Охота к перемене мест

Погодаев тоже шагал в этой процессии, он с тремя местными мужичками и опустил старый гроб в могилу, мелко вырытую в болотистой земле...

— Я тебе, Гена, навсегда благодарна за помощь, — сказала Варежка взволнованно. — У нас в семье и фотокарточки деда Афанасия не было, отродясь не видела.

Дедушка, как Варя слышала еще в детстве, умер совсем молодым — переходил Ангару по тонкому льду и провалился в полынью. Рыбаки вытащили его, цеплявшегося за острый край льдины, но он умер от переохлаждения...

Председатель поселкового Совета принял Варежку за какое-то начальство, посматривал с опаской на красно-синий квадратный значок депутата. А Варежка лукаво не называла место своей работы и должность: пусть побаивается, вдруг она — народный контроль? И когда Варежка попросила дать ей газик, чтобы съездить в Кашиму, председатель не отказал.

Погодаев отправился с ней, ему тоже интересно посмотреть, чем Кашима встречает пострадальцев, так называет односельчан Агриппина Филипповна.

За околицей Подъеланки работало несколько бригад лесорубов, они сводили лес перед затоплением. Но этим занимались не леспромхозы, а бригады, сколоченные из бичей, шабашников, которые бродяжничают в поисках временной, выгодной работы.

Погодаеву и Варежке стало ясно, что свести лес и очистить в этом регионе дно морское от деревьев ни сил, ни времени не хватит...

Строители знают от геодезистов, где пройдет конечная граница будущего моря, можно определить линию берега с точностью до десятка метров. По дороге Погодаев увидел на сухопутье сколоченные, свежеотесанные причалы, пристани, сооруженные впрок. Следовательно, проехали завтрашний берег моря, сюда будут причаливать паромы, катера, баржи, буксиры.

— Почему же поселок Кашиму так далеко отбросили от будущего берега? — возмущался Погодаев. — Жители затопляемых деревень сызмальства связаны с Ангарой, это речники, рыбаки. Зачем же их отваживать от воды, лишать старых привязанностей? Не случайно дома в прибрежных деревнях строились вдоль Ангары в один порядок, и на каком берегу ни ставили дом, он был обращен окнами к реке...

По ухабистому проселку в Кашиму проехал с неделю назад грузовик, и какой-то растяпа по недосмотру рассыпал в пути гвозди, наверно привез пустой ящик. А теперь не было дня, чтобы растяпу не проклинали водители, у которых гвоздями пропороло камеры. Председательский газик обогнал такого неудачника при въезде в Кашиму.

Варежка и Погодаев разгуливали по скученной, тесно застроенной Кашиме. Домики поставлены чересчур близко один к другому. Где привычный сибирский простор? И почему дома стоят на пустыре, открытом всем ветрам, да так, что слишком много окон смотрят на север?

Новый поселок назван Кашима по имени речки, которая и протекает-то не близко. Может, было бы разумнее сохранить за новым поселком название Подъеланка? Ушли на дно морское деревни — и названия их, иногда поэтичные и своеобычные, тоже канули в Лету. Почему бы, например, вместо затопленной деревни Зятья, откуда родом Варежка, не назвать так поселок, где живут потомки тех, кто когда-то ходил в зятьях, кто окрестил так свою деревеньку на берегу Илима?

Возвращались из Кашимы встревоженные и огорченные.

— Какой здесь откроется ландшафт, если деревья в прибрежной воде не вырубят? — удрученно вопрошал Погодаев, сойдя с газика и стоя на обочине дороги у колышка, установленного геодезистами. — Не ландшафт, а стыдобушка!.. Одни деревья останутся на сухопутье, другие будут вечно мокнуть. Зарастет тиховодье ряской, не услышишь плеска волны, даже ее легкого шороха. Будут застить горизонт деревья-утопленники. И вдаль не поглядишь, никакого тебе ландшафта...

Погодаеву очень нравилось слово «ландшафт», которое он впервые услышал от Княжича.

38

Еще день ожидания.

Еще один восемьдесят второй подошел к Хвойной, грохоча затормозил, и по вагонам пробежала дрожь.

Окна в вагонах открыты, и Шестаков услышал, как поездное радио сообщило пассажирам:

— Поезд стоит четыре минуты.

