Беспокойные сердца

— Дело очень простое: несоответствие химических анализов смеси и номерных сталей. Их нельзя употреблять вместе. Благодаря стараниям Дмитрия Алексеевича мы имеем теперь отчетливую картину возникновения «белых пятен», полностью снимающую обвинения в чьих-то злых намерениях. Попутно выяснилось интереснейшее обстоятельство!

И Вустин вкратце рассказал, в чем дело. Как и предположил Виноградов, смесь, долго лежавшая в коробе без употребления, частично разложилась на составные части, в некоторых местах образовался излишек окислов железа. Попадая в жидкую сталь, имеющую химический состав номерных марок, окислы восстанавливались до чистого железа сами и вызывали дополнительное обезуглероживание металла в прилегающих зонах. Так возникала химическая неоднородность — тот порок, о котором столько твердил Рассветов. И, подняв потеплевшие глаза на Миронова, директор сказал:

— Все хорошо, что хорошо кончается. Собственно, я уже был готов к этому. Позавчера звонил Виталий Павлович из больницы и просил передать вам свои глубочайшие извинения. Не судите его строго, человеку свойственно ошибаться.

Рассветов извинялся?.. Виноградов не верил собственным ушам. Такого ловкого хода он не ожидал. Рискнуть своим авторитетом… Впрочем, не так ли поступает хищник, попав в капкан? Он отгрызает плененную лапу и уходит хоть на трех, но живой…

Валентин выслушал Савельева молча. Его странная полуулыбка словно говорила: легко извиняться через другого человека. А кто возместит мне все, что я пережил за это страшное время?.. Директору стало неловко от его усмешки. И чтобы скрыть эту неловкость, он поднялся, стал благодарить Виноградова.

— Я рад, что неприятная история не разрослась и мы отделаемся только штрафом по рекламации. А платить придется, да… — он вздохнул и погладил жесткий бобрик седых волос. — Хорошо, что наши доморощенные экспериментаторы не нанесли большего ущерба. Ну, спасибо, Дмитрий Алексеевич, извините, что пришлось задержать вас здесь. Рады, что освободились? Когда собираетесь ехать?

«Хоть сейчас!» — чуть не вырвалось у Виноградова. Он-то надеялся, что директор тут же заговорит о судьбе дальнейших испытаний его технологии! А тот явно жаждал поскорее избавиться от беспокойных своих гостей. И уязвленный и разочарованный, Виноградов сухо сказал, высвобождая руку из пальцев Савельева:

— Сегодня подпишу акты и заключение. Поеду, видимо, завтра.

— Желаю вам всего доброго, — начал директор, но вошла секретарша и сообщила, что на проводе опять Москва. Савельев взял трубку, а Виноградов вышел.

В приемной сидели вызванные на совещание прокатчики и механики. Стрекотала машинка. Секретарша по телефону вызывала начальника производственного отдела. Жизнь шла своим чередом, и только Виноградов чувствовал себя так, словно его на полном ходу сбросили с поезда и он остался посреди сухой степи.

Итак, он победил… Но почему он чувствует себя как побежденный? Наверное, нервы сдают. Надо успокоиться, овладеть собой. Ведь получен интереснейший новый материал! Вустин прав: в истории металловедения еще такого не встречалось. Теперь можно написать значительную работу. А впереди?.. Впереди тоже много неисследованного.

И все же, несмотря на такие утешительные размышления, Виноградову показалось, что дальнейшая жизнь и работа лишились смысла. Главное — технология номерных, дело всей его жизни — осталось на бумаге. Сейчас, когда все было доказано, сделано — дорогу словно преградила глухая стена.

Никогда еще Виноградов не чувствовал себя таким одиноким. Кругом пустота — опереться не на кого. Даже Марина — и та теперь увлечена своим счастьем, своей любовью. Так стоит ли бороться дальше?

Возвратясь в гостиницу, он привел в порядок дела, уложил вещи, оставил у дежурной записку для Марины и поехал на вокзал.

Спустя час пришла Марина с Леонидом и Олесем. Они собирались подняться к Виноградову, но тут дежурная подала записку. Марина прочла, недоуменно подняв брови, и подвижное лицо ее сразу омрачилось:

— Ну, вот еще новость… — сказала она растерянно. — Дмитрий Алексеевич уезжает. Послушайте, что он пишет: «Протокол арбитражной комиссии подписан, наша миссия окончена. Если хотите, напишите заявление об отпуске, я захвачу его с собой…» Нет, этого допустить нельзя! Как же он может так уехать? Ведь теперь-то как раз и надо работать.

