Буря

— Марго, где письмо Фурье? Разберут?.. Это Жак переписал…

Он, кажется, наизусть знал эти строки и все же взволновался, зашагал по комнате.

— Больше ничего не нужно? Я ухожу.

Он машинально запер дверь. Как странно мы живем! Я прожил с Марго неделю в этом домике — и я даже не знаю, как ее зовут, кто она. Знаю только, что ее отца убили… И она не подозревает, кто я. А мы друг друга изучили, как будто прожили год вместе. Странно…

Постучали — два поспешных удара и после паузы третий, тихий. Вошел пожилой человек с саквояжем.

— Ты точен, Жак, как настоящий немец.

— У тебя чересчур любопытная соседка. Спрашивает «вы — доктор?» Хорошо, что Марго меня предупредила. Приемник я заберу, это — тара, доктору полагается — измеряю давление. А ночевать здесь больше нельзя. Карье тебе сделал документы?

— И какие! Санитарный инспектор, плюс рекомендация с подписью Берти, плюс немецкий пропуск в южную зону с фото. Ты помнишь, что они фабриковали месяц назад? Ребенок, и тот видел, что фальшивка. А теперь научились. Как Пепе?

— В порядке. Тебе нужен кто-нибудь?

— Мне? — нет. Но подыщи для связи вместо Марго. Она скрывает, что больна, у нее страшные припадки, она не может столько ходить.

— Ты считаешь, что с Берти удастся?

— Надеюсь. А твоя группа? Пене?

— Я хотел тебя спросить, что ты считаешь самым важным?

— Офицера. Лучше всего гестаповца.

— Зачем на это тратить людей? Одним мерзавцем меньше…

— Это имеет огромное значение. Когда Фредо убрал того в метро «Барбес», весь Париж говорил. В Нанте наши сразу ответили на расстрел заложников, а подполковник Готц — это не пескарь… Не думай, что я гоняюсь за романтикой, но сейчас необходим жест. Они вдалбливают, что разбили русских. Я знаю, что русские ответят, но люди ничего не знают. Все подавлены. Они хотят создать видимость спокойствия, посмотри газеты: «Жизнь налаживается… Довоенная атмосфера…» Нужно что-то очень громкое, у всех на виду. Понимаешь?

— Ясно. Можно привлечь Анну…

— Только для подготовки, а рисковать нельзя — она еще понадобится…

Постучали. Хозяин поспешно лег, покрылся одеялом. Доктор открыл дверь. Пришла все та же любопытная соседка.

— Я не потревожила?.. У доктора такое симпатичное лицо, сразу внушает доверие. Меня лечил один молодой, настоящий шарлатан… Как вы нашли господина Шевалье? Я, конечно, ничего не понимаю в медицине, но покойному мужу помогал сиамский бальзам, как рукой снимало…

Ее еле выпроводили.

— Люк, ты должен уйти сейчас же. Я выйду вперед, задержу эту бабенку… Да, да, я ее выслушаю, осмотрю, честное слово! Завтра дай знать, хорошо? Связь через Марго?

— Нет, через Полину. До свиданья, Жак. Не мучай соседку…

Люк оглядел комнату. Портрет какой-то старухи в косынке, поломанные часы, на столе огрызок колбасы, лекарства, полицейский роман… Так кончается жизнь позументщика Шевалье и его молодой супруги. Через несколько минут — повышение в карьере. Кажется, все помню… Санитарный инспектор Огюст Дре, родился пятого февраля тысяча восемьсот девяносто восьмого года в Морто, департамент Дуб, отца звали Анри-Жак, отец умер, мать Амели проживает в Безансоне, я вдовец, был женат на Симон, урожденной Руссэ, дочь Ивон, одиннадцати лет, живет у бабушки. Сколько еще менять имена, профессии, родителей, жен, детей? Он с гордостью погладил пышные усы, усы — настоящие — «перец с солью» — удалось отрастить; именно усы делают его неузнаваемым. Ошибаются даже товарищи, знавшие его до войны, для них он неведомый Люк. Только официант кафе чуть его не погубил, увидев на улице, крикнул: «Здравствуйте, господин Лежан, давненько я вас не видел»… Лежан искренно удивился: «Ошибаетесь — меня зовут Деламбер». Официанты опасный народ, у них профессиональная память…

