Пламя над тундрой

Действительно, к полудню в воздухе замельтешили белые мухи, а затем, точно где-то вверху образовалась прореха, посыпал густой снег, мягкий, влажный. Он падал крупными хлопьями. Все вокруг становилось белым, исчезла грязь. Уродливые постройки приобретали какой-то нарядный вид. С веселыми криками носились дети. Вечно злые и голодные, собаки притихли. Новиков направился к складу. Войдя, он услышал веселый женский смех и голос Михаила Сергеевича. Николай Федорович с удивлением увидел, что Мандриков разговаривает с двумя молодыми женщинами. Одну из них, с грустными глазами и усталой улыбкой, он узнал: это была жена начальника милиции. Ее Новиков видел еще на «Томске». Вторая, с мелкими, но красивыми зубами, в которой он по одежде безошибочно определил жену какого-то коммерсанта, улыбаясь, кокетничала с Мандриковым и с шутливой обидой говорила:

— Ну разве так дам встречают, дорогой Сергей Евстафьевич? Где же шоколад, шампанское?

Мандриков заметил Новикова, легкая тень смущения и досады прошла по его лицу. Он кивнул ему:

— Я сейчас.

— Ах, вы заняты! Тогда мы уходим! Прощайте! — Елена Дмитриевна притворно надула губы, хотя ей не хотелось уходить от Мандрикова. Этот приказчик привлекал ее все больше и больше. И о нем она уже рассказала Нине Георгиевне, призналась в своей к нему симпатии.

— Служба-с, — утрированно подражая манере приказчиков, откланялся Мандриков.

Женщины вышли. Елена Дмитриевна, не замечая, что ее спутница как-то замкнулась, ушла в себя, оживленно болтала:

— Ну, Нина, видела? Правда, интересный? В нем что-то есть особенное, такое сильное, покоряющее, не то что Трифон…

Нина Георгиевна слушала болтовню Чернец и думала о Мандрикове. Было грустно и как-то пусто на душе, словно потеряла что-то очень близкое, дорогое. Она видела, что Мандриков и Елена Дмитриевна тянутся друг к другу. Нина Георгиевна остро почувствовала свое одиночество, с тревогой думала о своей жизни. Обижаться на Струкова она не могла. Он был внимателен, щедр на ласки, но по-прежнему был такой же далекий, чужой человек, как в то утро во Владивостоке, когда предложил ей ехать вместе с ним. Струков не открывал перед ней своей души. Какой же он человек? Этого Нина Георгиевна не знала. Она как-то уловила на себе взгляд его серых умных глаз, и все в ней замерло. Взгляд был равнодушный, словно перед Дмитрием Дмитриевичем была не она, а какой-то предмет. Она старалась уйти от тяжелых мыслей и тогда невольно думала о Мандрикове, с которым Нину Георгиевну связывало что-то радостное, светлое.

— Да ты меня не слушаешь! — перебила мысли Нины Георгиевны ее спутница. — Я тебе уже говорила, что собиралась уехать отсюда, лишь бы не видеть Трифона, но теперь мне не хочется уезжать. Нет, ты не подумай, что это пошленький романчик. Нет, нет! — Елена Дмитриевна остановилась у моста, посмотрела, как в черной воде исчезают хлопья снега.

— Я, кажется, влюблена, Нина. Глупо, но это так.

— Что ты, зачем? — с болью в голосе воскликнула Нина Георгиевна.

Это не ускользнуло от Чернец, но она истолковала настроение подруги по-своему:

— Тебя, наверное, шокирует, что он приказчик? Ну и что? Я хорошо знаю благородных. Трусы, слюнтяи!

Лицо Чернец стало жестоким. Она с яростью продолжала:

— Кто такой Трифон? Мразь! А я? Содержанка! Бирич содержит меня для него, для его удовольствия. А спросили они хоть раз, что у меня на душе? — Она прижала руку к груди: — Там холод, лед. Я хочу жить, любить, что-то делать, а не быть только принадлежностью для мужа, красивой игрушкой. — Она помолчала и с болью произнесла: — Почему мы такие несчастные? Где-то идет борьба, а мы сидим тут и покорно ждем, когда же нашему властителю заблагорассудится нас раздеть!

— Не надо, Лена, — остановила ее Нина Георгиевна, готовая расплакаться.

— А что, неправда? — Елена едва владела собой. — Я хочу сама собой распоряжаться! Вот с этим приказчиком я чувствую себя человеком!

