Сапоги — лицо офицера

— Все это хорошо, — рассуждал Теличко, — но главное, пусть нам приказ покажут и деньги дадут! А их характеристики мне до большой задницы!

— Идем в штаб, пора! — поднялся Петров.

Лейтенанты сидели кто где — на ступеньках штаба, у дежурного, в коридоре, в нарочно расхлябанных позах, с расстегнутыми воротничками и закатанными рукавами, без фуражек.

Терехов приехал поздно, не выходил из кабинета, обиженный Курицын подходить не решался, Оверьянов послонялся, шутливо поворчал и ушел, не удостоенный словом. Начальник штаба с каменным лицом прошел в бухгалтерию.

Солнце зубоскалило, явно издевалось, забирало остатки тени. Люди часто пили из бачка теплую, розоватую от марганцовки воду, лили ее в рот, стараясь не прикасаться губами к кружке.

Гранин решительно поднялся.

— Так мы будем сидеть еще неделю! С этими тварями надо говорить на их языке! По-человечески они не могут! — громко, чтоб слышал дежурный по полку, сказал он. — Идем, посылаем телеграмму Министру обороны! Просим, дескать, вашего вмешательства, положите конец попранию советских законов!

— Скажем, не жалели себя, подарили Советской Армии два года жизни и теперь вот, вместо благодарности, подвергаемся преступному издевательству со стороны командования! — возбужденно кричал Коровин. — Пошли! Всем кодлом!

— Денег-то нет ни у кого, какие там телеграммы, — пробормотал Фишнер, поднимаясь вместе со всеми.

В озлобленном молчании прошли через плац и уныло зашагали по тропе.

— Стойте, товарищи лейтенанты, подождите! — солдатик-посыльный бежал, размахивая руками.

Предчувствие боязливо затюкало молоточками пульса…

Запыхавшийся солдатик не стал тянуть за душу:

— Приказ пришел! Всем вам дембель! Майор Курицын приказал вернуть вас! Чтоб деньги шли получать и проездные документы! В пожарном порядке, говорит!

С ревом пошлепали солдатика по заднице, шутливо насовали под микитки, потрепали за уши. Паренек искренне радовался чужому счастью.

— Вот видите! — орал Гранин. — Только палкой по жопе! Сразу и приказ есть, и деньги идите получать! Ух, бляди, мыто за два года раскусили ваши шакальские душонки!

— Как раз успеем после перерыва в магазин! Не дай Бог, водки не будет! Что тогда?!

— А что ты думаешь! У них ума хватит! Терехов запретит и все! — встревожились лейтенанты…

У Терехова хватило ума не запрещать.

Уже выпившие люди снова появились у прилавка.

Первые, купленные час назад бутылки были прикончены, лейтенанты щедро бросали улыбающейся продавщице червонцы и четвертаки, сгребали, не считая, сдачу, охапками брали бутылки и кульки, удачно шутили, хохотали, сияли радостью.

Праздник расправил крылья и вздохнул полной грудью…

Перегоревшая лампочка

— Надо спрятать деньги, — тихо сказал Коровин. — Пока не пьяные. Судя по всему, часам к шести мы все укачаемся. Ну, а рвань тогда и начнет промышлять… Выйдем!

Казаков не возражал, все логично, осторожность не помешает.

Друзья покинули шумное застолье и, почти не шатаясь, поспешили к себе.

В комнате Казаков огляделся.

Куда?

Голый матрац на полу и подушка. На табурете тщательно выглаженные брюки, рядом пара новеньких югославских туфель. Он перевел дух — представил себя роскошным, при деньгах, сидящим в ресторане…

И вправду, куда спрятать? В чемодан? — наивно, в печку? — не хитро, в щель за обои? — слишком очевидно, под матрац? — глупо… Довольно покачал головой, — хорошая мысль, — и вынул из кармана пачку денег. Осторожно, чтоб не порвать паутину, снял с полочки над помойным ведром грязную, заполненную наполовину пожухлым стиральным порошком картонную коробку. Засунул в порошок деньги, проверил, так же осторожно поставил на место.

Коровин уже ждал его.

— Основное, не забыть их, когда поедем! Напомним друг другу! Ну, а теперь можно и ужраться! — развеселился Коровин.

