жестяными ящиками раций. Какой-то боец надсадно выкликал в трубку чьи-то позывные: Соловей, Чайка, Тюльпан. Ракитин задумался над тем, почему из бесконечного множества слов выбрали столь нежные позывные, и не заметил, как подошла назначенная минута и артподготовкой начался бой.

— Огонь!.. Огонь!.. — услышал он зычный, срывающийся крик, а вслед за тем такой шум, будто поблизости опрокинулась телега с кирпичами.

— Хорошо дивизионная дает, — с уважением сказал полный, с добрым, умным лицом лейтенант связи. Но Ракитину показалось, что огонь дивизионной артиллерии слишком тих, и, чтобы проверить это, он вышел из блиндажа.

Он словно перенесся из глухого подземелья в громокипящее царство звуков. Незримые колокола раскалывали простор неумолчным, тяжким звоном. Казалось, рвался в клочья перенасыщенный звуками воздух, ухало позади, визжало, шипело, свистело над головой, громом раскатывалось впереди. Чувство, подобное опьянению, охватило Ракитина. Обмирало и падало сердце, будто обручем сжимало черепную коробку, лопались барабанные перепонки, а хотелось еще и еще, до глухоты, до обморока, до полного растворения в этом неистовом хаосе звуков. И хоть это казалось невозможным, чудовищная музыка зазвучала еще громче, стала бредом — и вдруг спала. Ракитин догадался, что дивизионная перенесла свой огонь в глубину обороны противника и оттого утишились звуки разрывов.

Из блиндажа выскочил полный связист и что-то сказал командиру полка. Смуглое мальчишеское лицо Чернецова побелело. Он закричал на связиста, выругался, исчез в блиндаже и снова появился, нервно терзая борта шинели.

— Автоматчики разминулись с танками, — разобрал Ракитин слова, сказанные им комиссару полка.

— Небось опять Козюра напутал? — сказал Шатерников.

Комполка не заметил иронии.

— Нет, для координации мой предшественник направил Синцова.

— Куда же он девался?

Никто не знает, видели — он поскакал куда-то на лошади.

— Может, еще успеет? — сказал Утин.

— Какой, к черту, успеет! Уже надо пускать танки, через десять минут кончится артподготовка!

— А вы попросите еще огоньку, — посоветовал Шатерников.

— Прислушайся, капитан, — сказал Утин Чернецову. — Толково.

— Что вы! — уныло проговорил комполка. — Дивизионную нам дали до двенадцати двадцати. Выходи тут из положения…

— Так пускай танки без автоматчиков, — предложил Утин.

— Вот еще! — сердито сказал Чернецов и шагнул к блиндажу, но ему переступил дорогу Шатерников.

— Погоди, капитан! — сказал он властно. — У тебя есть резервы?

— Только разведчики.

— Сажай их на танки.

Чернецов округлил глаза, недоумевая, как ему самому не пришла в голову эта мысль. Вслед за тем лицо его вновь омрачилось.

— Время пройдет, фрицы оправятся!..

— Чепуха! — резко сказал Шатерников. — Вызови полковую, минометы. Немцы подумают: опять огневой шквал, попрячут носы, а пока они расчухают, что огонек не тот, танки свое сработают.

Чернецов благодарно посмотрел на Шатерникова и кинулся в блиндаж.

Замолкла дивизионная артиллерия, и воздух словно посвежел. Снова стали слышны редкие, похожие на вздрог басовой гитарной струны рикошеты пуль немецких «кукушек». Солнце вышло из облаков и засветило молодо и радостно, позолотив снег, — и трудно было представить себе, что война совсем рядом.

И тут послышался глухой рокот моторов. Все взгляды дружно обратились к березняку, над которым всплывало голубое бензиновое облако.

— Идут! — сказал, как охнул, кто-то.

