Волга - матушка река. Книга 1. Удар

— Да-да. На Левобережье и преподнесли красивую систему.

— Маниловы — они такие!

— Малиновы? — не расслышав, спросил Аким Морев.

— Малинов и Манилов стоят рядом. Я про гоголевского героя Манилова. Помните: мечтал устроить и то и се, а у самого дома кресло недоделанное… И наши Маниловы-Малиновы все больше пекутся о Гурьевских песках, а в порученной им области гигантские недоделки… Мы вас послали в Приволжск с надеждой, что вы будете не «вобче» под «ура» руководить областью, то есть жизнью сотен тысяч колхозников, рабочих, интеллигентов, а поведете дело так, чтобы создавать все возможности для удовлетворения постоянно растущих материальных и духовных потребностей народа, — вот на это и направьте все силы — свои и своих товарищей. Скажите им, что надо все колхозы сделать хорошими, а не просто хвастаться отдельными хорошими: все хотят жить хорошо — это закон социализма. Понятно? Приветствую вас. Ежели что — звоните.

Аким Морев снова заходил по кабинету.

— Одного по одному перетащить на свою сторону. Попробую, — прошептал он.

Дверь отворилась, и Петин доложил, что Якутов настойчиво просит принять его.

Якутов вошел и без приглашения сел в кресло, затем провел ладонями по тощему лицу, как бы сбрасывая с него хмурь.

— Могу я с вами откровенно поговорить? — начал он и, увидав, что Аким Морев кивнул, продолжал: — Я… несколько лет молчал. Я вполне с вами согласен: надо до прихода Большой воды использовать лиманы и только лиманы. Внедрением травопольной системы земледелия в Левобережье мы и хлеба не получим и население разгоним.

— Что ж, хорошо, если вы это честно говорите. Однако в свою очередь хочу спросить вас: почему же вы такое длительное время внедряли травопольную систему на полях Левобережья?

— Говорят, пуганая ворона и куста боится. Меня столько пороли, столько раз под автобус бросали за то, что я сдерживал носителей новшеств. Мне Малинов прямо сказал: «Якутов! Будешь тормозить новаторов, положу твою башку на чурбак и сам отрублю, как куренку». Слыхали?

— Да. Это, конечно, страшно. За пустяк не класть же голову на чурбак! — проговорил Аким Морев, заподозрив Якутова во лжи, а тот, обрадовавшись, что секретарь обкома «развесил уши», снова спросил:

— У меня есть еще вопросик, который не дает мне покоя.

— Ну?

— Нужна ли вообще Большая вода? К чему это вы строите плотины?

— Как — вы? А вы что ж, иностранец, что ль?

— Прошу прощения. Мы, конечно. Но к чему это? Мне порою кажется, мы строим новую Китайскую стену. Ведь в те времена были люди, убежденные в том, что если на границе Китайского государства построить длиннейшую стену, тогда ни один враг не одолеет. А враг перехитрил, понаделал лестниц и переправился через стену. Так и тут.

— Где? Ну где? Что молчите?

— Вот это… гидроузлы на Волге, на Дону, Днепре… не новая ли Китайская стена? — Якутов уже понимал, что этого ему не следовало бы говорить, но под настойчивым взглядом Акима Морева он не мог остановиться и продолжал: — Ведь на строительство гидроузлов будут ухлопаны огромнейшие средства. Если бы эти деньги пустить на улучшение быта населения страны…

Аким Морев снова вскинул на Якутова тяжелый взгляд.

— А вы подсчитали? Возможно, на двести миллионов населения достанется каждому по паре валеных сапог?

Якутов сначала опешил, однако громко выкрикнул:

— А хотя бы!

— Эх, вы! Вот так всю жизнь и целитесь на «хотя бы».

Якутов побледнел: идя сюда, он предполагал откровенным разговором «завязать крепкую связь» с Акимом Петровичем, а тут вдруг полный провал. Не уходить же так от секретаря обкома? Надо сказать что-нибудь значительное, чтобы стереть неприятное впечатление. И он, мотая головой, словно только что вынырнув из воды, хриповато заговорил:

— Последний вопрос… и не буду утруждать вас.

— Прошу, — суховато отозвался Аким Морев.

— Я не понимаю Ивана Евдокимовича Бахарева, Академика. Как мог… как он мог решиться на то, что, знаете ли, просто в сознании не укладывается.

— Что же не укладывается в вашем сознании? — Аким Морев насторожился.

