Белая тишина

— Все, хватит, — сказал Пиапон, поднимаясь с пола.

— У тебя какое-то дело ко мне? — спросил он брата, усаживаясь на крыльце.

— Посоветоваться хочу, — ответил Калпе. — Старший брат артель собирает, а кету артель будет продавать Саньке, говорит, хорошие деньги получим, не меньше, чем на охоте в тайге за зиму.

— Надо сначала для себя наловить и уж потом на продажу, — подумав сказал Пиапон.

— Я тоже так думаю, — Калпе пососал трубку и усмехнулся. — Он Улуску поставил главным в артели.

— Улуску? Ничего, справится. А ты вступай в артель, если хорошо пойдет кета, хорошо подзаработаешь.

Калпе посидел еще немного, выкурил трубку и пошел домой. Большой дом уже спал.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Подходила кета, а на Амуре вода не убывала, затопляла острова, косы, где рыбаки ловили кету неводами. На реке Харпи тоже стояла большая вода и огромные стаи линялых уток прятались в затопленных тальниках и лугах. Еды было вдоволь, и утки жирели, тяжелели. В августе одна стая за другой поднялись в воздух — утки тренировали, укрепляли крылья, готовились к великому перелету на юг.

Токто купил новое двуствольное ружье сыну, и Гида увлекся утиной охотой. Каждый день с утра до вечера он пропадал на Харпи.

— Зря жжет порох, — говорил Пота.

— Пусть, зато отвлечется, — отвечал Токто.

На кетовую путину Токто выезжал с близкими друзьями, родственниками. Он остановился на той же релке, где ловил кету каждую осень. Все рыбаки окружающих стойбищ знали, что эта релка место храброго Токто, и никто не смел без его разрешения раскинуть тут хомаран.

У няргинцев вдоволь тоней, большинство на высоких релках и островах. На некоторых даже в большую воду можно было закидывать невод. Болонцы имели меньше тоней, и почти что все они на низких островах. Теперь им приходилось искать новые тони. Токто пригласил на свою релку болонца Лэту Самара.

Лэтэ приехал, как и остальные охотники, со всей семьей. Жена его, толстая, с мясистыми щеками, с мужским голосом женщина, распоряжалась в большом хомаране. Молчаливая красавица Гэнгиэ беспрекословно исполняла распоряжения матери, носила из лодки вещи, раскладывала их в хомаране. Молодые охотники не отводили глаз от Гэнгиэ, и она еще больше смущалась. Гида впервые увидел Гэнгиэ. Сколько раз он бывал в Болони, но ни разу не встретил ее ни в стойбище, ни на берегу реки. Он залюбовался девушкой. Гэнгиэ носила простенький летний халат, кожаные олочи на ногах, но встань она в один ряд с разодетыми девушками, пожалуй, затмила бы своей красотой всех остальных. У нее были необычные для нанайки рыжеватые тонкие волосы, заплетенные в тугие косы, спадавшие до пят. На белом лице девушки, как крылья черного ворона, разметались брови, из-под длинных ресниц блестели глаза, словно две черные смородины, освеженные ночной росой.

Гида почувствовал, как забилось сердце, кровь гулко застучала в висках. Прав был отец! Вот почему он тогда расстроился! Ох, и голова безмозглая!

Гида сразу забыл Онагу, забыл о любви, о клятве, данной на прощание. Он был очарован красотой Гэнгиэ.

«Имя ей правильно дали, [53] - думал он. — Очень правильное. Наверно, о таких красавицах говорится в сказках, что они такие прозрачные, такие нежные, что проглотят фасолинку, и эту фасолинку насквозь видно».

Токто первым заметил перемену в сыне и, подзадоривая его, часто посылал в хомаран Лэтэ то за тем, то за другим.

Кэкэчэ и Идари девушка тоже понравилась, женщины, пока были свободны, часто навещали хомаран Лэтэ и подолгу разговаривали с матерью Гэнгиэ. Лэтэ радовался, не скрывая своих чувств, ведь он скоро породнится с храбрым Токто, которого знают на всем Амуре. Большая честь быть с ним в родстве! Теперь он разрешал дочери вечером посидеть на берегу Амура, побродить по релке, хотя все же выходил проверять, с кем она водится и разговаривает.

Гэнгиэ подружилась с молодыми харпинскими женщинами и девушками и сидела с ними, пока ее не звали на ужин.

