Макушка лета

— Приказ начальника главка: «Разыщите хоть под землей».

— Я вышел в космос.

— Федосий Кириллович, он не в духе.

У Ляли неодолимое выражение лица. Раздосадованный Тузлукарев поворачивает обратно.

Н а ч а л ь н и к  г л а в к а. Федосий, в промышленный отдел Центрального Комитета партии поступила телеграмма Касьянова. На мое имя он тоже прислал телеграмму. Что за литейная установка? Действительно новое слово литейного производства?

Т у з л у к а р е в. Пока, Юра, не вникал. Сфера Мезенцева. Он находит, что для нашей во многом старозаветной технологии она такова, как если бы на прогулочную яхту попробовали поставить мотор тральщика. Перевернет и затопит.

Н а ч а л ь н и к  г л а в к а. Вникни. Доложи. Ежели события примут опасный характер, поступай соответственно. Не мне тебя учить.

Т у з л у к а р е в. Юра, ты успокой там, кого нужно, а я нейтрализую здешнюю атмосферу.

Н а ч а л ь н и к  г л а в к а. Федосий, Касьянов — личность сильная! Да, Игнатию передай: коль не посоветовался, брать под защиту не буду. Его деяние слишком варварское, чтобы носить разумный характер.

Т у з л у к а р е в. Разума Игнатию не занимать. Агрессивность, Юра.

Н а ч а л ь н и к  г л а в к а. Федосий, вот я тебя и подловил. Ты прикинулся, что не вникал. А ведь вникал.

Т у з л у к а р е в. Я план делаю. Мезенцев осуществляет техническую политику. Умно, кстати.

Кленовая дверь. На ней табличка: «Секретарь парткома».

Дверь распахнул Касьянов.

— Могу?

Секретарь парткома Чичкин заряжал в хрустальный сифон баллончик с кислородом.

— Можете. Много можете.

— Безосновательная лесть.

— Почему лесть?

— Тогда ирония?

— Куда нам до иронии!

— Я для открытого разговора.

— Мне пришлось расти в заводском поселке. Дома у нас одноэтажные. На окнах задергушки и шторки. Шторки на день разводятся. Задергушки всегда задернуты. Из-за скрытности? Нет. В комнатах ведется обособленная жизнь, и нельзя в нее допускать глаза с улицы.

— Резонно.

Чичкин залпом выпил стакан газировки. Отрадно дыша, сказал:

— На вагранке работал, пристрастился. В кабинете и в зной жарко не бывает. Все равно дую газировку.

Чичкин взял другой стакан, клюнул краником сифона туда: дескать, налить?

Касьянов отрицательно покачал головой.

— Наконец-то, значится, понаведались?

— Я здесь без году неделю.

— Вы крупную партийную организацию возглавляли. Хотелось бы кое-что повыспросить.

— Чужой опыт, как самолет в небе: тянись — не дотянешься.

— Конфликты с начальником строительства были?

— Естественно.

— Вон как! Ведь он отставной адмирал, герой, лауреат, депутат?

— И черту брат.

Чичкин засмеялся. Доволен, что заглянул в отношения Касьянова с адмиралом. Свой мир охраняет задергушками, а за чужие так бы и засматривал, привставая на цыпочки.

— Позволял с собой конфликтовать?! Демократично.

— Самовластный демократ. Допускал, чтобы около него водились мужи настырные и принципиальные.

— Вы, значится, муж настырный и принципиальный.

— И вам того желаю.

— Не мне о себе судить. Но у меня нет конфликтов с директором.

— Вы, насколько мне известно, его выдвиженец.

— Чем и горжусь.

— А что вы скажете об уничтоженной литейной машине?

— Разбираюсь. В свою очередь, вопросик: как относитесь к мотоциклетным гонкам?

— Убийственные гонки.

— На вашем месте я подал бы в цеховую парторганизацию заявление.

— Зачем?

— С просьбой рассмотреть ваше персональное дело.

— Увы, покуда состою на партучете за горами, за долами.

— Чистая формальность.

— Уставная формальность.

— Торжествуйте.

— Устав не освобождает меня от нравственных страданий.

— Не сомневаюсь. Не нравится мне, товарищ Касьянов, что про историю с литейной установкой вы оповестили Москву. У Москвы забот хватит. У нас своего ума хватило бы...

— Ума бы хватило. Не вижу стремления к истине.