— Связал свою судьбу с простой колхозницей. Академик и колхозница. В театре его встретил. Вы, может быть, еще не знаете? Он мне отрекомендовал Анну Арбузину: «Моя жена». Потрясающе! Что общего? Какое тут духовное родство? Ведь на него дети будут смотреть… наши советские, прекрасные дети. Какой моральный пример? От такого брака пошлятинкой попахивает, — говорил Якутов, все больше теряясь под тяжелым взглядом Акима Морева. — Дети, юноши, девушки на этот брак будут смотреть как на чудовищный… мезальянс.

— Никакого мезальянса, то есть неравного брака, как утверждаете вы, и тем более пошлятинки не вижу, — прервал его Аким Морев. — Мне кажется, у них полное духовное родство: оба они люди творческие, любят друг друга, работают в одном направлении, стремятся к одной цели: убить страшного зверя — суховей… Какое еще может быть большее родство? А вы? Вы свою неприязнь… — и Аким Морев не договорил.

Дверь отворилась, и Петин, упираясь рукой в косяк, начал было:

— Здесь, Аким Петрович… — Но в этот миг под его рукой проскользнула девушка на вид лет восемнадцати, рыжеватая, подстриженная под мальчика, и, топая каблучками, издали обращаясь к Якутову, воскликнула:

— Папочка! Ты обещал сегодня меня сводить в театр. Ведь уже около восьми!

Якутов медленно поднялся, открыл рот, видимо намереваясь что-то сказать, но Аким Морев опередил его. Встав из-за стола и улыбаясь, как улыбаются люди при виде фейерверка, он сказал:

— Славная дочка у вас.

Якутов опять хотел было что-то произнести, по на этот раз его опередила юная посетительница: подскочив к Акиму Мореву, она сунула ему маленькую ручку, тряхнула кудерьками и отчеканила:

— Очень рада познакомиться с вами, Аким Петрович. Но я не дочка, а жена… Его жена, — и пальчиком игриво показала на Якутова. — Подтверди. Ну! Папочка!

Якутов, сгорбившись, беря под руку жену, ведя ее к двери, пролепетал:

— Не будем… не будем мешать Акиму Петровичу.

Когда они скрылись, Аким Морев искренне возмутился:

— Обвиняет других… дети будут смотреть. А сам? Ему за шестьдесят, ей — от силы двадцать. Со школьной скамьи взял в жены… фигульку. Духовное родство?

— Какое уж там духовное? Пошлятина. — И Аким Морев, позвонив Опарину, сказал: — Алексей Маркович. У меня только что был Якутов… с женушкой.

— А-а! С «лепесточком»? Так он сам ее зовет… и все знают, этот «лепесточек» работает и направо и налево. Он тоже работал направо и налево… когда-то. Теперь… ему уже за шестьдесят… теперь силенок не хватает… «прилепился к лепесточку», как говорят о нем, — довольно весело и легковесно проговорил Опарин.

— Да… блуд, — резко произнес Аким Морев. — А тот, кто блудит в быту, непременно блудит и в политике. Присмотритесь к нему хорошенько… и не отшучивайтесь. Мне кажется, это не «жучок», а целый тарантул.

Глава восьмая

Весна наступила так же стремительно, как стремительно врывается иная девушка на бал: где-то там, дома, она долго примеряла платьице, расправляла складочки, десятки раз опоясывалась, укладывала завиток волос над беленьким лобиком, грустила, радовалась перед зеркалом… и наконец ворвалась на бал — разрумяненная, очаровательная юность, — так показалось Акиму Мореву.

В это утро весна оторвала его от дел, и он, выйдя из дому, зашагал мимо зданий обкома партии по улице, упирающейся в бульвар над Волгой.

Асфальт тротуара был не только сух, но и тепловат: на нем уже обозначились мелкие морщинки. Невзрыхленная земля вокруг стволов акаций, клена и лип еще укрывалась кудельными тенетами, но кожица на деревцах уже порозовела, а почки стали тугие, как соски кормящей матери.

Дойдя до могучего, израненного в дни великих боев дуба, Аким Морев остановился, словно перед хорошим знакомым, и осмотрел его: верхний покров ствола хмурился сизовато-суровым отливом, молодые побеги и даже старые рогульки уже сияли лиловатыми отблесками; набухли и крупные бело-рыжие почки, напоминающие зачатки винных ягод — инжира.