Ищите связь...

Совсем немного времени оставалось до того момента, когда разлетится над палубой пронзительный свист, взметнется на ноги яростная матросская толпа, сомнет вахтенных, обезоружит их и с грохотом затопит палубы и отсеки корабля. Полетят сорванные ломами замки от помещений, где спрятаны боевые винтовки, и тогда уже не страшны будут матросам офицерские револьверы…

Но пока на верхней палубе было спокойно. Лишь корабельные склянки нарушали тишину.

Тихо было и внизу — на броневой и жилой палубах, в машинном отделении, в трюмах, в кубриках и за переборками офицерских кают. Давящее безмолвие чувствовалось и там, где был расположен пост № 3. Здесь, у входа в командирский отсек, находился металлический денежный сейф и шкаф с секретными документами. Спиною к ним и лицом к расходившимся от помещения левому и правому командирским коридорам стоял часовой с винтовкой.

В эту ночь часовым на посту № 3 был матрос 2-й статьи Сергей Краухов. И именно от него во многом зависело в эту ночь, куда повернут события в первые минуты выступления. К этому помещению примыкают коридоры, в которые выходят двери офицерских кают. Имея в руках винтовку с боевыми патронами, он должен будет прикрыть огнем первую группу восставших, которая ворвется сюда в назначенный миг.

Когда Сергей заступал на пост, еще не все офицеры разошлись по каютам. В течение часа несколько человек, возвращавшихся к себе, проходили близко от него, и в эти моменты он застывал как изваяние. Но когда удалялись, позволял себе расслабиться, вытереть платком пот с лица.

Стоять на посту в этом месте, где спертый воздух словно давил на грудь, туманил сознание и клонил в тяжелую дрему, всегда было для матросов сущей мукой. Назначение сюда расценивалось почти как наказание. Но на этот раз Сергей, услышав, что его направляют на пост № 3, был обрадован донельзя — теперь уж, хочешь не хочешь, он окажется в самой гуще событий, и пусть его товарищи будут в полной уверенности — он не подведет!

Рассказав Ярускину о предстоящем дежурстве, Сергей предложил включить вместо себя в боевую пятерку недавно прибывшего на корабль матроса Дыбенко. Парень заслуживает доверия, наверняка будет драться не щадя себя. Ярускин сказал, что подумает, и на этом они расстались.

Теперь Сергею оставалось только ждать назначенного срока. Все остальное от него уже не зависело. Пожалуй, еще ни разу в жизни время не тянулось для него так мучительно медленно. Получасовой промежуток между боем очередных склянок, звон которых глухо доносился сюда с верхней палубы, казался вечностью. Они должны пробить еще пять раз — и заполыхает на корабле огонь…

Миштовт сидел в своей каюте, просматривая список нижних чинов корабля. Сверяясь время от времени с листочком бумаги, лежащим сбоку, он аккуратно, без нажима ставил карандашом едва заметные кресты возле некоторых фамилий. Всего на листке были зафиксированы 23 нижних чина, за которыми с завтрашнего дня нужно установить наблюдение. Потом старший офицер стал подсчитывать, сколько из этих двадцати трех приходится на каждую роту. Интересно будет впоследствии обнародовать в кают-компании, кто именно из ротных командиров имел у себя под началом больше всего смутьянов. Можно себе представить, какая физиономия будет у этого «призера»… а «призером», похоже, быть Затурскому!

Он едва заметно усмехнулся, бросил карандаш на стол, потянулся за портсигаром. А все же прав был хлыщеватый ротмистр Шабельский, когда говорил, что хорошего агента никто заменить не может. Оказался же Ганькин подлинной находкой, сумел влезть в полное доверие к заговорщикам. Так и не заподозрили матросы его ни в чем. И вот теперь все нити в руках. Одно только вызывает беспокойство — неясен срок, установленный для выступления. Правда, теперь, когда главные зачинщики будут взяты под наблюдение, им не удастся использовать элемент внезапности. Все офицеры корабля предупреждены. Никаких крайностей уже не должно быть.

