Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)

Нестеров вздрогнул и прислушался.

— Лось, — сказал он.

В другом месте из зарослей осоки, как из-под земли, встали два пограничника, и тихий окрик: «Стой! Кто идет?» — остановил Нестерова и Коршунова. Пограничники были в мокрых плащах, и болотная трава налипла на их плечах и спинах. Узнав начальника заставы, они доложили, что все в порядке, и исчезли в зарослях так же внезапно, как появились.

Коршунов молчал.

Нестеров рассказывал о своем участке, и рассказ его был невеселым. Болота, и непролазная топь, и лесная чаща, и бездорожье. Только три-четыре месяца в году до заставы можно добраться на автомобиле, и то — разве это дорога? Остальное время автомобиль не пройдет, потому что или весенняя и осенняя распутица, или снежные заносы.

Коршунов молчал.

Нестеров рассказывал, как бьется и он и вся застава и как трудно оградить участок от нарушений. Сам Нестеров давно просил перевести его на другой участок, и он уже два года на этой заставе, и каждый кустик ему надоел, и каждую лужайку он проклял сотни раз.

Неожиданно для Нестерова Коршунов, молчавший все время, сказал, что он удовлетворит просьбу Нестерова о переводе на другой участок и что через некоторое время он поставит этот вопрос и еще раз поговорит об этом с Нестеровым. Коршунов не был похож на человека, бросающегося обещаниями, и Нестеров повеселел. Он стал говорить о том, что близость соседней деревни к линии границы мешает работе пограничников.

— Вы думаете? — спросил Коршунов.

Нестеров оглянулся и понял, что всю дорогу, слушая Нестерова, начальник штаба сосредоточенно думал, думал совсем не так, как думал Нестеров, и, может быть, даже совсем не о том, о чем Нестеров говорил. Нестеров замолчал, и, пока они не вернулись на заставу, никто не сказал ни слова.

На заставу пришли, когда уже было темно. Дежурный доложил, что конный привез телеграмму для Коршунова. Телеграмма пришла в комендатуру, и оттуда ее прислали на заставу. Коршунов взял телеграмму, распечатал ее и, посмотрев на подпись, сказал, как бы оправдываясь:

— Из дому. Я уже два месяца, как уехал.

В телеграмме было:

Переодевшись, наскоро закусив и недолго поговорив с бойцами, Коршунов уехал с заставы.

Ночью ехать было еще хуже, и шофер ругался неистово.

Коршунов молча улыбался и курил трубку за трубкой.

Под утро, когда автомобиль наконец выехал на шоссе, Коршунов сказал громко и весело:

— А я мечтал о сыне!

Шофер удивленно посмотрел на Коршунова.

Коршунов улыбался.

— Ну ничего, — сказал он. — Теперь жмите изо всех сил, товарищ.

4

— Явился, начштаба?

— Явился, товарищ начальник. Вчера.

— Какие впечатления? Прав я?

— Больше чем прав. Впечатления невеселые.

— Ты знаешь о нарушении на пятой заставе?

— Знаю. Я был на этой заставе.

— Ну?

— Очень плохо. Там уже третье нарушение. Третье за три месяца.

— Многовато?

— Слишком.

— А участок?

— Участок, действительно, тяжелый. Да дело не в этом.

— Люди?

— Нет, люди хорошие. Начальник заставы мне понравился, хотя он и просил меня о переводе на другой участок. Дело не в людях. Дело в методе. Дело в том, товарищ начальник, что пока мы природных условий проклятых тех мест не оседлаем, нужно биться, применяясь к местности. Решительные меры принимать необходимо, но нужно менять метод. Я кое-какие соображения имею и кое-каких людей присмотрел. Там же, в той же комендатуре. Нужно добиться, чтобы люди почувствовали интерес и смысл в своей работе именно в том месте, где они находятся, именно в тех проклятых природных условиях, которые сейчас они ругают и ненавидят. Не только ненависть должна пройти, но нужно сделать так, чтобы люди полюбили эти места. Любили же мы нашу Азию, хоть и часто она была нам мачехой. Так же можно полюбить и лесные болота, и так же, как когда-то в Азии, мы должны бить врага его же оружием. Нарушителю удобно потому, что там непролазные чащи, и потому, что он, нарушитель, как зверь, прячется в болоте. Хорошо. Будем бить его, как зверя. По дозорной тропе ходит часовой. Кстати, там и троп почти никаких нет. Часовой ходит по лесу, боец сидит в секрете. Пусть по лесу будет ходить следопыт, и пусть охотник будет сидеть в секрете. Все, что я говорю, давно известно, и людям на пятой, скажем, заставе тоже прекрасно известно, но не делают еще основного упора на это, не используют, не выявляют природных способностей. Талантов, если хотите. Природные же способности есть, люди есть и кроме людей…

— Собаки. Я сам уже занялся вопросом о собаках и за время твоей командировки кое-что сделал. Это верно — собаку еще недостаточно используют в округе. Нужно школу наладить и питомник поднять.

