Завод

А может быть, и Татьяна ушла из дома, как две недели назад ушел и Греков? Нет, Татьяна бы ему об этом сообщила. Но почему? Ведь он ей ничего не сказал… Они смогли бы встретить Новый год вместе. Теперь он будет встречать Новый год с Аней Глизаровой в малознакомой компании Олега Шатунова.

Греков взял со стола часы. Уже восемь. Договорились, что Аня зайдет к нему в гостиницу к одиннадцати. Удобней было бы встретиться на улице. Но он опять не подумал о бестактности своего предложения. И Аня торопливо согласилась.

Вообще день был сумасшедший. Четыре часа обсуждений и споров в кабинете у Шатунова. Участвовали три человека. Двоих Греков знал, третий — старший экономист министерства, долговязый субъект с трудной восточной фамилией. Он-то и нападал больше всех на проект, но самое странное — Грекову нравились его доводы, в них чувствовалась заинтересованность. Была возможность хоть в какой-то степени подготовить себя к разговору на коллегии. Часа два ушло на консультацию с Тищенко. Старик собирался в отпуск и не мог не присутствовать на коллегии.

Греков прошел в ванную комнату, щелкнул выключателем. Сиреневый свет молнией мазнул черный кафель, слегка пригас и через секунду сочно улегся на стенах и потолке, довольно жужжа в матовых длинных баллонах.

Греков оглядел свою усталую физиономию. Утром брился, а уже вновь пора. Он соображал, как лучше добраться до Шатунова. Такси? В новогоднюю ночь? Надо было заранее заказывать. Метро, конечно, неплохо, но две пересадки и еще автобусом минут пятнадцать. Теперь он думал о Шатунове, почему тот, по его словам, так «прикипел к грековским планам»? По долгу службы этого от него не требовалось. И еще. Перед уходом, в пустом министерском коридоре, Шатунов опять почему-то спросил о результатах проверки группы народного контроля. Греков ответил, что группа еще работает, а Шатунов лишь, странно пожал плечами.

Греков перекрыл душ. Капли хитрыми зигзагами сползали по стене. Хорошо. Что нужно ему сейчас для полного спокойствия? Многое, конечно. А главное…

Он вернулся в комнату и снова набрал длинный междугородный номер. То же самое! Трубку снял Павел. Его «алло!» прозвучало непривычно глухо. Греков сдерживал себя, чтобы не разъединиться, и вдруг подумал, что Павел может передать трубку Татьяне. Но Павел заговорил: «Ведь слышу, как дышишь. Почему ты молчишь? — робко произнес он. — Я жду тебя. Сижу дома и жду. И никуда не пойду. Хватит дурачиться. Ведь я тоже человек». Греков осторожно положил трубку. Ему сделалось не по себе. Он все понял. Только где она? Куда ушла? К матери? К подругам? Нет, тогда бы Павел не так просил, не так… И впервые за все время Греков подумал о Павле. Ведь тот ничего не знает об их отношениях с Татьяной. Эта мысль словно буравила мозг, и он искал утешения в самых невероятных и наивных доводах. «В конце концов, — думал Греков, — здесь простая арифметика: нас двое, а он один. — Свою жену Греков и в счет не принимал. — Но ведь я люблю ее всю жизнь. Поэтому я имею на нее такое же право, — как и он. Пусть она выбирает сама».

Он положил голову на матрас и накрылся подушкой. Мягкая, жаркая тишина обволакивала мозг. Раздались глухие, точно по воде, удары. «Ведь это кто-то стучит в дверь», — подумал Греков и сбросил подушку. За дверью раздался голос Ани.

— Да, да! — крикнул Греков. — Минуточку! — Он торопливо начал одеваться. Было только десять часов.

— Новый год проспите, соня! — сказала Аня, входя в номер. В руках у нее был коричневый баул.

Греков приподнял с тумбочки часы.

— Вы слишком торопитесь жить.

Аня сняла пальто и оказалась в костюмчике, пригнанном по талии.

Правда, не макси, но ничего, сойдет. — Аня повернулась на каблуках. — Ну как? У сестры одолжила.

— Превосходно, Анечка.

Греков был рад ее приходу. Кончилось это изнурительное одиночество.

Аня поставила баул на тумбочку. В нем тренькнули бутылки. Греков повязывал галстук и улыбался, глядя на ее отражение в зеркале.

