Ольга Ермолаева

— Я завтра с утренним поездом поеду.

— Куда? — тревожно спросил Павел Лукоянович.

— В обком вызывают меня с докладом. Надо съездить, отчитаться. Да буду просить отпуск. Отдохнуть охота. Устала.— Анфиса Ивановна это сказала спокойно и озабоченно.— Не знаю, брать что с собой или нет?.. Может быть, недолго я пробуду там, приеду скоро.

Добрушин промолчал. Он чувствовал, что она на что-то решилась.

Рано утром она разбудила его. В руках ее был маленький чемоданчик и туго набитый портфель.

— Ну, Павел, я поехала.— Она подошла к его кровати. Он встал.— Ну, прощай пока... Да не думай ни о чем. Все дело пойдет своим чередом... Смотри, я приеду, чтобы ты был у меня молодцом... Ну?..

Анфиса Ивановна наклонилась к нему и поцеловала. Губы ее были горячие и дыхание жаркое.

У Добрушина снова шевельнулось в сердце подозрение. Она уезжала сегодня необычно. Раньше она никогда не целовала его перед отъездом. Да она и не любила целоваться. Она просто, бывало, скажет:

— Ну, я поехала...

Или оставит записку. А на этот раз...

— Ты не ходи меня провожать, простудишься. Ну, прощай.

Она вышла, спокойная, прямая.

Дня через три Добрушин получил от нее открытку. Анфиса Ивановна писала, что ее ненадолго отправили в командировку в деревню. И снова напоминала в письме, чтобы он успокоился. Но Добрушин не мог успокоиться. Мысль об Анфисе Ивановне не покидала его. Он сердцем чувствовал, что он больше не увидит ее, что она не приедет и ждал со дня на день от нее решающего письма.

Добрушин не говорил Ольге, что он накануне разрыва с женой. Он чувствовал, что это, как лезвие холодного ножа, прикоснется к ее сердцу. Да и она всегда почему-то отходила в сторону от этого вопроса, когда заходил разговор о дальнейшей жизни ее и Добрушина. Она точно боялась этого момента.

И вот через месяц Добрушин получил письмо. Он нетерпеливо разорвал конверт.

«Дорогой Павел! — писала Анфиса Ивановна.— Прости меня, что я тебе долго не писала. Все выжидала, как разрешится моя судьба окончательно. Все идет к лучшему. Устроилась я на работу в Осоавиахиме. По нутру пришлась работа. И как я хорошо успокоилась, потому, должно быть, что нашла в жизни свое любимое. Радуюсь и за тебя, мой друг, что ты также нашел себе то, о чем ты всю жизнь мечтал. Мы жили с тобой одними думами, но у нас не было с тобой жизни, которая бы давала личное удовлетворение. Мы с тобой, радуясь, работали, но, мучаясь, жили. Не жалей меня, не надо. Будь свободен от всех дум обо мне. Если вспомнишь, так вспоминай меня лишь как своего боевого товарища, друга, и я останусь твоим боевым другом. Не думай, что я сержусь на тебя, обижаюсь, осуждаю тебя. Верно, сначала было тяжело, несколько дрогнуло женское сердце, а теперь все прошло. Еще одна просьба. Не в службу, а в дружбу — перешли мне мои вещи. Они все уложены в чемоданах, а если будет у кого-нибудь из товарищей путь, попроси, чтоб они привезли мне. Ну, всего доброго, мой дорогой друг. Будь счастлив и тверд. И еще раз прошу тебя не жалей меня»...

Добрушин склонился на стол и заплакал.