«Карьера» Русанова. Суть дела

— Доездился, говоришь? — снова повторил Бурганов, когда Геннадий вернулся. — Права в казенном сейфе лежат?

— Да я…

— «Да я, да я»! Да я про тебя все знаю, чего и ты не знаешь. До самого Магадана эхо дошло, по дороге только и разговоров. Я, грешный, подумал: если бы они про тебя знали то, что я знаю, может, еще и не то бы говорили… — Геннадий, услышав последнюю фразу, настороженно поднял голову, но Бурганов, подмигнув, продолжал: — Если бы они знали, как ты по лихости чуть в речку кверху тормашками не загремел — вот бы рты разинули!

— По твоей же милости. Новаторству твоему способствовал.

— Про то и говорю. Ты, оказывается, и на вездеходе мастак по тундре шлепать.

— Мама родная! — сказал Геннадий. — У тебя что, осведомители в штате?

— А как же? За нужным человеком и приглядеть не грех… Новости у нас, я тебе говорил. Перепланировка намечается. Ты о машинах в северном исполнении слышал?

— Нет.

— Плохо. От жизни отстаешь, Геннадий Васильевич. Так вот, одну машину предлагают нам. Для пробы. Гонять ее надо до седьмого пота, чтобы ребра трещали, в самых трудных условиях. Доходит до тебя?

— Не доходит, — откровенно сказал Геннадий. — Не пойму, чем ты хвастаешься? Давно пора специальные машины для Севера делать.

— Темнота, — вздохнул Бурганов. — Скажи-ка, тебе у Княжанского хорошо?

— Ну, ты спрашиваешь…

— Вот и спрашиваю. Знаю, что хорошо. Спокойно. Пригрелся на уютном месте, жирок скоро завяжется. Давай-ка ты вот что… Кончай ты эту товарную контору, эти мешки-ящики, будешь настоящим делом заниматься. Я за тебя уже и согласие дал.

— Ух ты! Сманиваешь, да?

— Я о деле беспокоюсь, голова садовая! О тебе тоже беспокоюсь, чтобы ты не прокиснул. Для отдела кадров — ты шофер второго класса, и точка. Для Герасима ты виртуоз-работяга и друг-приятель. Такое о тебе понимание. А для себя ты кто? Я на тебя смотрю и думаю — одуреешь ты скоро от баранки, если ее только и знай, что крути. А? Или, может, я не прав?

— Ты это серьезно?

— Серьезно.

— Я подумаю…

Он, конечно, подумает, только — о чем, собственно, думать? Уезжать ему от Герасима не хочется; ему просто невозможно уйти от ребят, от Шувалова, от близнецов, и все-таки он уйдет, потому что так надо. Бурганов прав. Так надо для дела. И еще это надо потому, что Семен заступает на свою последнюю, может быть, смену, и он хочет быть на этой смене с ним.

— Ладно, чего там думать. Я согласен. Только — не рано ли об этом говорить? Как еще все обернется? Лишат меня прав… А то и упекут куда-нибудь.

— Не дрожи в коленках, парень! Выручим! Такой шухер поднимем, если что… Ордена наденем, грудь колесом — кто устоит? — Он рассмеялся, еще раз оглядел комнату. — М-да… Мужчиной здесь пока не пахнет. Да и тесновато вроде. Мария Ильинична тебя еще не пилит, чтобы ты жилплощадь расширял?

— Не твое дело, — буркнул Геннадий.

— Ну и ладно… — Он потрогал сбившийся галстук, потом снял его и сунул в карман. — Все! Парад окончен. Пойдем на улицу, душно у тебя, аж голова раскалывается…

Они долго бродили по узким, вытоптанным в снегу тропинкам; Геннадий чуть замедлил шаг, когда они проходили мимо скамейки, на которой он совсем недавно кривлялся перед Шлендером; потом, когда они нагуляли аппетит, Бурганов затащил его в блинную. Заведение только что открыли — все тут было нарядным, все в русском стиле, каким его понимают усердные оформители: петухи, матрешки, полотенца с лиловыми разводами, трехведерный самовар на электрической тяге, графинчики, селедочка, лучок… Блинов, правда, не было, зато водку подавали холодной, пиво подогревали по желанию посетителей, а шашлыки жарили прямо на улице, благо теплынь стояла совсем не январская.

— Хорошо живем, — сказал Бурганов, подцепив вилкой масленок. — Грибы в пищу пошли. Сейчас нам шашлык сделают, любо-дорого. Я им, пожалуй, от щедрости души помидоров ящик подарю. А? По себестоимости. Или, может, даром… Как, молодой человек, привезти вам помидоров? — обратился он к подошедшему официанту.

