Те, кого мы любим - живут

— Душно. Поэтому и рванул, — пальцы зашарили по голой шее, отыскивая пуговицы. Неожиданно он за­метил воротник у себя в руке. Как заколдованный оце­пенел.

Я снял с груди свой автомат и отдал Иванову:

— Страшно, но надо, Иванов. — И, не дожидаясь, ка­кое он примет решение, пустился к окопам. Пулемет

Овчаренко уже нервничал. Зло разрядил автомат Крем­лев; не стоило большого труда оценить обстановку. Пе­тя зря тратил патроны, да и Овчаренко на этот раз не достигал цели; шалили нервы, глаза заслоняло туманом при виде множества живых фрицев. Перебежками, пря­чась за бугорки и путаясь в кустах, они настойчиво при­ближались к нам. Уверенность, расчет и спокойствие в их цепи. Солдаты они отличные и упрямые. Уже видны яростные потные лица. Рукава закатаны по локоть. Бугаев будто в рот воды набрал, лежит, не шелохнется. Припал к ручному пулемету и ждал, выхватывая глаза­ми верную цель.

 Петя выбросил второй опустевший диск и приладил к автомату третий, последний. Лицо разовое, в глазах приглушенный блеск и задор. Он никак не хочет пока­зать, что ему страшно.

— Молокосос, — не оглядываясь, процедил Буга­ев. — Расходился! Аль штаны впору сушить? Не пуляй на ветер патроны.

В окоп прыгнул Иванов.

— Давно бы так! — покосился Бугаев и тут же дал отрывистую меткую очередь. Затих и опять ожил пуле­мет. Бугаева поддержал Овчаренко. Но тут внезапно загрохотало со всех сторон. Мы оказались, как на остро­ве. Откуда-то из-за нашей спины полетели снаряды. Справа и слева шипели и рвались не то гранаты, не то дальнобойные мины.

— Возьмите, старший лейтенант, — сунул мне авто­мат Иванов. — Я вот из карабина. Поодиночке их...

Сквозь вой и грохот я едва расслышал его. Брови сведены у переносицы, лицо землистое, губы запеклись.

— Вы молодчина, Иванов. Надо! — Подмигнул я и вскинул автомат на бруствер. Немцы подошли к про­тивоположному илистому берегу. Достать их можно те­перь и из автомата. Но пробить толщу — они накатыва­лись волнами — невозможно. Бугаев методично рас­стреливал их, в стороне то же делал Овчаренко. Петя разрядил последний диск, растерянно оглянулся, бес­помощный и жалкий, не зная, что же ему делать даль­ше. А немцы, как грибы, вырастали из земли, им, каза­лось, не было счета. Выручала нас лежащая впереди заводь. Они вязли в ее болотистом берегу, брели по пояс в воде и, скошенные свинцовым градом, спотыка­лись, падали, образуя помост для бегущих вслед. Крем­лев крикнул мне в самое ухо:

— Я смотаюсь в Васютники за патронами!

— Не сметь! Помогайте Бугаеву. Гранаты в ход...

Петю как будто подожгло, он рванулся к ящику с

гранатами. Веселые, задорные искорки блеснули в его голубовато-серых глазах. Ощущение своей ненужности как рукой сняло. Он верил в жизнь и не прятал головы. Ящик с гранатами быстро пустел. «Сволочи, не пройде­те!» — кричал Петя. Не останови я его своевременно, мы остались бы без единой гранаты. Но он сделал свое де­ло. Группа немцев, скрытая от обстрела из пулеметов, уже карабкалась по отвесному берегу; выбросившись почти во весь рост из окопа, Петя накрыл ее гранатами.

Вода в речушке едва проглядывалась между трупа­ми и шевелящимися телами раненых. Они образовали собой настил, по которому легко было пробраться на другую сторону. Немцы точно обезумели, бежали, ка­рабкались, ползли вперед.

К нам в окопы прыгнули разведчики. Их помощь была кстати. Немцы откатились. Впереди чернело мерт­вое поле, полное таинственной тишины, вздохов и чьих-то стонов. Мы не заметили, как подкралась глубокая ночь. С ночью пришла и пьяная усталость. Я оглядел своих солдат, приказал всем укрыться в блиндаж, в око­пах оставил разведчиков. Было слышно, как в ночи кто-то, ползая перед нашими траншеями по полю, глу­хо звал:

— Ганс... Ганс... Ганс...

Голос то утихал, то приближался.

— Ганс... Ганс...

Один из разведчиков хотел дать очередь из пуле­мета.

— Не сметь! — почти крикнул я. — Может, это ищут сына.

И опять тишина. И изредка рвал ее чужой голос:

— Ганс... Ганс...

В блиндаже я застал своих людей без света. Они разбрелись по углам, насупились в раздумье.

