Перепелка — птица полевая

«Что, от этого ум у него станет светлее?» — подумал Буйнов. От считал Атякшова отсталым руководителем и всегда удивлялся, зачем держат таких на высоких постах. Район почти загубил. Села опустели. В Кочелае не сосчитать, сколько бездельников. Посвистывают, перебирают бумаги, а на ферму послать некого. Почему бы, например, не продать колхозный скот фермерам? За каждым поросенком и теленком бы следили. Но такие, как Атякшов, разве дадут? Игорь однажды сам слышал на собрании, как председатель райисполкома глаголил: «Скоро мы совершим вторую революцию, у всех новых богачей добро под корень срежем!» Нашелся руководитель района — живет вчерашним днем!

— Идем-ка, друг, по ферме пройдемся, — сказал Атякшов, — посмотрю, что у тебя нового.

Буйнов и здесь не удержался:

— Да Америку, Герасим Яковлевич, еще Колумб открыл. Капиталисты давно новых колес не ставят — все на старых ездят. Мы за ними все спешим, но все равно никак не догоним. Знаете, почему?

— Почему? — резко остановился тот. Засунул в карман шубы снятые варежки, будто голыми руками хотел пощупать это «почему».

— Плохие машины выпускаем. Так поставлено и скотоводство. Когда это было: от двух коров одного племени две доярки надаивают по-разному?

— Выходит, одна из них лучше любит свое дело.

— Нет. «Передовая» доярка держит вместо одной коровы двух. Вторую корову считает нестельной. Вот из-за чего в день надаивает четыре ведра, а её подружки — по два. Здесь нехитрая арифметика.

— Тогда зачем ты назначен зоотехником? — разозлился гость.

— Я, Герасим Яковлевич, слежу за тем, как бы побольше воды во фляги не наливали. И еще — чтоб бычков лучше кормили. Не выйду денек на ферму, и тех впроголодь оставят…

Атякшов спешил куда-то. При обходе коровников он не ругался, но и не услышали от него ни одного слова благодарности. Поговорил, поспрашивал — и снова домой.

Когда его машина (а она стояла в лесочке у Пор-горы, поэтому впотьмах ее не разглядел Буйнов) выскочила на большак, самая пожилая доярка растерянно взмахнула руками:

— Ой, этот начальник не фермерам раздавать телят приезжал?.. — Он ведь всем моим телятам заставил прикрепить бирки!

Игорь улыбнулся. Что скажешь женщине, она, кроме своего села, ничего не видела. Ведь на какую вершину поднимешься, и жизнь тебе такой будет казаться.

Говорят: от своей судьбы человек никуда не убежит. Моря и океаны, семь стран обойди вдоль и поперек, а если придет смерть — от крошки хлеба задохнешься.

Говорят: все в руках у Инешкепаза, без его воли с головы человека и волос не упадет. Вот поэтому не знаешь, почему мечты рушатся, почему не все в жизни получается…

Говорят: что сделаешь — это твоим будет. Сотворенное своими руками никуда от тебя не уйдет. Оно всегда с тобой — если не рядом, то в мыслях живет.

… Олег Вармаськин был в полусне. Он ангелом плыл по небу и одновременно не мог отделиться от тела. Уж шибко жарко было на печи — всю ночь поясницу прогревал. Другого блаженства и не надо было!

Глаза уже почти закрывались, и здесь он почувствовал, что чем-то его стукнули. Приподнял тяжелую голову — в ногах валялся его мокрый валенок. «Это кто еще смеется надо мной?!»

— Вставай, вор, посадить тебя пришел! — Около порога стоял хозяин дома, Захар. Грудь его тяжело поднималась, сам смотрел на Олега разъяренным быком. На губах пена. — Кому, кикимора, продал колхозные моторы?

— Почему думаешь, что это я их продал?

— Вчера на ферму с друзьями ты заходил. Думаешь, что с похмелья голова у меня не варит?..

Олег спустил голые ноги, наступил на пол. Обул резиновые галоши — и так, в нижнем белье, вышел на крыльцо. К туалету не смог пройти — тропку совсем занесло. Присел за ивовым хлевом, оправился — и вновь в теплый дом.

Захар умывался над лоханью. Зашла с улицы мать. С печурки достала клубочек, спиной прижалась к протертой печке, начала вязать. Словно не чулок вязала, а, казалось, сотни судеб соединяла в одну. А вот если людские судьбы соединить вместе — никаких скандалов бы не было. Река жизни потекла осмысленнее и мудрее!

— Оставь нас, мать, на минутку. У нас мужской разговор.