И все-таки надо было бы знать сроки. Очень надо! Если допустить дело хотя бы до выстрелов на корабле, то не миновать ответа. А впрочем… Всему офицерскому корпусу России известно, как реагировал государь император на сообщение о том, что служащие тюрьмы застрелили во время стихийного выступления многих заключенных. Он собственноручно начертал на докладе:

Так что, если даже не углядишь начала бунта, это еще не беда. Главное — задушить его решительной рукой. Тогда и высокое начальство гневаться не будет, совсем напротив.

«А что, если, — размышлял Миштовт, — внезапность даст мятежникам такое преимущество, что все наши превентивные меры окажутся бесполезными? Тогда повторение «Потемкина»?.. Ну, уж не дай бог такого!..»

…Однажды Миштовт, стоя у борта на полном ходу корабля и глядя вниз с пятисаженной высоты на обтекающую в сумасшедшей скорости пенистую и словно свитую в тугой жгут струю, вдруг представил себе, как он падает вниз и порыв ветра срывает с его губ и уносит вдаль последний крик. Ему стало страшно тогда. Все внутри запротестовало, ужаснулось от одной мысли о подобной возможности. А «Потемкин»?.. Не дай боже, чтобы тебя скрутили грубые безжалостные руки и швырнули вниз с борта в воду… А если мятежникам удастся напасть внезапно, может быть и такое. Вот почему незнание срока, оговоренного матросами, так волновало и тревожило его.

В полночь в дверь каюты старшего офицера послышался осторожный, едва слышный стук. Недоумевая, кто бы это мог быть в такой неурочный час, Миштовт отпер дверь и с изумлением увидел перед собой Ганькина, босого, одетого лишь в брюки и нательную полосатую рубаху. Старший офицер пропустил его в каюту, снова повернул ключ и, давясь от гнева, сказал:

— Да ты с ума сошел, скотина! Я тебе строго-настрого приказывал не появляться у меня в каюте! Ты почему здесь?

— Виноват, вашскородие! Истинный крест, виноват… Но только никак нельзя было не прийти. Я пытался было все сообщить через их благородие мичмана Тирбаха, да только мне несподручно на верхней палубе было. И матросы, подошедши, помешали. А теперь я вроде бы как по нужде койку оставил, а сам к вам…

— Так что такое случилось? — начиная тревожиться, спросил Миштовт. — Что за пожар у тебя?

— Право слово, пожар, справедливо говорите! Сегодня ночью у них срок условлен. В два тридцать восстание зачнется!..

— Что-о?!

Миштовту показалось, что он закричал, но на деле лишь просипел свистящим шепотом. Вот оно когда подошло! И он чуть было не проворонил того главного, от чего в первую очередь зависела его собственная карьера… Да что там карьера! — сама жизнь…

Огромным усилием воли подавляя в себе стремление выскочить из каюты и бежать, бежать, поднимать тревогу, будить командира, всех офицеров, Миштовт отвернулся от Ганькина, до крови прикусил губу. Только почувствовав солоноватый вкус, он заставил себя сосредоточиться, и первая его мысль была: до назначенного срока еще больше двух часов. Время есть.

Старший офицер шагнул к понуро ожидавшему агенту.

— Рассказывай, что знаешь, да только покороче!

— Дело, вашскородие, значит, такое. У них сегодня на последнем совещании чуть было не отложили сроки. Комендор Королев говорил, что господа офицеры пронюхали обо всем. Так он и сказал про господ офицеров: «пронюхали». Потому, мол, и нельзя выступать. И еще, говорит, с оружием у них слабовато. Но потом Комолов всех повернул, а его и Ярускин поддержал. Свой человек у них на пост у денежного ящика попал — Краухов Сергей. Он говорил, что в случае сопротивления господ офицеров по меньшей мере трех человек уложит. И особливо… значит, в первую очередь, это…

Ганькин начал запинаться, переступал с ноги на ногу, боялся продолжать. Глядя на него, Миштовт криво усмехнулся.

— Чего остановился? Меня, что ли, первого?

— Так точно, вас!

— Ясно… В основном все?

— Все, вашскородие!

— Ну, иди. Только подожди, я в коридор выгляну, нет ли кого-нибудь поблизости. И чтобы затаился с этой минуты. Понял?