— Я, товарищ начальник, встретил там в одной из комендатур человека. Исключительно ценный человек. Я написал рапорт о нем.

Кузнецов внимательно прочел поданную Коршуновым бумагу и подписал в углу красным карандашом.

— Хорошо, согласен. Но ты сказал не все, Александр. Ты сказал — п о к а  мы не можем оседлать природные условия. Это верно, но именно «пока не можем», а надо готовиться к тому, чтобы их все-таки оседлать. Техника нам необходима.

— Я думал об этом, Андрей Александрович. Совершенно необходимо срочно ставить вопрос о дорогах.

— Я вчера выступал на бюро обкома именно по этому поводу. Решение должно быть в ближайшие дни. Дороги будут. Мы, несомненно, должны будем нажать на это дело и помогать его реализации. Но дороги будут. Нам самим нужно подготовиться к ним, к настоящим дорогам. Пусть в тот день, когда в строй вступят новые дороги, мы введем в дело новую технику. Понятно, Александр?

— Понятно, Андрей Александрович.

— Я попрошу, полковник, подработать этот вопрос и свести воедино все соображения. Потребуется, очевидно, кое-какая реорганизация, и вопрос нужно будет ставить в Москве. Понятно, полковник?

— Понятно, товарищ комбриг.

— Неделю даю тебе на это дело. Хватит?

— Хватит, товарищ комбриг.

— Что еще у тебя?

— О нарушении на участке пятой заставы, товарищ комбриг.

— Да?

— Я полагаю, что три этих последних перехода через границу покажутся им очень соблазнительными, и они используют участок пятой заставы еще раз.

— Не много ли будет? Остерегутся, пожалуй.

— Все три нарушителя, товарищ комбриг, прошли от нас на ту сторону. Я полагаю, что хоть раз они попытаются пройти оттуда к нам. Может быть, кто-нибудь из этих же трех и пойдет обратно тем же путем.

— Предположим, что ты прав. Дальше.

— Усиливать пятую заставу, мне кажется, нецелесообразно, тем более, что легко можно предположить у них кое-какую агентуру в деревне. Мне казалось бы нужным немедленно вот этого моего человека. — Коршунов кивнул на бумагу, только что подписанную Кузнецовым, — вот его и бросить на пятую заставу. Я на него большие надежды возлагаю. А нам только бы зацепиться, хоть одного там задержать человека, и мы размотали бы весь узел. Узел есть, Андрей Александрович, узел крепкий — и именно в тех местах. Пятая застава мне показалась очень возможным центром.

— Согласен. Действуй.

— Есть. У меня все, товарищ комбриг.

— Нет, не все. Ты что же скрываешь свои семейные торжества?

— Андрей Александрович! Я не…

— «Я не», «я не»! Что ты «не»? Поздравляю тебя, Шурка.

— Спасибо. Спасибо, Андрей Александрович!

— Сознайся: ты ведь о сыне мечтал?

— Мечтал. Верно. Но дочка очень уж хорошая.

5

Лесорубы шли по лесу рядом с узкой проселочной дорогой, и топоры стучали, и дрожали верхушки деревьев, и деревья падали с шумом, ломая ветви. Лесные птицы улетали в глубь леса, и звери бросали норы и уходили в чащу. Лето кончалось, непрестанно лили дожди, но лесорубы работали не переставая, и широкая просека врезалась в лес. У лесорубов были две бригады, и каждая бригада шла по своей стороне дороги, и бригады соревновались между собой, и работа была похожа на состязание, и красное знамя переходило от одной бригады к другой и обратно. Красное знамя двигалось впереди и было на той стороне, где работа делалась скорее. Знамя мочили дожди и сушило солнце, и кумачовое полотнище полиняло, но и блеклый цвет ярко выделялся на фоне уже желтеющего леса.