Годы в огне

Вечером хозяйка навестила княжну во флигеле, узнала, как горничная устроила гостью, осталась всем довольна и, обняв девушку, сказала ей на ухо:

— А вы очень, очень миленькая!

Вера Львовна представила жиличке сторожа Филиппа, молчаливого, но, как скоро выяснилось, доброго старика, горничную и старуху экономку. Молодой человек оказался на службе, и хозяйка обещала княжне, что познакомит их как-нибудь при случае. Затем решила показать Юлии Борисовне двор. Она свела княжну в конюшню, где били копытами землю сытые, красивые лошади, все белой, однотонной масти. Из конюшни прошли в птичник, в котором, вместе с курицами, жили цесарки. У них, как объяснила Вера Львовна, очень твердые яйца, много крепче куриных. И в самом конце этой хозяйственной экскурсии Кривошеева привела Урусову в погреб, где стояли несколько бочек с капустой, солеными огурцами и маленькие пузатенькие кадочки с грибами. Особенно удивила Урусову огромная бочка, никак не меньше чем на двадцать ведер. В ней матово светились огурцы.

На другой день обе женщины уже играли на рояле в четыре руки Глинку, а потом смешную песенку о чижике, который напился водки и у него закружилась голова.

Вера Львовна временами замечала, что лицо девушки туманится, и объясняла это пережитым: шутка ли, сколько всяческих нервотрепок упало на плечи бедной княжны! К этому времени хозяйка уже знала, как Юля переходила линию фронта: ночь, холод, выстрелы — и гибельный риск, конечно же!

Кривошееву и удивляло и умиляло одновременно, как княжна рассказывала об этом, — буднично, без малейшего признака аффектации. Вере Львовне даже показалась странной эта черствость чувств. Впрочем, чем больше она знакомилась с княжной, тем меньше у нее оставалось вопросов и недоумения: Юля была, без сомнения, неординарный, удивительный человек!

Прежде всего выяснилось, что княжна два года провела в перволинейной полевой армии, то есть в огне, в качестве сестры милосердия. Она делила с солдатами их риск, их одежду, их еду. На воинский подвиг юную Урусову благословила царица, знавшая отца и мать княжны. Напутствуя девушку, Александра Федоровна надела на шею красавицы золотой крестик и высказала веру, что дочь князя вернется с войны живая и здоровая, в ореоле славы.

Через год сражений на «русской Жанне» женился генерал Борисов, еще довольно молодой, сорокалетний командир дивизии. Однако генерал вскоре погиб, а юная вдова, отклонив попытки отправить ее в тыл, продолжала выполнять патриотический долг.

В последней четверти семнадцатого года корпус, в котором служила княжна, оставил позиции и отправился в бурлившую революциями Россию. Именно тогда Урусова узнала о гибели своих родителей и в конце восемнадцатого года поспешила в войска Колчака — мстить за отца и мать.

Вера Львовна с восторгом слушала скупые рассказы Юлии Борисовны, ахала и качала головой. «Какой ужас! Какой ужас!» — повторяла она всякий раз. Однако жажду мести Кривошеева не одобрила: не дело молодой женщины лезть в братоубийственную войну, размахивать шашкой и спать вповалку с мужичьем. Упаси бог! «Впрочем, — добавляла госпожа Кривошеева, — это ваше дело, княжна».

В оговоренный срок Урусова отправилась в штаб на Скобелевской. Еще только выйдя из дома с амурами, увидела на близкой скамеечке какого-то дядю в холодном демисезонном пальто. Человек этот кутался в высокий воротник и шарф, и по всему было видно: он здесь давно и насквозь промерз. Увидев княжну, ангел-охранник потянулся, похрустел костями, вскочил и поплелся за ней.

«Меня караулят…» — подумала княжна без всякого раздражения и даже, пожалуй, с похвалой представила себе воинственную физиономию штабс-капитана Крепса.

Вблизи штаба соглядатай отстал от княжны. Она посмотрела на главный вход и не без удовольствия заметила поручика Вельчинского. Офицер тоже увидел княжну, поспешил ей навстречу и, разглядев вблизи, воскликнул:

— Ах, вам идет! Но как удалось?

— Что «удалось»? — улыбнулась княжна.

— Экипироваться. Вы ведь впервые в Челябе?