— Тетя заявила, что у вас голова маленькая. Смешно. Вы же не слон, правда? Дело не в величине. Я ей так и сказала.

— Конечно, конечно. Я же не слон, — поддержал Греков. — Мне идет этот галстук?

Аня взглянула в зеркало. Отошла в сторону и взглянула еще раз.

— Вам идет этот галстук. Сегодня все женщины должны влюбиться в вас.

— Ас кем встречает Новый год Мария Кондратовна?

— Ой, не говорите. Столько родственников.

Греков взял пиджак, достал щетку и направился в прихожую.

— Кстати, что у вас в бауле?

— Ничего особенного. Домашние грибы. Три бутылки вина. Маринованные миноги… — Аня рассмеялась, всплескивая руками. — Знаете, я ведь неспроста явилась к вам так рано. Мне хотелось посидеть с вами вдвоем. И выпить немного шампанского.

— С удовольствием, Анечка, — весело согласился Греков.

Не переставая болтать о какой-то ерунде, Аня сдвинула в сторону сваленные на столе бумаги, извлекла из баула бутылку, кулек слив, яблоки, коробку конфет.

— Вы можете открыть шампанское, чтобы бабахнуло в потолок? Я это очень люблю. — Она придвинула к Грекову бутылку, заткнула пальцами уши и зажмурилась.

Греков раскрутил проволоку и, сдерживая большим пальцем пробку, опустил ее до половины. Секунда — и пробка радостно выстрелила в потолок. Аня подставила стакан.

— За Новый год, Геннадий Захарович, за Новый год…

В дверь постучали.

Греков поставил бутылку и в недоумении взглянул на Аню.

— Войдите! — крикнул он, но, вспомнив, что дверь закрыта на защелку, встал и вышел в прихожую.

— Ты? Неужели это ты? — Греков сделал шаг назад.

Боковой свет из коридора бледным глянцем покрывал левую половину лица Татьяны.

— Ты не один? — спросила она.

Греков скорее догадался, чем расслышал ее слова.

— Один, конечно, один! — Лишь в следующее мгновение он подумал, что слишком уж громко это произнес.

Татьяна шагнула в прихожую.

— Не ожидал, Греков?

— Ожидал.

— Так поцелуй меня! Ведь ради этого я сюда добиралась!

Дед-мороз стоял на макушке в своей мохнатой шапке. И снегурочка летела вниз головой. Перевернутое новогоднее поздравление напоминало замысловатый восточный орнамент.

— Анна Борисовна, как вы держите газету? — Греков шутливо щелкнул пальцем по странице.

Страница сморщилась, переломилась и бессильно упала с тихим шорохом. Лицо Ани было бледным.

— Анька, лапонька! — Татьяна уже справилась с замешательством и улыбнулась. — Надо же, сидит и молчит.

Аня не улыбалась. И даже не пыталась улыбнуться. Она сидела серьезная, как на экзамене. Она, конечно, слышала все, что происходило в прихожей, и Греков клял себя за то, что не прикрыл дверь. Но ведь и он растерялся. Да и сейчас не совсем еще в себе. Он суетился, болтал о какой-то чепухе.

— Не надо, Геннадий Захарович, — вдруг прервала его Аня. — Мне все понятно. И никто тут ни в чем не виноват. Правильно, Татьяна Григорьевна?

— Анечка… — выдохнула Татьяна.

Аня встала, подошла к баулу. Пистолетным выстрелом щелкнул замок.

— Представляю, как обрадуются мои родственники… Только вы меня не провожайте, Геннадий Захарович, я ведь сама пришла. Сама и уйду. — Она вяло потянула за собой баул, и тот тяжело скользнул вниз. Сняла со спинки стула пальто…

— Я почему-то больше всего сейчас боялась, что ты начнешь упрашивать Глизарову остаться, — сказала Татьяна. — Весь отдел знает, что она к тебе неравнодушна. Эта история с народным контролем…

— Что еще за история?

Как, ты ничего не знаешь? — Татьяна рассказала ему обо всем, что произошло на совещании в кабинете директора. — На заводе до сих пор об этом говорят.

— А я даже и не знал, что было такое совещание. И она мне ничего не сказала, — проговорил Греков.

Потом Татьяна рассказывала о том, как летела. Как сидела полдня в Куйбышеве: Москва не принимала. Такая суматоха в аэропорту. Одним самолетам разрешают, другим почему-то нет. В буфете очередь, в зале ожидания негде присесть. Все волнуются, спешат.