Когда Окся вошла в переднюю и прикрыла дверь, Захар поднес ладонь к носу и, как при чихании, бросил:

— Где, спрашиваю, краденые моторы?

— Ну, продал, тогда что?

— Тогда, волк, тебя посадят. Если хочешь удрать — сейчас беги. Зоотехник уже в правлении…

Олег, конечно, понял: если узнает об этом председатель колхоза, пальцы в рот не будет класть — всю милицию поднимет. Моторы не иголки, не спрячешь. «Успел или нет увезти их в Урклей?» — молнией мелькнуло в голове у Захара.

Он не знал, что на ферму в прошлую ночь Олег приезжал вместе с Киргизовым. Отвезли моторы в лесничество, тот протянул ему пачку денег и сказал: «Моторы не твои, так что больше не проси». Олег не стал спорить. Моторы еще и продать нужно — краденое не каждый возьмет.

Мысли Олега были о лесничестве. Как встретят, если он там чужой? Самому куда бежать, если самый близкий человек, Захар, выгнал? И здесь Олег решил сесть на ночную электричку и — в Саранск, к другу по тюрьме. Тот, слышал, работает на стройке, и жилье у него есть. Не возьмет — где-нибудь найдет гнездо, чай, не калека…

Торопясь стал собирать вещи. В сумку хотел было сунуть обрез, но Захар остановил:

— На чужое добро не зыркай. Разбогатеешь — сам купишь.

Разбогатеет… У Олега денег навалом, вот только как их взять с кочелаевской сберкассы, ведь кругом глаза людские? Как-нибудь уж потом, когда всё позабудется…

Окся напуганной курицей закудахтала. Как же, умершей сестры сын покидает их! Польза от него была, конечно, невелика, да ведь сын родной сестры. С Захаром кормили-поили его задаром, но все равно родная кровь, жалко. Вынесла последний кусок сала — и в мешок Олегу. Ешь, о своей тетке не забывай! Плохого она тебе никогда не желала, даже тогда, когда похоронные деньги вытащил…

Вышел Олег на улицу — и сразу повеселел. Не день стоял перед ним, а Божий подарок. С деревьев таял иней, солнце ослепляло глаза. Хороший денек, да по селу не пойдешь. Увидят.

Надел лыжи, поехал по задворкам. Надумал зайти в лесничество, к Киргизову. Оттуда к электричке выйдет. Поест, отдохнет — и в дорогу. А, возможно, сам Захар Данилович на «Ниве» отвезет на соседнюю станцию, где вармазейских не встретит. По-волчьи убежит. При напоминании этого слова, вновь вспомнил Захара. Смотри-ка, прозвища еще может придумывать, тупомозглый…

Дошел до опушки леса, здесь неожиданно встал перед ним Коль Кузьмич. На дрова сухие ветки рубил. Сейчас он на ферму сено возит.

— Ты гуда, Олег? — снял он рыжую собачью шапку, а сам улыбался, словно ему положили в карман гостинец.

— Счастье искать, Коль Кузьмич. Не пойдешь? — засмеялся Вармаськин.

— Не бойду, Олег, не бойду. Мне сегодня бред бодарок обещал.

— Председатель что ли? Какой подарок?

— Гакой, гакой? Новую лошадь обещал на лето. Вновь пастухом буду.

— А-а, тогда, Коль Кузьмич, до новой встречи! — бросил Вармаськин.

Через час Олег подходил к Лосиному оврагу, где прошлой весной, в марте, завалил двух кабанов. Олег хотел было остановиться и перекурить, но вспомнил, что время терять нельзя и направился напрямик через лес.

Лыжи легко скользили, да и сумка не тянула. Деревья высокие, толстые. Часто встречались и дубы. Они стояли как-то пригнувшись, будто искали в снегу свои желуди. Неожиданно из-под кряжистого дуба выпрыгнуло что-то большое и пестрое. И сразу отяжелелый от снега лес будто вздрогнул. Откуда-то поблизости, совсем из-под рук Олега, широкими, черными крыльями взмахнула сова.

Он спрятался за дерево и стал зорко смотреть. И невдалеке увидел… с оторванным хвостом старую волчицу. Именно ее, за кем он безуспешно когда-то гнался с лесничим более двух километров. Не смогли догнать. Сейчас сама попалась… Жаль, что нет обреза! И Олег вновь самыми недобрыми словами мысленно обругал Захара. Достал нож, стал ждать. Волчица сверкала, сверкала желто-зелеными глазами и тихо, будто хорошо зная, что по ней не выстрелит, спокойно спустилась в Бычий овраг.