— Везите, — равнодушно сказал официант. — Только вот шампуры, разрешите, я у вас заберу.

Он аккуратно сдвинул на тарелки куски баранины, исходящие соком и дымом, вытер шампуры салфеткой и положил на поднос.

— Ты что делаешь? — грубо спросил Бурганов. — Кто же так шашлыки подает? Это теперь не шашлык, а горелое мясо.

— Не положено. Воруют у нас шампуры, а мы за них деньги платим.

— Ну, даешь! — рассмеялся Бурганов. — Мне государство вон какую технику доверяет, а ты за железки боишься.

— Государству что… Государство богатое, а у меня уже полусотку вычли, — сказал официант и вежливо осведомился: — Винца открыть?

— Пива неси… Нет, ты посмотри, что делают, паразиты! Так они скоро и столы будут к полу привинчивать, чтобы не уперли. Давай директора позовем? Или в книгу жалоб напишем?

— Раздухарился, — остановил его Геннадий на всякий случай, хоть и понимал, что Семен дурачится. — Кто же в ресторации с шампура ест? Это тебе не на рыбалке. — Он рассеянно скользнул взглядом по залу и вдруг в углу, за шумным столом, где гуляли выбравшиеся из глубинки горняки, увидел знакомую вихлявую фигуру с выпирающими лопатками. — Погляди-ка, Семен… Кажется, я друга-приятеля встретил. Видишь, мужик в углу сидит, рожа у него, как из кирпича?

— Вижу. Ну и что?

— Знакомец… Всадил мне в спину нож, когда я у одной шлюхи водку пил. И череп заодно продырявил.

— Шутки у тебя дурацкие, — поморщился Бурганов.

— Не шутки, Семен, святая правда… Ты посиди, я сейчас.

Геннадий поднялся, но Японец опередил его: пригнувшись, словно надеясь незамеченным проскочить за рядами стульев, он метнулся к дверям и шмыгнул наружу раньше, чем Геннадий успел пересечь половину зала. Сидевшие за столом парни, казалось, ничего не заметили — не до Японца им, мало ли кто подсаживается.

На улице его тоже не было. Геннадий обежал вокруг павильона и уже собрался вернуться, но тут увидел притаившегося в кустах возле самой дамбы Японца — тот стоял, склонив голову набок, — точно так же, как он это делал и раньше в минуту опасности. Геннадий очень хорошо помнил его склоненную голову — пожалуй, только это он и успел заметить, прежде чем бутылка обрушилась ему на голову, да еще ледяные зрачки и мокрую челку, приклеенную к скошенному лбу.

— Вот и свиделись, приятель, — проговорил Геннадий, делая шаг вперед. — Подойди-ка сюда, хочу посмотреть на тебя при солнечном свете, может, чего новое разгляжу… И не лезь в карман, сволочь! — закричал он, увидев, что Японец шарит в кармане пиджака. — Не лезь, тебе говорят! Задушу, гнида! — Он кинулся к Японцу, но тот, по-кошачьи подобравшись в прыжке, вскочил на дамбу, секунду постоял, окинув Геннадия холодными щелками глаз, потом круто повернулся и побежал.

Геннадий тоже вспрыгнул на дамбу и тут же почувствовал, как сердце бешеными толчками забилось меж ребер, сдавило дыхание, ноги сделались чужими, ватными. Он прислонился к дереву, жадно глотая воздух… Надо продержаться совсем немного: такое с ним уже было — это опять расходились нервы; надо не упасть, ни в коем случае нельзя падать, дамба обледенела, скатишься вниз и разобьешь голову… Вот. Еще немного. Теперь надо дышать глубоко и медленно. Сейчас все пройдет… Ой-ля-ля! Сколько прыти зря пропадает. И на кой черт он мне понадобился этот плюгавый кретин? Правосудие чинить? Так вроде не за что. Знал, куда идешь: не в гости приглашали, не на посиделки. Захотелось с прошлым посчитаться? Тоже мелковато. Не так это делается…

Сзади неслышно подошел Бурганов, тронул Геннадия за плечо.

— Простудишься.

— Да-да… Я сейчас. Дай немного дух перевести.

Семен озадаченно хмыкнул:

— И правда, гляжу, не шуточки. Белый весь, как известкой облили. Идем-ка, я тебя домой провожу.

— Нет уж, дудки, — сказал Геннадий, окончательно оправившись. — Я свой шашлык доедать буду. Деньги плачены.

Они вернулись в блинную. Геннадий налил себе пива, долго смотрел на пенившуюся жидкость, потом жадно, в несколько глотков осушил кружку.