— Ты ее меньше заставляй работать, — говорил Лэтэ жене. — Пока нет кеты, нечего зря силы тратить. Пусть посидит, поговорит с новыми подругами.

— Молодые охотники пялят на нее глаза, это разве хорошо? — отвечала жена.

— Замуж выйдет, не будут пялить. Породнимся с храбрым Токто. Вот почему он меня на свое место пригласил. Поняла?

Гэнгиэ тоже узнала, кто ее жених, и стала с любопытством присматриваться к Гиде. Когда он приходил к ним в хомаран, она подавала ему трубку, стыдливо заглядывала в глаза юноши и, встретившись с его взглядом, смущенно опускала голову. Много раз заходил Гида к Лэтэ, но ни разу молодые люди не перебросились словом. Иногда Гида подходил к хомарану, Лэтэ, готовил какую-нибудь шутку, с которой собирался обратиться к девушке, но стоило увидеть ее, как его язык словно прилипал к гортани.

Гида ничего не мог поделать с собой, он прощался с Лэтой и трусливо покидал хомаран. Только оставшись наедине с самим собой он начинал бичевать себя за отсутствие смелости. Начинал вспоминать Онагу, первую встречу с ней; в первый же вечер он признался, что она ему нравится, она ответила, что давно влюблена в него — с этого у них и пошла любовь. Гида до этого никогда не встречался с девушками, но он много слышал от молодых охотников и взрослых мужчин об отношениях с женщинами и потому свою встречу с Онагой, любовь к ней, считал обыкновенным делом. А теперь все получалось по-другому, все необычно. Никто никогда не рассказывал, что любовь может быть такой непонятной и страшной.

«Я трус, и все дело во мне», — горько думал Гида.

Кета с этом году запаздывала. Те небольшие косяки, которые вошли в устье Амура, поднимались в беспорядке, выбирая протоки, где слабее было течение, а большая часть поднималась прямо по затопленным лугам. Рыбаки, ставившие на этих лугах сети, нередко ловили по две-три кетины на сетку.

Рыбаки в день по три, пять раз закидывали невод, но ловили только на уху и потому больше отдыхали, выжидая, когда начнется рунный ход рыбы. И в эти дни в гости к родителям и Токто приехал Богдан на новой оморочке из досок, сделанной Пиапоном.

Рыбаки окружили оморочку, разглядывали, прощупывали, потом столкнули на воду и поочередно прокатились на ней, испытывали плавучесть, ходкость. Все в один голос заявили, что дощатая оморочка нисколько не хуже берестяной, она легка, маневренна, хорошо скользит по воде. Пришли к выводу, что новая оморочка, пожалуй, поднимет полтора средних лося, тогда как на берестянке можно вывозить только одного. Это важное преимущество, решили охотники. Понравились и маленькие весла, ведь на берестянке не прикрепишь уключин. А весла — когда встречный ветер или сильное течение — очень пригодятся.

— Наверное, большой мастер этот брат Идари, — говорили охотники, — никто еще не делал из досок оморочку, а он взял и сделал. Да как хорошо сделал!

Между тем Богдан, красный от смущения, вырывался из объятий матери и Кэкэчэ. Пота с Токто посмеивались в стороне, потом по очереди расцеловали юношу в пунцовые щеки, посадили на кабанью шкуру.

— Соскучился? — спросила Идари.

— Некогда скучать, — солидно, по-мужски ответил Богдан и вызвал улыбку мужчин.

— Ну, как учение? — спросил Пота.

— Хорошо, я уже все буквы знаю. Умею медленно читать и писать.

Богдан, позабыв о солидности, по-мальчишески, хвастливо стал рассказывать о своих занятиях с учителем Павлом Григорьевичем Глотовым, расхваливал его. Потом Пота начал разговаривать с ним по-русски и должен был сознаться, что сын так преуспел в познании русского языка, что ему уже за ним не угнаться.

— Он как русский говорит.

— Вот и хорошо, теперь ты будешь меня учить русскому языку, — сказал Токто. — После рыбалки возвращаешься на Харпи?

— Нет, не могу. Учитель говорит, что грамоте учиться надо долго, несколько лет.

Богдан стал рассказывать няргинские новости о Полокто, Пиапоне, жителях большого дома, где они рыбачат, как ловится у них кета. В хомаран зашел Гида, сдержанно поздоровался с Богданом и сел рядом. Богдан сразу заметил, как похудел и почернел его друг, видно, амурское солнце жарче харпинского, да и ветры тут крепче.