Сломанная подкова

Даночка первая проторила дорожку к зенитчикам. Ей все позволено. Бегает от орудия к орудию, мешается, лепечет, а между тем каждый боец старается заслужить ее внимание. Артиллеристы хохочут, слушая забавный лепет трехлетней малышки.

Даночка пела бойцам военные песенки. Бойцы спрашивали у нее:

— А где твой папа?

— Пошел убивать гитлеров.

Постепенно Хабиба тоже нашла дорогу к сердцам артиллеристов. Она приносила им сваренные в котле нежно-восковые кукурузные початки. Бойцы ели кукурузу, ^а Хабиба глядела на них, прислонясь к дереву.

В каждом видела она своего Альбияна. Может, и его кормит вот так же чья-нибудь мать.

Бойцы, видя, как старая женщина стоит около дерева приглашали ее присесть с ними, но она отказывалась на ломаном языке:

— Кушай, кушай, наша син. На здоров кушай.

Что-то материнское чувствовала Хабиба в себе к

этим бойцам. Не потому ли еще, что они артиллеристы, как и ее Альбиян, носят точно такие же петлицы с двумя перекрещенными пушками?

Во время налетов Хабиба убегала в глубину сада и пряталась в арык. С ней вместе мчался по тропинке и пес Мишкарон. Он тоже научился прятаться от бомб. Вода арыка и его высокие берега защищали их. Хабиба сидела в воде по пояс, а у пса торчала над водой только одна голова. Но, конечно, Хабиба нажила насморк.

Артиллеристы немало потешались в душе над убежищем Хабибы и однажды вырыли для нее щель. Узкая, продолговатая яма напоминала могилу, Хабиба ни за что не хотела в нее залезать, боясь, что ее похоронит заживо. Но снова загудели самолеты, а купанье в арыке не самое большое удовольствие, и Хабиба смирилась. Сначала она по привычке бросилась было к арыку, но свернула и юркнула в щель. Мишкарон недоуменно оглянулся и помчался на свое старое место.

Едва не получилось то самое, чего боялась Хабиба. Крупная бомба ухнула поблизости, и стенки щели сдвинулись, стиснули бедную женщину. Выдохнуть-то она выдохнула, а вдохнуть уже не могла. В глазах стало темнеть, и крикнуть не может. В этот самый миг бойцы вытащили ее на свет божий, хотя бомбежка еще не кончилась. Этот случай еще больше сблизил ее с артиллеристами.

— Из могилы вытащили меня,— говорила бойцам Хабиба.

— Значит, войну переживешь. Это точно,— говорил кто-нибудь из бойцов.

Сначала Хабиба очень переживала, что около нее обосновались зенитчики. И не изрытого сада жалела она, не срубленных яблоневых веток. Боялась, что зе-

нитные пушки притянут к себе немецкие бомбы. В кого же немцам и целиться, если не в зенитчиков? Как увидят сверху пушки, так и начнут бросать. Но бомбы одинаково падали по всему аулу, и Хабиба привыкла. А тревоги рядом с людьми переносить легче.

Так и жили: Хабибе спокойнее, бойцам парное молоко, Хабляше от бойцов свежая трава. А щель вырыли новую, около самого дома, чтобы недалеко бегать Хабибе и Мишкарону, научившемуся теперь при самолетном гуденье прыгать не в арык, а в темную яму.

Зенитчики много разговаривали, спорили между собой: почему сноха Хабибы оставила Москву и переехала в глухой аул? Как надо любить человека, чтобы ради него сменить столицу на эту глушь! К тому же никто ее здесь не понимает, а сама не знает ни законов, ни обычаев этой земли.

Ирина между тем отправилась в город посмотреть, уцелели ли ее квартирка и вещи. Но больше того ей хотелось узнать, что делается в мире. Кто же мог быть самым верным источником информации, если не аптекарь Яков Борисович? К нему идут за лекарством, а старик так уж устроен, что не может не расспросить зашедшего в аптеку обо всем на свете.

Ирина чуть не рассмеялась, когда увидела Якова Борисовича в кабардинской одежде. На нем была голубая черкеска, бешмет, кинжал на кавказском поясе. Старик мягко ступал по аптеке в легкой сафьяновой обуви. Ни дать ни взять — кавказец.

— Удивляешься наряду? — спросил Яков Борисович.— Удивляться нечего. Мы, кабардинцы, должны носить свою форму. А то отдали ее танцорам, театрам. Артисты станцуют «кафу» — форму в сундук. До следующего раза. Не годится это. Старики пусть покажут пример. Национальную форму нельзя терять...