«Как это верно», — подумала Нина Георгиевна. Ведь и у нее было такое же ощущение после первой встречи с ним.

За сеткой снегопада показалась чья-то низкорослая фигура. Она быстро приближалась. Из снежной пелены вынырнул начальник радиостанции. Он расплылся в улыбке:

— Свенсон завтра будет… Извините, спешу…

Он боком проскользнул мимо женщин и исчез в снегопаде. Учватов спешил с радиограммой, полученной со шхуны «Нанук», к Маклярену.

— Завтра немного развлечемся, — сказала Елена Дмитриевна. — Приход американских торговых шхун всегда здесь событие. — Нина Георгиевна под предлогом головной боли торопливо распрощалась. Ей хотелось побыть одной.

…Появление Новикова, незамеченное Мандриковым, несколько смутило его. Мандриков понимал, что старый рабочий уловил в его разговоре с Еленой Дмитриевной что-то большее, чем простую любезность. Чувствуя почему-то себя виноватым, он попытался оправдаться:

— Ну, хороший из меня приказчик?

Новиков посмотрел в глубь склада. Мандриков успокоил:

— Заведующий в управлении.

— Тогда я вот что тебе скажу, Сергеич, — Новиков присел на ближний ящик, занялся трубкой и, когда набил ее, посмотрел на товарища. — Негоже тебе шашни с дамочками заводить. Ты послушай меня, старика, — остановил он Мандрикова, хотевшего что-то возразить. — Не в обиду скажу — в пользу. Дело тебе очень большое поручено. Нет у тебя права дело это под опасность подводить. Да ты слушай! Я всякое на свете видывал. Ты человек молодой, и кровь у тебя горячая. Сам был таким. А эти дамочки… — Новиков затянулся и медленно выдохнул дым, — …могут на след привести колчаковцев. Интерес к тебе вызвать. Сначала как к ухажеру нежданному, а потом… Сам понимаешь. Вот и подумай, мозгами раскинь!

«Высек как мальчишку», — подумал Михаил Сергеевич. И хотя выговор Новикова был ему неприятен, он не мог не признать: «Новиков прав». Тут же Мандриков дал себе слово, что будет с Еленой Дмитриевной официален, сух и сдержан.

— Ты мне сейчас ничего не говори, — сказал Новиков и поинтересовался: — А чья эта, с зелеными глазами?

— Жена молодого Бирича. — Мандриков отвел взгляд от Новикова. Тот покачал головой.

— Офицерская женка, значит. Эх, Сергеич! Ну, да ладно, — Новиков уперся ладонями в колени, поднялся. — Хватит об этом. Сам все понимаешь. О Чекмареве, Шошине, Киселеве ничего нет?

— Нет.

Новиков вздохнул:

— Уже середина сентября, а дело наше слабо двигается. Колчаковцы-то щупальцы свои все распускают. Давеча жена Клещина сказала, что в тюрьму еще семерых чукчей заперли.

В склад вошел заведующий. Новиков, купив пачку табака, ушел. Стряхивая снег, заведующий сердито сказал:

— Не было начальства — не было забот.

— Что-нибудь случилось? — почти механически спросил Мандриков, думая о беседе с Новиковым.

— Едва отговорился от поездки в Усть-Белую, Еропол, Марково. — Заведующий складом швырнул шапку на прилавок: — Громов задумал провести ревизию складов. А что толку? У того же Чекмарева товаров как кот наплакал.

— У Чекмарева? — переспросил Михаил Сергеевич. — Кто это?

— Да приказчик в Марково, такой же, как и вы. — Заведующий достал кисет. — Знакомый, что ли? — он поднял глаза на Михаила Сергеевича.

— Был такой. Служили у Кунста вместе, — стараясь говорить как можно спокойнее, пояснил Мандриков. — А как звать его?

— Василий Михайлович, да едва ли это ваш сослуживец. Давно он здесь. — Заведующий складом был занят свертыванием папиросы и не заметил, как его ответ обрадовал Мандрикова. Михаил Сергеевич непринужденно сказал:

— Нет, не он, того звали Гаврилом. Жаль…

— Эх-ха, земля большая, разбредутся по ней люди, — философствовал, наслаждаясь табаком, заведующий. — И во веки веков не встретиться. А где уж тут, у нас…

Мандриков, поддакивая собеседнику, думал о том, как обрадует своих товарищей этой неожиданной новостью. Ведь до сих пор они не могли связаться с Чекмаревым.

За ужином Август Мартынович сообщил, что Громов сегодня снизил плату шахтерам еще на три доллара.