Лоцман кембрийского моря

— Как не найдено! Вот он — как мой глаз! Я нашел.

— Спасибо, Савватей Иванович. Но это чересчур дорогой подарок. Алмаз такой величины стоил бы пуда два золота. — Она протянула Савве кристалл.

— Не беру, — твердо сказал Савватей Иванович. — Я подарил тебе. У другой и отобрал бы.

Лидия опять рассмеялась. Какая откровенность! Интересно, откуда этот человек?

— Я могу подарить и вдвое… Только верно ли?..

Он нагнулся и приблизил глаза к ее лицу. Отдала бы она так скоро два пуда золота?.. Он погрустнел.

Она должна была вернуть затуманившейся душе Буяна ее алмазную ясность. Лидия сказала:

— Я стеснялась взять такой дорогой подарок! Спасибо, Саввушка!

— Вот и я говорю! — Он обрадовался. — Ты побереги его, Лида.

— Откуда ты родом, Савва?

— Для чего тебе?

— Речь твоя мешаная. Разноязыко говоришь.

— Разноязыко?

— Ну да: по-нынешнему и по-старинному, по-городскому и по-деревенски… Ты не отвечай, если не хочешь.

— Врать тебе не хочу. Вот как скажу я тебе одной, втай: русский я жилец. Поняла?

Она с любопытством вслушалась. Он сказал это с гордостью. Но что означало это странное выражение? Оно имело для него особый смысл.

— Не поняла.

— Пояснить не могу… Не ученый же я по вашей науке, — вдруг жалобно сказал Савватей Иванович.

— Жалко, что неграмотный… Написал бы ты мне письмо в Москву…

— Я напишу, Лида! Говори, куда послать.

— В Москву, на Арбат, Денежный переулок, дом семь, квартира два.

— В Денежном переулке два квартира занимаешь?.. — с уважением сказал Савва.

— Нет, нет, квартира номер два, так и пиши. А в переулке нашем денег не делают уже триста лет.

— А на что зря? Всегда денег мало. Сотню добрых людей угощу, а то и полста: с улицы сколько наберется — всех угощу, и карманы пусты. А долго будут везти письмо до Москвы, на Арбат, да в переулок?

— Смотря откуда.

— От Усть-Илги.

— За месяц довезут. Но в Усть-Илге кто тебя научит русской грамоте? Лучше ты здесь, в Жигалове, устройся.

— Я сам кого хошь научу грамоте. После Нового года сразу и жди письма!

— Сразу и ждать буду… А говорил — неграмотный!.. И я буду хранить твой подарок! — и в мыслях добавила: «Ты сам — алмаз».

— Там этого так много, что из него можно, — шепнул Савва, — алмазные хоромы для тебя построить. Пойдешь со мной?

— Лидия Максимовна! — закричал Зырянов раздраженно.

— Скажи ему, что я здесь.

— Сюда иди, Василий Игнатьевич! Здесь она.

Когда Зырянов подошел, вокруг Лидии сбежалась толпа местных жителей на возглас Саввы.

— Прощай, друг-человек! — Буян не выпускал руку Зырянова. — Назад будешь?

— Непременно. В июне.

— Возьми меня в свою партию.

— С удовольствием. Да где я тебя достану в будущем году? В каком лагере тебя искать?

— Назначай свидание, — сказал Савва сурово.

— Не могу, — сказал Василий.

— Эх!.. А то — «с удовольствием». Один рот, два языка.

— Почему не можете? — сказала Лидия. — Человек относится к вам с редкой искренностью.

— А что, если он обчистит экспедицию, — резко сказал Василий. — Ему разве нефть нужна?

«Ему нужны вы», — мысленно сказала Лидия.

— Ему хоть бриллианты — и тех не надо в земле, а в чужом кошеле.

— А ты люби друга не без убытка, — сказал Савватей Иванович.

— Вот это сказал!.. — Василий восхитился. — В Черендее, в эвенкийской кооперации у председателя узнаешь про меня.

— Заметано! — весело сказал Савватей Иванович.

Грузчик на машине перекидал сено. Он повысил штабель в передней части кузова и вынул середину, оставил боковые стенки, а когда пассажиры уселись, достроил заднюю стенку и накрыл всю камеру кровлей.

— Он попросту замуровал нас, — сказала Лидия.