— Похоже на бегство, — пробормотал Олесь.

— Молчи! Ничего ты не понимаешь! Ему больше ничего не остается, как уехать, не может же он выпрашивать разрешение на продолжение работы. Есть же, наконец, и гордость у человека. Это они сами, здесь, должны были поднять этот вопрос, должны были просить остаться, ходатайствовать перед начальством… А они предпочли молчать. Так спокойнее.

— Вот именно. На земле мир и в человецех благоволение, — насмешливо фыркнул Леонид.

— Я о другом говорю, — продолжала Марина, не слушая его: — Ехать он, конечно, должен. Но нельзя допустить, чтобы он уехал вот так — обиженный, словно никому не нужный. Он устал, измучился, а мы — мы только о себе думаем. Вот что, мальчики! Пойдемте, может быть, нам удастся подхватить попутную машину до вокзала. Надо поддержать Дмитрия Алексеевича.

Попутную машину удалось остановить не сразу. Наконец, сигналам внял водитель потрепанного открытого «виллиса».

— Пожалуйста, как можно скорее к вокзалу, — попросила Марина, усаживаясь рядом с шофером.

— Речь идет о жизни и смерти, — добавил Леонид, закрывая за собой дверцу, и водитель так и не понял: шутили или говорили правду эти напористые молодые люди.

Глава XXVII

Известие об отъезде Виноградова сразу разнеслось по лаборатории. Многих оно неприятно поразило. Ожидали совсем обратного: теперь, когда достоинства новой технологии блистательно подтвердились, оставалось только быстрее внедрить ее в производство, пользуясь удобным моментом. Но ничего подобного не произошло. Похоже было, что технологии устроили «похороны по первому разряду», как выразился Леонид.

Возмущение окружающих невольно переносилось на Валентина, и он сразу почувствовал: официальное извинение начальства, о котором и знали-то немногие, ничуть не восстановило его авторитета в глазах коллектива.

Инженеры-исследователи и лаборанты, целый месяц помогавшие Виноградову в его напряженных поисках разгадки «тайны белых пятен», теперь шли к Вустину с недоуменными вопросами. Но и тот не мог ничего сказать — ему самому было неясно, чем руководствовался директор, отпуская Виноградова ни с чем.

Неясно это было и Татьяне Ивановне. И вечером, зайдя по своему обыкновению к Савельеву, чтобы обсудить вопросы, требовавшие совместного решения, она спросила:

— Григорий Михайлович, а как же все-таки обстоит дело с внедрением новой технологии выплавки номерных? Ко мне люди приходят, спрашивают. Что мы будем им отвечать?

Директор подозрительно посмотрел на Шелестову, но на серьезном лице ее не прочел ничего, кроме желания узнать правду.

— Можно подумать, у нас других дел нет, — сказал он недовольно. — Родное дитя дома и то вопросами замучило.

— Значит, вас тоже спрашивали? И кто же, интересно?

— Вустин, Ройтман… И другие.

— Ну, и..?

— Татьяна Ивановна, это допрос?

— Я не понимаю, Григорий Михайлович, почему вы сердитесь? Я помню, вы сами придавали этому делу большое значение.

— Не столько я, сколько вы с Вустиным. Но мне, действительно, это тоже показалось заманчивым и многообещающим. А потом увидел, что переоценил наши возможности. Слишком сложная ломка нужна. Тут ведь как в цепной реакции: одно влечет за собой другое. Потом, эта история с белыми пятнами — очень нехорошее впечатление получилось. Она показала, что и в самой технологии еще много белых пятен.

— Словом, хорошо только то новое, которое точь-в-точь похоже на старое, — усмехнулась Шелестова.

Задетый ее усмешкой, Савельев загорячился:

— Ну, конечно! Сейчас вы про меня думаете: консерватор, ретроград, такой-сякой… Но поймите, Татьяна Ивановна! Может быть, я рискнул бы еще одним выговором, если бы не одно непредвиденное обстоятельство: у меня был военпред и предупредил, что номерные стали будут впредь приниматься только по тем техническим условиям, которые подписаны обоими министерствами. То есть с той самой термообработкой в семьдесят шесть часов, которая записана, как условие. Какой же смысл внедрять новую технологию, если она лишается теперь значения? Ведь основного-то — отмены замедленного охлаждения — мы не сможем сделать. Вот, каковы дела.