Снова заговорили пушки, но как ни трудилась полковая артиллерия, огонь ее казался жалким по сравнению с недавним огневым смерчем. В промежутках между выстрелами слышались хруст и шелест умирающих деревьев. Ломая, сминая, топча березы, из леса выходили танки. Сперва показался огромный, мощный КВ, за ним пять средних танков. На броне лежали люди с автоматами в руках.

— Это разведчики? — спросил Ракитин Утина.

— Они самые…

— Ребятки только обедать сели, — проговорил за спиной Ракитина полный начальник связи. — Бац — приказ: по коням! Вот уж не думали не гадали!.. — И раздумчиво добавил: — Что ж, война…

Путь танков лежал мимо КП. Ракитин прошел в траншейку и стал рядом с Шатерниковым. Он слышал, как дрожит земля под гусеницами грузных машин, жирные комья глины отваливались от стенки траншеи.

Ракитин знал, что разведчики попали в десант случайно, из-за нерасторопности какого-то Синцова и жестокой находчивости Шатерникова. И это ставило их в другой ряд, чем всех остальных участников боя за высоту 16,9, которые делали свое дело. Слова полного связиста: «Ребятки только обедать сели…» — резнули его по сердцу. Ему показалось, что разведчики лежат на броне в каких-то неловких и неудобных позах, — может, так оно и было из-за непривычности этих ребят к танковым спинам. Ему почудилось что-то обреченное в их простых юных лицах, в их коротких, словно извиняющихся взглядах, скользнувших по его лицу. Только потом понял он, что они и сами ощущали свою неуклюжесть и чуть стыдились ее; а то, что он принял за обреченность, было лишь скромной солдатской готовностью: мол, сделаем, как сумеем…

— Отчего у них такие лица? — спросил он Шатерникова.

— Хуже нет — использовать людей не по назначению, — отвечая не столько ему, сколько собственным мыслям, проговорил Шатерников. — Когда человек не на своем месте, у него пол-уменья. Храбрость разведчика и храбрость десантника не одно и то же…

— Так вы же сами усадили их на танки!

— Не было другого выхода, — просто и серьезно ответил Шатерников.

Танки достигли болота и устремились к лесу по невидимым деревянным мосткам, далеко вокруг себя разбрызгивая болотную влагу. Одолев железнодорожную насыпь, они скрылись из виду, лишь некоторое время торчала верхушка башни КВ с длинным, узким стволом орудия, затем и она исчезла.

Обо всем последующем Ракитин мог только догадываться по репликам, которыми обменивались командир и комиссар полка, по обрывкам телефонных переговоров да по коротким замечаниям других командиров.

Так он узнал, что дивизионная артиллерия нанесла немцам большой урон, что уловка с полковыми пушками вполне себя оправдала — танки легко прошли первую линию немецких укреплений и принялись утюжить семинакатные блиндажи и дзоты противника. Но потом немцы оправились и стали обстреливать танки и автоматчиков из пулеметов и противотанковых пушек. Об этом говорилось с гневным удивлением и проклятиями, словно о непредвиденном коварстве противника, и Ракитину подумалось: насколько легче было бы воевать, если б противник вообще отсутствовал. А вскоре пришло сообщение, что КВ получил опасное попадание термитным снарядом, заклинившим башню, и вышел из боя. Но, видимо, оставшиеся танки делали свою работу неплохо, потому что Утин, поправив ремень, сказал Чернецову своим спокойным, будничным голосом:

— Пойду ребяток поднимать. А ты в случае чего с ним советуйся. — Он кивнул на Шатерникова, выбрался из ямы и, сутулясь, побежал к лесу.

Через несколько минут в небе вспыхнула красная свеча, быстро потекшая вниз кровавыми каплями. Ракитин и не заметил, кто подал сигнал атаки.

Со стороны леса доносились редкие, кажущиеся негромкими автоматные очереди, затем слабый, звонко-замирающий и вновь рождающийся крик, будто женские голоса тянули высокую, тающую на верхах ноту, и Ракитин не сразу догадался, что это прозвучало далекое «ура!» поднявшейся в атаку пехоты.