Благодарение. Предел

— И по бабьему ходок?

— А что ж! Нынче сами бабы научат в свои ворота заезжать зажмуркой.

— То бабы, а я девка, — сказал голос Ольги.

— Гляди, девка, оторвут тебе голову.

Что ответила на это Ольга, Сила не расслышал, удаляясь. Но ему радостно было оттого, что говорили женщины о нем.

В голубых сумерках чудилась Силе уманчивая затаенность за каждым кустом и домом, и это веселило его. Скотина разобралась по дворам. Хозяйки доили коров, дзенькая тугими поющими струями молока в ведре. По-шмелиному протяжно и низко гудели сепараторы в раскрытых кухонных окнах. Пахло скотом, кизячным дымом, на берегу за огородами под чугунками и котлами золотисто шевелились в сумерках костры.

Ольга вынимала замок из погребицы, гремя в темноте, когда Сила вывернулся на коне из-за ветлы.

— А я думала, пошутил, не приедешь.

— Ты край как нужна мне нонче, — беспечно сказал он.

Открыла дверь, потянула Силу за ногу:

— Лезь в погреб за вином.

Впритирку ходила вокруг парня, светя ему свечой. «Как же мне уманить ее? — прикидывал Сила. — На коня бы затащить, а там не вырвется».

— Садись прокачу, а?

— Здорово живешь! У нас гости… приезжал бы раньше.

Кто-то шел огородом по подсолнухам, шурша листвой.

— Ногами будто косит, — сказал Сила.

— С горя-то как бы пахать не начал носом.

— А что мне горевать? — сказал из тьмы сильный хрипловатый голос Мефодия.

Темное скуластое лицо приблизилось к глазам Ольги.

— Принес, куда прикажешь? — руки его были заняты свертками. За спиной ружье.

— Господи, как от вас вином пахнет.

— На вот огурчик, закуси… Слух в Предел-Ташле гуляет, Олька, будто ты за Сауровым бегаешь, как собачка. Верно?

Ольга толкнула Мефодия в грудь.

— Толкайся, милая, да не больно, не пришлось бы голову прислонять к этой груди.

— Да уж лучше к камню припадать.

— Гляди, говорю, твоя голова, можешь и о камень стучаться.

— Рановато пугаете, Мефодий Елисеевич, еще не сосватана.

— Любя говорю. А свататься я пришел. Все полномочия от жениха имею.

Мефодий поднялся в дом, скрипя ступенями крыльца.

Сила склонился с коня, заглядывая в глаза Ольги.

— Ты что? — оробело сказала она, пятясь к крыльцу. — Зайдешь, что ли? — уже с верхней ступени говорила она испуганным отталкивающим голосом.

Раздвигая ветки сирени, Сила подъехал к дому со степи, остановил коня у раскрытого на выгон окна. На столе — хлеб, яйца, вино. Ружье висит на стене, рядом с пиджаком Мефодия.

Мефодий сполоснул лицо, вытерся рушником, и на скулах угас хмельной румянец, заиграли глаза в тяжелых веках. Он широко расставил ноги. Четко вчернилась в белый фон стены крупная фигура в спортивных брюках и черной безрукавке. И хоть в лице начался оплыв, подбородок породисто чуть отвисал, все же сильными и красивыми казались Саурову это лицо и эта фигура.

— Силантий, заходи, — сказал Мефодий, хмуровато улыбаясь.

— Конем не въеду, а пешим опасаюсь, — зубоскалил Сила. Он повернулся в седле, вынул из саквы бурдючок кумыса, положил на подоконник — и бурдюк повздрагивал, как озябший ягненок. — Иван прислал вам.

— Спасибо. Люблю я вас, молодых! Хорошие вы ребята, только ночные озорники… Оля, и молодые парни не брезгуют мной. А?

— Нужны вы им, как прошлогодний снег в петровки, — отозвался из горницы весело зажурчавший голос Ольги. В зеленом сарафане без кофточки, светясь плечами и размежьем груди, вышла на кухню, вкалывая шпильки в высоко забранные волосы. Ванюшка, говоришь, прислал? А сам-то он где? — сказала Ольга.

— А что, Сауров, Олька-то нравится тебе? Верно, краля девка, а? Хоть ты своевольник и в красоте пока не разбираешься.

Сауров находился в той юношеской поре, когда не раскрывшиеся пока цветы манят к себе, когда предпочитают давать в долг, не становясь должником. Оказывал доброе внимание почти любой девке, пока не затревожатся неосознанной надеждой глаза ее. А как задышит девка взволнованно, он ничем не выделяет ее. И жалел девчонку недолго — любил волю.

