Завод

— Ну и то хорошо. — Коростылев поднялся, нахмуренный и недовольный, прошелся по кабинету. Остановился напротив Смердова. — А где именинник?

— В Москве, в командировке, — отозвался за директора Старостин.

— А вам что, нездоровится? — обратился к директору Коростылев.

— Нет, нет. Я абсолютно здоров. — Смердов выпрямился и замолчал. Под лопаткой тягуче ныло. Но не станет же он распространяться по этому поводу.

— Часа два назад тут сидела жена Грекова. — Коростылев провел рукой по спинке кожаного стула. — По-видимому, у них серьезный разлад. А к тебе в партком идти не решилась, чтобы слух не проник на завод. Репутацию бережет. Приструните, говорит, мужа моего. Приструните! — повторил Коростылев, прислушиваясь к звучанию слова.

— Кто бы мог подумать? Такой был семьянин, — произнес Смердов.

Коростылев обернулся. Рыжеватые брови его изогнулись.

— Действительно, кто бы мог подумать? Странно все, Рафаэль Поликарпович, — сказал Коростылев. — Такой уравновешенный человек, ваш Греков, здравомыслящий и вдруг ударяется в какую-то юношескую авантюру. Пытается перестроить завод. Проделывает огромную работу, налаживает контакты с социологами, экономистами-кибернетиками. Выдвигает оригинальные предложения по реорганизации. Расчеты, выкладки. И все на высоком экономическом уровне. Я ведь кандидат экономических наук, между прочим. И с превеликим любопытством ознакомился со всем этим вопросом. Чудак он, ваш Греков. Заявляет при всех, что завод-де похрамывает, что ряд изделий вынужден выпускать с отклонением от техусловий. И главное, — в кусты не прячется, ни на кого не валит. А ведь знал, что подобное заявление без внимания не оставят. Чудак, да и только! Действительно, Рафаэль Поликарпович, кто бы мог подумать.

Смердов сидел с непроницаемым лицом. Старостин уткнулся в свой блокнот и не смотрел на секретаря горкома.

— А тут еще эта история! Допустил, чтобы жена пришла в горком жаловаться. Ну куда это годится, Рафаэль Поликарпович? Кто бы мог подумать? Может, он и впрямь психически не уравновешенный? Вы в прошлый раз обратили на это внимание, Рафаэль Поликарпович, помните?

Смердов не ответил. Старостин встал, поискал что-то в карманах, захлопнул блокнот.

— Я полагаю, что произошло это не от хорошей жизни, — сказал он. — А что касается заводских дел, то Греков вел себя верно. Конечно, есть у него недостатки. Но прижимать его к этим бумажкам? Я лично напишу особое мнение. И думаю, что на заводе меня поддержат.

Старостин сел и искоса взглянул на директора.

— Ну вот, мнение парторга завода нам ясно. — Коростылев достал из ящика стола папку и положил перед Смердовым. Ту самую, которую оставлял секретарю горкома Греков. — Не откажите в любезности, передайте Геннадию Захаровичу. Кое-что я пометил на полях. Но это частные замечания экономиста. Их немного. В основном по вопросу поставок. — Коростылев взглянул на «секретаря». До звонка оставалось пять минут.

Старостин перехватил взгляд и забеспокоился. Но Коростылев опередил его вопрос:

— Хотелось бы думать, что за нарушения технических условий бюро горкома ограничится выговором главному инженеру. Однако полагаю, что комиссия народного контроля будет ходатайствовать перед министерством о применении и административных мер.

— С министерством мы как-нибудь бы договорились. — Старостин чувствовал, что секретарь горкома на стороне Грекова.

— Что же, я был бы рад. — Коростылев наклонился к «секретарю» и прислушался — Не пойму, работают, нет?

И Старостин наклонился к часам.

— Не слышно. Электричество.

Коростылев щелкнул пальцем по хромированному ободку, и часы зазвенели.

— А что, Сергей Сергеевич, как с заявлением жены Грекова? — спросил Старостин.

Коростылев промолчал.

— Ты Грекова хорошо знаешь?

— Вроде бы… — Старостин пожал плечами.