Грузчик неохотно вынул один брус из задней стенки для продуха, положил наверх и сказал:

— Вам же хуже — скорей завалится.

Через рев мотора они услышали мощный голос: «Прощай, Вася!..»

Машина запрыгала на ухабах таежного тракта. Путешественники с беспокойством прислушивались к шуршанию стен и кровли. Каждый брус сена весил двадцать четыре килограмма.

— Я так надеялась выспаться в Жигалове! Там, наверно, упоительно жарко в избах… — жаловалась Таня.

— Побереги язык, откусишь на ухабе.

В кабине шофер говорил грузчику:

— Интересно, еще держится или похоронило их?

— Надо посмотреть.

— Сами скажут.

— Они скажут под тонной сена! Удушатся.

— Этот щупленький, который договаривался? Он не удушится.

По крыше кабины застучали. Собеседники примолкли, шофер прибавил газ. По крыше забарабанили. Шофер грозно сказал:

— Кому там руки отбить?

Он остановил машину, злобно ругаясь. Стали слышны крики и стоны.

Грузчик помог Зырянову откопать пассажиров. Сережа Луков пробормотал под глыбами:

— Товарищи, спасайтесь сами… Помочь не мо…

Когда его подняли, он был без сознания.

Выяснилось, что Зырянов разбросал часть сена дорогой, пока шофер не спешил остановить. Шофер рассвирепел, а потом впал в отчаяние и примирительно заявил, что его оштрафуют, если он доставит неполный груз. Василий вручил ему тридцать рублей и сказал:

— Поехали.

В теплый, сухой вагон в Иркутске они вошли с нетерпением, с восторгом, почти ворвались, и Таня с завистью поглядела на равнодушные к этим благам лица многодневных пассажиров, слегка уже отупевшие от благ.

— Есть же счастливые люди!

Она получила их приедающееся счастье и спала сутки с перерывом на обед. Вся экспедиция спала.

Лидия будила восемнадцать человек по очереди, прогоняла их умываться, кормила и снова отпускала спать и даже гнала, если кто-нибудь пытался затеять разговор.

— После Урала успеете наговориться. Зырянов велит спать.

— Кончилась тирания Зырянова, — сказал Сережа Луков с верхней полки. Поборолся со сном и еще сказал: — Не желаю спать по приказу Зырянова. Нарочно не буду спать.

— В таком случае расскажите, что вы почувствовали, когда провалились в воду. Рассказывайте, Сереженька! Ну?.. — Она подняла глаза. Сережа спал.

Зырянов спал двое суток и спал бы дальше, но услышал разговор в соседнем купе и насторожился. Там ехали какие-то нефтяники. Они говорили о Байкале.

Они оказались из байкальской экспедиции треста «Сибирьнефтеразведка». Двое узнали Зырянова и усмешливо припомнили его содоклад в прошлом году. Зырянов ехидно спросил, успешно ли бурят в третичных слоях на Байкале, а они не менее язвительно осведомились, нашел ли он нефть в кембрии.

В купе пришел Небель и поздоровался с девушками:

— Приветствую лямочниц-практиканток!

Девушки с жалобным смехом и с энтузиазмом стали вспоминать свои мучения на Лене и горевать о разбитых полуботинках и туфлях. Туфли пропали, мучения зажили, начала выступать героика минувших дней.

В теплом и сухом вагоне перед самой Москвой, уже не на зимней Лене, лямка излучала хвастливый ореол живописного подвига, выпадающего раз в жизни. И пыльный, накуренный курятничек на колесах становился изумительно уютным, и лямка обнаруживала неожиданное свойство нематериального, но чем-то очень ценного приобретения на всю жизнь.

— С чем вас и поздравляю, — сказал Небель презрительно. — Не забудьте поблагодарить Зырянова, который запряг вас в одну лямку с бандитами и сифилитиками, чем и обогатил вас духовно на всю жизнь.

Девушки приумолкли на минутку, удивленные и оскорбленные.

— Они у нас ничего не украли, — сказала обиженная коллекторша Небеля.

Самая маленькая побежала и привела Зырянова за рукав.

— Ну вот, теперь говорите, Бернард Егорович! В чем вы обвиняете его? — сказала самая маленькая Надежда, самая бестактная, самая назойливая… Ее можно было именовать различными кличками, но непременно самыми крайними. Таково было мнение Небеля всегда, а сейчас он был особенно неприятно удивлен ее пронырливостью.