Но и Яков Борисович не менее был удивлен, узнав, что Ирина пришла не за лекарствами для Даночки, а просто так, по старой дружбе. Ведь Ирина заведовала в школе медицинским пунктом и часто обращалась за медикаментами к Якову Борисовичу. Старый аптекарь помогал ей, и между ними завязались добрые отношения.

Действительно, аптекарь знал многое. Оказалось, немцев остановили у Эльхотовских ворот, в нескольких десятках километров от Орджоникидзе. Эвакуировавшиеся из Нальчика, конечно, не остались в столице Северной Осетии, а уехали дальше — в Грузию. Яков Борисович уже выведал путь, по которому можно уйти к своим. Ему бы только незаметно выбраться в лес, а там он найдет тропу.

Шутя рассказал Яков Борисович, что спасти аптеку ему помогла как раз кабардинская национальная одежда, которую он теперь не снимал. Когда грабители налетели на аптеку и стали в нее ломиться, аптекарь вышел к ним в черкеске, с обнаженным кинжалом в руке, и любители легкой поживы, то ли от неожиданности и удивления, то ли и правда испугавшись, повернули назад.

Но самое интересное, что узнала Ирина от аптекаря, это то, что Кулов в городе и даже два дня назад заходил в аптеку. По словам старика выходило, что Кулов находится в штабе армии где-то неподалеку, чуть ли не в одном из домов отдыха. Он будто считает, что поспешил с эвакуацией учреждений. Если положение на фронте стабилизируется, не исключена возможность, что вернутся государственные и партийные организации. Якова Борисовича он будто бы похвалил: «Молодец, самый достойный джигит изо всех горожан. Сохранил аптеку. А ведь все люди рано или поздно пойдут к тебе за помощью. Ты здесь и доктор и провизор». Сам рассказал аптекарю, что занимается снабжением армии. Но главная его забота — это строительство дороги через Кавказский хребет. Она необходима, чтобы угнать скот в Грузию. Аптекарь жалел Кулова, которому не хватает людей.

— Посуди сама, председатель Комитета обороны, а нет у него даже секретарши и машинистки. Кстати, почему бы тебе не стать секретаршей Кулова? Я могу это устроить. Кулов будет рад. У него в приемной некому даже отвечать на телефонные звонки...

— Я в ауле Машуко живу.

— У тебя же есть здесь квартирка. А нет — так в городе столько свободного жилья... Занимай которое хочешь.

Ирина пошла в свою квартирку.

Бомба угодила в середину трехэтажного дома и вырвала все квартиры среднего подъезда. По бокам осталось как бы два здания. В правом уцелевшем обломке на третьем этаже и была квартира Ирины. Все в ее комнатах было по-прежнему. Неубранная постель, голый матрац. Диван. Этажерка с книгами. Стол. Детская кроватка. Все, что успели нажить они с Альбияном. Через разбитое окно наружу вылезли тюлевые занавески, и ветер треплет их, словно белые флаги.

Эвакуированная из Ростова семья, ютившаяся последнее время на кухне, уехала куда-то, побросав половину вещей. Эти вещи Ирина сложила отдельно и принялась наводить порядок в своей комнате.

Может быть, это хорошо, что она никуда не уехала. Сам Кулов собирается вернуть назад всех, кто поторопился с эвакуацией. Только вот нет воды и света. Бак-сан-ГЭС захвачена немцами, насосные станции не работают. Скоро наступят холода. Хорошо бы найти железную печку. А трубу можно вывести в окно.

Прибираясь в квартире, Ирина все думала, идти ли к Кулову в секретари-машинистки. А если не идти, на что жить? По воскресеньям в городе собирается базар. Цены там такие, что и во сне не могли бы присниться. Одно время советские деньги совсем перестали ходить. Да и сейчас их берут неохотно. Меняют вещь на вещь. За хорошее платье — стакан соли.

А у Кулова дадут паек. Даночка останется у Хабибы.

Возвратившись в аул, Ирина узнала здешнюю новость: к Данизат приехал с гор Чока Мутаев. В сарае, где ютилась его мать, он навесил новую дверь, утеплил' чердак, перекрыл крышу. Битыми стеклами залатал окошки. Извлек из кучки щебня и глины все, что могло пригодиться матери. Сменял мешок кукурузы на полмешка муки. В этом ему помог мельничный совет. Не мог он уехать, не навестив Хабибу, а увидев Ирину, обрадовался, как ребенок.