Он пошел пешком. А далеко — через весь город. В метро то и дело облавы. Конечно, документы первый сорт, но зачем искушать судьбу?.. Он шел медленно, часто останавливался. До чего я расклеился. Безобразие…

За щитами, за шторами, за ставнями шла своя привычная жизнь. Переполнены кафе, рестораны. Все на своих местах — и метрдотели, и конферансье, и проститутки, и полицейские. Немец с девушкой. Другой… Он говорит ей по-французски: «Хочешь в кино или в театр?..» Научились. Да им и не много требуется — сто слов. А французы?.. Что же, они учатся забывать слова. Наверно, так человек сделан — если его выгнать из дому, раздеть, напугать, он обрадуется любому углу, заплатанным штанам, подобию покоя. Торгуют, обедают, целуются, позевывают… Нет, нужно показать, что во Франции есть люди! Можно скрыть, как умирали коммунисты в Шатобриане. Но когда Фредо выстрелил — такого не скроешь… Пепе я знаю. Его тогда еще не звали Пепе… Такой не струсит. Они могут говорить что хотят, наши выдержали экзамен. Это прежде в партию записывались, представляли рекомендации, платили взносы. Теперь не то. Теперь проверяют в гестапо… И коммунисты умеют молчать, это не фраза…

Сейчас я увижу Жозет. Невероятно!.. Сколько не видались? Она приходила на свидание в мае, потом меня увезли. Значит, девятнадцать месяцев… Жак не знает, кто Полина, он даже не заметил, что я торопился…

Он убежал из концлагеря в сентябре. Лес, гнилые листья. Он слышал — где-то близко ругались немцы. Хорошо, что не было собак… Его переправили в Париж, он сразу окунулся в работу. Жозет была в другой зоне; только недавно он узнал, что она жива. Узнал о сыне — Поль в Лиможе. Роже говорил: «Он подобрал ребят, действуют…» Смешно — когда его взяли, Поль еще был ребенком… Наверно, Жозет очень постарела…

Он подготовил себя к встрече, и все же сердце замерло. Какая она усталая! И совсем седая… Чертовская жизнь!

Она глядела на него по-детски, почти умоляюще, боялась сказать слово, двинуться, оторваться глазами. Они стояли друг против друга в незнакомой комнате, заставленной пестрой мебелью. Статуэтки, вазочки, атласные подушки… Но они ничего не видели. Холодные руки Жозет слабо сжимали руку Лежана… Потом Жозет прижалась к нему, положила голову на грудь. Так было когда-то, в дни счастья… Жозет тогда была молодой дикаркой, страстной, смешливой… Он только тихо повторял: «Моя бедная, хорошая!..»

— Скажи правду, Анри, ты кашляешь? Я принесла теплое белье. И твое лекарство. Наверно, ни разу не принимал…

Он улыбнулся — было время, когда лечились, ездили в Бретань, слушали Равеля, решали кроссворды…

— Я не думал, Жозет, что мы встретимся. А ты?

— Я почему-то все время верила…

— Ты остаешься в Париже?

— До четверга. Завтра мы будем вместе весь день. А сейчас тебе лучше уйти. У Деле спокойнее, здесь все непроверенное…

Он тряхнул головой, как будто хотел опомниться, и вдруг другим голосом, по-деловому сказал:

— Ты видела листовку о боях за Москву? Завтра должен сделать еще две — статья «Правды» и письмо Фурье.

— Я отвезу, там отпечатаем. Удино попал в мышеловку.

— А Шарле?

— Ты разве не знаешь? Убили — в Сен-Дени. Питу выскочил. Да, представь себе, нашелся Робер!

— Кто?

— Робер. Ты его не знаешь, он был с Бертье в Шуази. Бертье и Кики взяли, а Робер убежал. Я была уверена, что его тоже схватили. Смешная история — прятала его жена Берти. Ты не в курсе светских новостей, жена Берти — это Мадо, та самая, дочка Лансье… Робер от нее в восторге, говорит, что нужно ее использовать, наверное влюбился…

— Мадо — жена Берти?.. — Он рассмеялся. — Плохо кончила… Но погоди… Ты говоришь, что она хочет помогать?.. Это чертовски важно! Жозет, ты должна с ней поговорить. Посмотри — серьезно ли это?

— Анри, ты ей доверяешь?

— Не знаю… Но мне почему-то кажется, что она порядочная. До свиданья, Жозет, до завтра!