Пришли Федор Токин с Клавой-лапушкой и Настя-курочка с молодым усатым красивым механизатором Афоней Ерзеевым.

— А ты, Сауров, поохраняй нас. Учись не пить даже в горе, — мрачно сказал Мефодий. Тяжелой ладонью вышиб пробку. — Да… Занемог наш Андриян Ерофеич. А ведь какой могутный… Кто бы подумал.

— Край-то он создал, — сказал Токин.

— Как начал с пятилеток, так и повез. Совхозы, заводы, целые поколения обязаны ему. А теперь вот… — Мефодий подошел к окну, положил на плечо Силы Саурова горячую руку, прерывисто дыша.

Поутихли все.

— Не велит он печалиться. Давайте за него.

— Ну, что он? — всполошились Настя и Клава.

— Что? Я бы жизнь отдал за него. Ну кто я был раньше? — говорил Мефодий, зорко взглядывая в лицо Силы, счастливое и смущенное тем, что сам Кулаткин выделил его из всех. — Был я тогда зелен, как первая завязь на яблоне, так, с мышиный глаз. И он поверил в меня.

— Умел он людей находить, — словно укоряя других, похвалил Толмачева механизатор Ерзеев, которого давно не продвигали. — Нюх…

— Не перебивай Мефодия Елисеевича, — сказал Токин.

Мефодий улыбнулся.

— Он не перебивает, а добавляет. А сбить меня не так просто. — Мефодий покачался на упругих ногах, не расплескивая всклень налитой рюмки. — На его плечах… На сердце его, на уме держится край, равный Европе. Я видел его не только в дни удач, но и горя… Сильно понизили его однажды, и он без обид взялся за низовую работу. Умеет подчинять себя партии. Дай бог и нам такими быть. За здоровье Андрияна Ерофеича!

Клава протянула рюмку Саурову.

— Я пью только после коня. А он у меня стеснительный.

Тум-Тум отворотил гордую морду от винного запаха. Настя и Ольга заспорили: кто ловчее сядет на лошадь.

— Заездите вы коня-то, — сказал Мефодий.

— Жалко? Глядите, вас бы не оседлали, — сказала Ольга, вскидывая лицо с задорно вздернутым носом.

Токин и Ерзеев отроились к окошку покурить.

— Перспективная девка Олька, — со вкусом сказал Токин. — Заматереет с годами. Без перины бока не пролежишь. Давай, Афоня, женимся: я Настю, ты Ольку бери, будем свояками.

— Но, но! Ваньку женим на ней, — приструнил Токина Мефодий.

— Малахольный Иван. Эти ребятишки, что Ванька, что Сила, только бы потискать девок. Безответственные. Ольга глядит на тебя пристально, Елисеич. Действуй.

— А куда святую Агнию?

— В рай пусть идет. Не спускай монашке…

Не только женщины, но и мужики сочувствовали Мефодию: какой орел с Агнией святой пропадает.

— Народ поймет тебя, Елисеич, — настаивал Токин.

— Буду терпеть… — сказал Мефодий.

— Да что ты маешься? Ванька не твой сын, все говорят.

— Не в том дело, мой или не мой… чую нутро его… ненавидит меня. И заикается от лютости. А уж я ли не старался человеком сделать его… Годовалым он задохнулся под подушкой… я снял подушку, а он уж не дышал.

Сила потерянно и непривычно злобно взглядывал на мужиков. И если прежде колебался, заманивать ли Ольгу к Ивану, то теперь только ждал случая, чтобы исполнить свою задумку. И когда Ольга подошла к окну, он, перегнувшись с седла, потянул ее за руку. Рука была тяжелая и горячая.

— Глянь, месяц молодой, круторогий — повесь ведро с водой на рог, не прольется. Хочешь, на Беркутину гору повезу тебя, Оля? И что тебе тут делать? Пьяные. Пусть Клава и Настя вожжаются, а тебе на волю…

— Сауров, мало тебе девок? — Мефодий строго взглянул в лицо Силы. — Она для меня все равно что я сам для себя. Понял? Не дразни меня. У нее есть жених. Ясно? Ты или заходи, или уезжай от окна. Не лошади мы, чтобы стеречь нас. Никакой сообразительности нету. Чересчур широко понимаешь мою доброту.

Сила отъехал за угол.

Сила и сам не знал, что так разломало в душе его привычный порядок, — скучно и бестолково стало ему. Будто туманным утром увидал в степи дерево, а проморгался — былинка тонкая никла от росы. Так и эти люди неузнаваемо двоились в его глазах.