Казаков потер руки…

Веснушчатое лицо капитана Бабошина погрустнело, он огорченно заморгал рыжими ресницами.

— Я, мальчики, пошел… Мне на дежурство… Спасибо вам! Желаю успеха, как говорится, и удачи!

— Смотри, Гриша, не забудь машину прислать! Поезд без пяти двенадцать…

— В одиннадцать ждите, сам приеду! Скажу, караулы проверить…

Капитан ушел, о нем сразу же забыли, снова застучали стаканами, засмеялись, подняли базар.

— Ты, Витя, иди поспи! — уговаривал Коровина Казаков. — Еще сколько до ночи, а ты уже сломался!

— На радостях, Вадим! — оправдывался тот, держась за шею Казакова и укладываясь на кровать. — Немного посплю и снова начнем…

Балу забренчал на гитаре.

Попытались запеть, но Гранин запротестовал:

— Замолкните вы! Воете, будто покойник в доме! Пусть сам поет!

Пригорюнившись, приготовились слушать любимую песню.

Балу наигрывал знакомую, щемящую мелодию.

Тимоха прослезился.

Казаков вздохнул тяжело, у него задрожали губы.

Горченко, с трудом передвигаясь, подошел к окну. Потом сел на кровать рядом со спящим Коровиным.

— Уезжаете, суки, а мы остаемся… Ничего не останется… Хотя вот… Дай-ка я возьму коровинскую печатку на память…

И он потянулся к небольшому золотому перстеньку на левой руке Коровина.

— Н-е-е-т! — с протестующим мычанием Казаков встал из-за стола и, потеряв равновесие, повалился на Горченко.

— Нет! Вот когда он проснется, ты его спросишь! А сейчас не бери!

Он обхватил Горченко сзади, тот с неожиданной энергией поднялся, попытался стряхнуть Казакова, по-пьяному цепко повисшему на спине. Разозлившись, Горченко ударил в лицо Казакова затылком, ахнувший от боли Казаков стукнул его ребром ладони по печени.

Они упали, остервенело борясь, малопослушными руками стараясь причинить друг другу боль, дико крича непонятно зачем…

Тимоха совсем разрюмился.

Гранин смотрел безучастно.

Балу оторвался от гитары и, чуть не падая, наклонился над борцами.

— Кончайте вы! Что вы озверели?! Давайте выпьем и дело с концом! Кончайте, ну!

Оба, раскрасневшиеся и потерявшие дыхание, сели на полу, посмотрели друг на друга.

— Ну, ты и не умный! — сказал Горченко.

— Это ты, блядь, психопат! — миролюбиво сказал Казаков.

Друзья выпили.

Казаков растолкал Коровина, заставил его обнять себя, они вышли из барака и, поочередно падая, побрели домой…

Поселок как вымер, люди устали, завалились спать, не попрощавшись ни с воздухом, ни с заходящим солнцем, ни с грустными, размытыми, понимающе переглядывающимися соснами…

— Вставай, Вадим, вставай! Едем!

— Куда?

— Как куда? Домой! Машина ждет!

Казаков сел на матраце и открыл один глаз.

— Что у тебя с мордой? — удивился Коровин.

Казаков схватил зеркало и с досадой запричитал. Красносиний синяк распух, левый глаз почти не открывался. Вот тебе и роскошный парень в шикарном ресторане!

— Пошли, пошли, — торопил капитан Бабошин. — У вас и выпить ничего не осталось?

— Может, на вокзале, — ляпнул глупость Коровин.

Ни брюк, ни новых югославских туфель не было. Казаков похолодел, бросился на кухню. Деньги были на месте, визитеры не догадались, хотя искали, вероятно, усердно. Чемодан перевернут, обои оборваны…

Казаков воспрянул духом.

— Ну, я и парень! Не дал себя обобрать! Знаем мы этих шакалов! А с синяком — черт с ним! И брюки есть запасные, и туфли старые, молодец я, не выбросил!

Коровин принес темные очки. Они прикрыли синяк, но в темноте Казаков ничего не видел.

— Завтра надену! — окончательно успокоился он.

Прогрохотав в коридоре сапожищами, ввалился Сырец.

Взволнованный, с непочатой бутылкой водки в руке.

— Наконец нашел живую душу! Я вернулся из караула, а уже все мертвые, падлючищи! Шаром покати в поселке!