— И я, кажется, распознал. А вот жена его так и не поняла. Я ей об этом сказал. Обиделась. Обещала жаловаться выше…

И каждый из них подумал о том, как нелепо все это выглядело бы, если бы они предложили Грекову в кратчайший срок наладить свои семейные отношения и об исполнении доложить.

Глава седьмая

Греков взбил подушку и прильнул к ней щекой. Приподнялся. Сидя, стянул пиджак, швырнул его на спинку кресла и вновь повалился на постель.

В гостиничном коридоре приближались и удалялись чьи-то шаги. Монотонно подвывал пылесос.

В который раз Греков протягивал руку к телефону, даже набирал несколько цифр, но вновь опускал руку. Правда, в новогоднюю ночь не так-то легко дозвониться по междугородной, — оправдывался он сам перед собой. Несколько минут лежал неподвижно, потом опять сел, заложил за спину подушку и поставил телефон на колени.

С каждым оборотом диска его движения становились все медленнее. Еще теплилась надежда, что телефон занят. Нет, не занят.

Он сразу узнал голос дочери, хотя в последний год часто путал его с голосом жены.

— Папа?

Греков обрадованно кивнул и умолк, словно разговаривал не по телефону, а с глазу на глаз.

— Куда же ты подевался? — крикнула Оленька.

— Да, да! — спохватился Греков. — С Новым годом тебя!

Дочь поблагодарила. Но сдержанно и суховато. Греков спросил, где она встречает праздник. Оленька ответила, что с классом. А мамы сейчас нет дома. Она в парикмахерской.

Греков с облегчением потянулся к сигаретам и, прижимая трубку плечом, зажег спичку. Прикурив, спросил, где мама встречает Новый год. Оленька, помолчав, ответила, зачем же он спрашивает, если ему это все равно неинтересно.

— Как ты разговариваешь с отцом? — Греков поморщился, недовольный собой. Столько раз готовился поговорить с дочерью, а вот не получается.

Оленька демонстративно молчала.

Греков лихорадочно искал, как бы разрядить этот разговор.

— Что ты делаешь?

— Стою.

— А ела что?

— Борщ.

— Что ты наденешь на Новый год?

— Платье.

«Вся в меня, — с горечью подумал Греков. — Такая же упрямая».

— Все? — вдруг спросила Оленька.

— Если тебе нечего сказать отцу под Новый год…

Молчание.

— Что ты притихла?

Молчание.

— Что ж, желаю тебе в новом году хорошо учиться.

— Спасибо.

— А мне что ты желаешь?

Молчание.

— У нас родительское собрание. Третьего, — сказала дочь.

— Я приеду, если справлюсь с делами. У меня важное совещание. Ладно… Поздравь маму с Новым годом.

— До свидания, папа.

Греков еще несколько секунд смотрел на трубку. Думая, как торопливо и облегченно Оленька прервала разговор. Он успокаивал себя тем, что в общем-то, ничего страшного не произошло. Дети обычно становятся на сторону матерей, в этом, вероятно, и есть мудрость природы. Лишь когда вырастают, на смену инстинкту приходит личный опыт.

Греков переставил телефон на кровать, встал и прошелся по комнате. Он старался не размышлять о том странном своем положении, которое называлось семейной жизнью. Была ли любовь?

— Не знаю! А что тогда было, что? — вслух спросил он сам себя.

Сейчас ему казалось, что женщина, которая носила его фамилию, была безликим, аморфным существом. Столько лет фальши, притворства и жалости… Ох, эта проклятая жалость! Сколько раз Греков давал себе слово порвать совсем, уехать куда-нибудь: работа ему везде нашлась бы. Но не мог. Жалость. Но почему он должен расплачиваться всю жизнь за один-единственный опрометчивый шаг в молодости? А ведь Шурочка знает его отношение к себе.

И считает подобное справедливым. Он страдает. Она спокойна. А если наоборот?

— Нет! Нет! — вновь сказал он и повернул к себе телефон. Просовывая палец в отверстие диска, Греков прокрутил все восемнадцать цифр междугороднего набора, одновременно занося над рычагом ладонь, чтобы сразу прервать тысячекилометровую связь, если вновь подойдет не она. Пи-и-ип, пи-и-ип…

Греков резко надавил на рычаг. Опять он! Низкий уверенный мужской голос на этот раз звучал раздраженно.