Из окон доносилась «Ямайка» в исполнении Робертино Лоретти, и эта заезжая песенка звучала невыразимо грустно на пустынной платформе, к которой вплотную подступал дремучий хвойный лес.

Кроме Шестакова и охотника с лайкой поезда ждали два таежных отшельника-бородача в плащах.

— Без «Столичной» на прииск не вернусь! — торжественно обещал бородач богатырского телосложения.

Он приветственно махнул рукой водителю, третьему бородачу, который сидел на тягаче и ждал.

Бородачи опередили Шестакова и первыми шумно ввалились в ресторан. Шестаков, войдя за ними, услышал, как ресторатор отказывал:

— ...вам продать не могу!

— Поймите, на прииске — праздник! Надо отметить рождение нового месторождения! А у нас почти все москвичи.

— Мало ли что! «Столичная» для пассажиров. Если всех, кто выйдет из тайги, да еще в таком виде, снабжать... И медведи из берлог сюда припрутся, — ресторатор самодовольно рассмеялся, опухших глаз его совсем не стало видно.

— Немедленно отпустите товарищам все, что они просят. Пока стоит поезд. Под мою ответственность! — властным тоном распорядился пассажир в синем френче, сидевший за ближним столиком.

Ресторатор покосился на строгого пассажира и взял деньги, которые совал ему в руки верзила, заросший по самые глаза.

Шестаков подошел и спросил про официантку Мартынову.

Ресторатор небрежно выслушал Шестакова и сказал, что да, Мартынова у него в бригаде, сейчас придет, ушла в соседний вагон, собирает посуду.

Шестаков тревожно поглядывал в окно. Поезд вот-вот тронется. Он сбивчиво объяснил директору вагона-ресторана, откуда, зачем приехал, как долго ждет, и попросил:

— Только один перегон!

— Прятать безбилетника? Не собираюсь!

— Я же не знал, на какой поезд потребуется билет, — оправдывался Шестаков. — И рюкзак свой на Хвойной бросил...

— Пусть едет, я поговорю с начальником поезда, — распорядился пассажир в синем френче, он слышал весь разговор.

Кто он — генерал в отставке? Управляющий строительством? Секретарь обкома?

Уж больно тон у него начальственный. Привык распоряжаться и принимать как должное, когда ему беспрекословно подчиняются.

Бородачи осторожно спрыгивали на ходу, в руках — бутылки, карманы плащей оттопырены.

Шестаков глядел в окно. Поезд шел, набирая ход, мимо станционного поселка. В окне мелькнул дом, где Шестаков нашел приют. Он увидел мальчика, играющего с собакой в палисаднике, огороженном черными дощечками. По дому шастали тени вагонов, не отставая от поезда и не опережая его.

Он сел за столик, не спуская глаз с двери, в которой должна появиться Мариша.

Войдя, она тотчас же увидела Шестакова и так удивилась, что поднос с тарелками задрожал в ее руках. Она поставила поднос на столик, и оба одновременно произнесли:

— Ты.

Он не отрывал взгляда от ее крахмальной наколки, от ее аккуратного передничка. Из-за мальчишеской стрижки наколка держалась не крепко. Передник, при ее тонкой талии, казался завязанным слишком туго. Складненькая. Кофточка тесновата на груди.

— Я теперь сфера обслуживания, — она чуть смутилась.

— А как ты сюда попала? — он кивнул на буфетную стойку и ресторатора, стоящего возле.

— К нам отец вернулся. Теперь в комнате четверо. Не хочу стеснять родителей. А ты едешь нашим поездом?

— Пока я тебя нашел!

— Ты вырос! Вроде и руки стали больше.

— Не больше, а сильнее. Приходится частенько двигать своей мозолистой рукой. Не верь, когда в газетах пишут, что научно-техническая революция отменила физический труд.

— Ты и в плечах вроде раздался.

— Полюбил свою работу. Ловкость нужна, координация движений, быстрая сообразительность...

— Координация движений, конечно, вещь хорошая, — перебила его Мариша. — Но еще нужен житейский опыт.

— Мне уже говорили об этом, — Шестаков послушно кивнул. — Сибирскими ветрами обдуло меня на верхотуре.