— Свет не без добрых людей. У меня был визит к госпоже Кривошеевой. Она оказалась весьма приятная и цивилизованная девушка.

— Кривошеева? Кто это?

— Сестра местного негоцианта. Он — тоже располагающий к себе человек. Покойный князь имел некогда общие интересы с Львом Львовичем Кривошеевым, и мой поход, как видите, удался.

— Да… да… теперь я вспоминаю эту фамилию. Ну а жилье?

— Во дворе Кривошеевых почти пустует флигель. Одну из комнаток занимают старик сторож и некий молодой человек. Другая теперь — моя.

— Я очень рад за вас, милая княжна… очень…

— Гм… «милая»… Вы поспешны, как сотник в прифронтовом местечке. Там это еще можно понять. И, кроме того, мне показалось, что вы не вполне свободны, Николай Николаевич.

Вельчинский смутился.

— Право, с вами нелегко толковать. И сравнения… э… я бы сказал — странные…

— Вы имеете в виду сравнения с фронтом? Здесь мало странного. Я была на позициях мировой войны. Два года.

— Вы? — оторопел Вельчинский. — Я не могу поверить в это! Вам так мало лет.

— Мне двадцать. Это мало в единственном случае: если человек — кретин.

— Простите меня… я совсем не имел в виду… возьмите вот это…

В совершенном замешательстве он протянул ей пропуск, заготовленный в штабе, и направился вслед за княжной к дверям.

Урусова показала бумажку с печатью часовому, и они двинулись по коридору.

Молодые люди подошли уже к отделению, когда поручик попросил спутницу остановиться.

— Павел Прокопьевич вернулся, — сообщил он шепотом, — видел справку и медальон. Я молю бога, чтобы вас зачислили в отделение. Хотя у нас совсем не веселая служба, княжна. Я обязан это сказать.

— Веселая служба, Вельчинский, в цирке. И то — на первый взгляд.

Поручик вопросительно взглянул на женщину.

— Я многое повидала и знаю, куда иду.

Офицер, не найдя, что ответить, открыл дверь, обитую шинельным сукном, пропустил женщину и вошел сам.

Верочка бросила на вошедших отчужденный взгляд, сказала Вельчинскому, что он свободен, а посетительницу провела не в кабинет Гримилова, как полагала Юлия Борисовна, а снова к Крепсу.

— Заходите, — бесцветным голосом вымолвил штабс-капитан, продолжая сидеть. — Павел Прокопьевич просил извиниться: немного задержится. Приказано занять вас чем-нибудь.

Придвинул к себе папку, полистал, предложил внезапно:

— Садитесь в уголок, поскучайте. У меня — масса дел.

Он куда-то позвонил, велел привести к нему арестованного Черемянина, и пока того доставляли в отделение, снова занялся папкой, готовясь к допросу.

Подследственный был по виду пожилой рабочий, однако Юлия Борисовна не стала бы утверждать, что верно определила его возраст: лицо темнело кровоподтеками и ссадинами, а разбитые губы припухли.

— Ну-с, голубчик? — спросил Крепс. — Вспомнили имена сообщников или станете упираться?

Он усмехнулся:

— Все лисы в конце концов встречаются у скорняка, не так ли?

Поглядел на истерзанного арестанта взглядом безразличия и злобы, стал закипать:

— Итак? Имена?

— Я не знаю имен, — угрюмо отозвался Черемянин, — зря меня мордуете, капитан. Мало прока.

— Гм-м… Но позволь знать мне — прок или не прок.

Постучал ребром ладони о стол, сказал глухо:

— Ты — мой враг, и я поступаю с тобой, как с врагом. Попади я в ваши руки…

— Мы не стали бы пачкать своих рук, господин штабс-капитан.

— Вон что! Как прикажешь понимать?

— Как хотите.

Желваки на физиономии Крепса закаменели. Однако он, вероятно, помнил, что рядом княжна Урусова. Пытаясь сдержать себя, ухмыльнулся.

— Не надувайся — лопнешь.

Черемянин в упор глядел на контрразведчика, и Крепсу казалось: он хохочет разбитым ртом.

Внезапно штабс-капитан побелел, на лбу у него задергалась синяя жила, и он закричал, раздражаясь и взвинчивая себя:

— Говори, хамово отродье!

— Я уже сообщил все, что знал. Это была касса взаимопомощи стрелочников. Не более того.