— Маскировка, товарищ старший лейтенант, — по­сле долгой паузы неохотно пошутил Бугаев. И серьезно добавил: — Да и грязные и липкие. В глаза не особо хочется друг другу глядеть. Положили сегодня люду...

— Не то говорите, Бугаев, — улавливая его тоску, сказал я. — Не мы пришли к ним...

— Тогда чего же вы не разрешили пульнуть в Ганса?

— А вы бы разрешили?

— Я бы?.. Я бы тоже не разрешил.

Зажгли свет. Блиндаж показался медвежьей берло­гой. Низкий, тесный, и люди в нем — пещерные жители, грязные и черные. Я благодарил судьбу, что все уцеле­ли; правда, ни один не остался невредимым. Даже пре­дусмотрительный Бугаев, укрытый во время боя в зем­ле лучше всех, и тот был оглушен; полголовы осмалило ему бог весть чем.

— Всем привести себя в порядок, мыться и ужи­нать! — приказал я.

— Товарищ старший лейтенант, не до ужина!

— Неизвестно, чем встретит нас утро. Но мы дол­жны встретить его умытыми, — ответил я. — Ну-ка, Пе­тя, давай-ка полей.

Я сбросил гимнастерку, вышел на улицу.

Петя, морщась и едва передвигая уставшие ноги, но с веселым видом вынес ведро ледяной воды, я подставил голую спину. Охая и плескаясь, кричал: «Ну-ка, кто там. на очереди?» Подошли Бугаев, Овчаренко.

Вытираясь полотенцем, вдруг заметил, что Пете не по себе. Оторванный палец давал себя знать: парня знобило, и видно было, что он глушил в себе нестерпи­мую боль. Грязная повязка на руке набухла от крови. Я преднамеренно не замечал этого, но едва все приве­ли себя в более или менее человеческий вид, почистились и помылись, сказал:

— Теперь всем ужинать. А вам, Кремлев, пора и честь знать — собираться к землячке... В медсанбат!

Петя притворился, что не понял меня, удивленно вскинул брови.

— Ты, парень, не хитри, — осадил его Бугаев. — Захотел, чтобы тебе руку отхватили? Смотри вон, как ее разнесло.

— Иванов уже позвонил, — ответил Петя. — Сейчас придут санитары. Помоют и забинтуют.

Только здесь я вспомнил об Иванове. Он один не выполнил моего распоряжения — мыться. Сидел сгорб­ленный, с надорванным воротником, не собирался к ужину. Смалил цигарку за цигаркой, глядел испод­лобья.

-А вас, Иванов, мой приказ не касается? — спро­сил я.

— Этому бирюку не приказ, а оглоблю надо, чтоб он очухался, — сказал Бугаев. — Чуть зайца не дал, кабы не вы. Хотел в спину ему садануть, да подумал — леший с ним!

Черные задубелые пальцы Иванова жег докуренный до основания измусоленный окурок цигарки. На оголен­ной жилистой шее бился четко пульс. Чувствовалось Иванов полезет на рожон. Рука сжала в ладони дымя­щийся окурок и бросила под каблук ботинка.

— Петя, принесите ему мою новую гимнастерку. Пусть сменит эту рвань, — сказал я Кремлеву.

— Не задабривайте, старший лейтенант, не купи­те! Мне ваш приказ — не указ: может, я хочу, чтоб меня вот этаким неумытым клюкнуло.

Вокруг собрались бойцы.

— Идите умойтесь, приведите себя в порядок и по­том объяснимся, — повторил я.

— Я свое сказал и отчепитесь.

— Ну ты, курский соловей! — угрожающе подступил Бугаев. — Бузу не поднимай.

Иванов с кулаками бросился на Бугаева. Но я встал между ними.

— Злы на себя, а недовольны всем миром?!

— Это почему я злой на себя? — он весь ощетинил­ся, люто повернул ко мне мокрое, потное лицо.

— Да потому, что повел себя, как последний трус! Оставил товарищей и кинулся спасать свою шкуру.

— Это вы верно сказали, — Иванов вдруг обмяк. — Как последний трус! Вот поэтому и хочу, чтоб клюкнуло. Лишь одно не так, товарищ старший лейтенант. Не шкуру спасал, а увидел тучу живых немцев; по танкам бил, там ружье было и как-никак танк — железо, а тут-люди. Вот бельмы и скаканули на лоб от страху.

— Ну тогда мы с вами квиты, — улыбнулся я.

Непонимающе Иванов передернул плечами.

— У меня, брат, тоже поджилки затряслись, — отве­тил я, — когда танки увидел. С живым немцем встречал­ся не раз, а вот с танками редко приходилось. Ну и хо­тел дать деру, да благо вы, Иванов, подвернулись.