— Торопитесь с выводами.

Из сквера рядом с гостиницей убирали железобетонные осветительные мачты, вместо них устанавливали чугунные фонари. Двое мужчин, наголо остриженных электрической машинкой, поддерживали цоколь фонаря, осаживая его в заранее заготовленную яму. Один из них — старший мастер Перетятькин. Он в темных очках.

Чуть поодаль сбились в кучу десятка полтора мужчин, тоже остриженных, курили, глазели на прохожих. Неподалеку топтался милиционер.

Возле автокрана стояла бетономешалка. За нее прокралась жена Перетятькина Клавдия.

Клавдия махнула мужу рукой, но он не заметил. Тогда она тихонько позвала:

— Саша, Сашок.

Рокот крана заглушил ее голос.

Она позвала громче.

Обернулся милиционер. Клавдия мигом отклонилась за бетономешалку.

Перетятькин сам увидел жену. Она достала из почтовой сумки конверт, положила туда карандаш, бросила конверт мужу.

Конверт с карандашом упал позади перетятькинского напарника. Напарник, отпрыгивая от внезапно вертухнувшейся мачты, наступил на конверт. Перетятькин вскрикнул:

— Ых!

Напарник не понял, почему вскрикнул Перетятькин, но, взглянув под ноги, куда указал Перетятькин, быстро схватил конверт.

Тот же конверт вернулся к бетономешалке, Клавдия спрятала его и вороватой семенцой удалилась по ясеневой аллее.

Клавдия в приемной Мезенцева.

Выйдя из кабинета, секретарша сказала ей:

— Оставьте сумку и проходите.

— Зачем?

Секретарша забрала у нее сумку. Клавдия бросилась к сумке, выхватила оттуда письмо.

Секретарша пыталась ее уговорить: передаст сама, но Клавдия не согласилась.

Мезенцев принял письмо, поморщился: на конверте отпечаток рубчатой подошвы.

Осторожно посматривая на Клавдию, он прочитал вслух:

— «Мне дали пятнадцать суток якобы за мелкое хулиганство. Приходил для вашего блага — сказать, что на вас за литейную машину хочет подать в милицию конструктор Нареченис. Если не поздно — предпримите меры. Со всегдашним почтением. Перетятькин».

Клавдия выжидательно молчала.

У нее низкий голос, почти бас, но, когда она промолвила: «Игнатий Мануйлович, попросите за Сашу. Пускай отпустят», — он прозвучал высоко, напряженно, готовый взвиться еще выше — на причетную ноту.

— Подумаю.

— Чего думать? Позвоните — и отпустят. Неужели ему все пятнадцать суток отбывать? Кабы зарплата набегала, еще куда ни шло... Мебельный гарнитур покупали — в долги залезли.

— Пересуживать не будут.

— Позвоните — запросто пересудят.

— С какой стати?

— Вы промеж собой всегда найдете язык. Он ради вас...

— Он делал это ради себя.

— Без корысти он, из-за вашего...

— Что ему мое? В другом измерении живет. Он приходил с доносом, по расчету, следовательно...

Больничная палата. Здесь лежат с переломами костей. Задранные вверх, в гипсе и бинтах, руки и ноги.

Булейко, обе ноги которого подняты на растяжках, к тому же еще лежит на весу. Его большая с высокими спинками кровать примыкает к детской кровати, на которой сидит мальчик. Туловище мальчика взято в гипс.

Дверь палаты открыта. Касьянов топчется меж косяков, жмурясь от солнца.

Прежде всего Касьянов подходит к мальчику. Раскрыв сетку, где лежат апельсины, он потряхивает ее. Мальчик наблюдает перекатывающиеся апельсины, быстро хватает самый крупный.

— Петь, он как раз и предназначался тебе, — говорит Касьянов.

Мальчик смеется, обдирает апельсин.

Булейко рад апельсинам не меньше, чем Петя.

— Откуда вы их берете? Из Москвы?

— В ресторане гостиницы.

— Детишки вам по душе. По своим, наверно, скучаете?

— Своих не завел.

— Надо сменить жену.

— Жена тут ни при чем. Вина судьбы. В армии получил ранение в позвоночник. Так что в палатах типа вашей полежал до одурения. Когда демобилизовался, на великую стройку нас понесло. Работы... Ну да, вам известно, как приходится вкалывать на великой стройке.